***
Криденс не спустился к завтраку. Разбаловавшиеся за пару дней дрозды нетерпеливо ворковали за окном, надеясь вновь получить незаслуженное лакомство. Персиваль ел в одиночестве, приготовив из остатков продуктов нечто схожее с летним салатом, скорее раздразнивающее, чем утоляющее голод. Птицы прыгали по подоконнику, заглядывая в дрожащее от сильного ветра окно, и Грейвс, донятый их чириканьем, кинул на снег целую горбушку белого хлеба. Стрелка кухонных часов остановилась на отметке «одиннадцать». Не имей жаворонок-Криденс привычки вставать ни свет ни заря, Персиваль решил бы, что тот просто не успел проснуться после вчерашних потрясений. Не было ни единой причины волноваться на этот счёт, и всё же Грейвс не мог не признать, что чувствует себя некомфортно в сложившихся обстоятельствах. Заварив кофе, который он всё равно не собирался пить, Персиваль поднялся на второй этаж. Целебная мазь, которую Грейвс вчера, как и обещал, оставил в ванной комнате, всё ещё лежала на своём месте – Персиваль открыл коробочку, чтобы увидеть отпечатки пальцев в креме и убедиться, что Криденс в действительности воспользовался ей. Поразмыслив и пройдясь по длинному коридору, он на пробу дёрнул за ручку двери его комнаты — заперто изнутри. Грейвсу не составило бы никакого труда отпереть её даже без использования волшебной палочки, и всё же он не стал делать этого. Чувство виноватого облегчения, возникшее из-за отсутствия необходимости встречаться лицом к лицу с Криденсом, ненадолго овладело им. Бэрбоун избирал младенческие способы борьбы с окружающим миром – запирался в своей комнате, точно бунтующий подросток, и показательно «морил себя голодом». С другой стороны, никто никогда и не обращался с Криденсом, как со взрослым. Неудивительно, что он ведёт себя, как ребёнок. Персиваль готов был предложить ему оливковую ветвь мира, если это имело какое-то значение.***
Спустя час Персиваль стоял на пороге дома своего старого знакомого: пожилой сосед, отчитывающий за что-то длинноухого эльфа, заметил гостя спустя несколько минут после его прихода. Домовик закрывал лапами курносое лицо, когда мистер Брок*, в самом деле напоминающий разъярённого барсука, замахивался на него своей под заказ сделанной тростью. Заметив Персиваля, он оперся на трость всем своим телом и сложил нависшие от старости губы в улыбку. — Утро, — поприветствовал он, скорее констатируя факт, чем желая Грейвсу доброго дня. Персиваль кивнул ему. — Как Ваша палочка? — издалека начал он, снимая пальто и оставляя его левитировать в воздухе. — О, замечательно, замечательно, — подтвердил старик. — Думаю, теперь-то с ней всё будет в порядке – я её держу в надежном месте, чтобы этот чёрт не добрался до неё своими лапищами. Персиваль согласился, что, вероятнее всего, так и будет. Горбатенький эльф, названный чёртом и обвинённый во всех мыслимых и немыслимых бедах, скрылся в кладовке под кряхтящее ворчанье своего хозяина. Олдус пригласил соседа войти и отобедать с ним, но Персиваль сослался на неважное самочувствие – должно быть, соврал он, кружечка сливочного пива на ужин была лишней. Мистер Брок осуждающе взглянул на него из-под заплывших морщинами надбровных дуг, но Персиваль видел, как вспыхнули в его маленьких глазках искорки смеха. Грейвс дал ему уговорить себя пройти в гостиную. На небольшом столике, прямо между двух кресел, стояли волшебные шахматы – белая армия одерживала победу, и чёрный всадник, загнанный в угол, то и дело поднимал на дыбы своего коня. Спицы, устроившиеся в кресле напротив, самостоятельно вязали шарф с повторяющимся узором из герба Рогатого змея. Белый чайничек из тонкого фарфора плавал в воздухе, переливаясь на свету и подливая настойку календулы в чашечку мистера Брока. После месяцев затворничества и дней, проведённых с Криденсом, вся эта утопическая картина магического мирка казалась Персивалю чем-то сюрреалистичным, почти таким же недостижимым, как вечно удаляющаяся точка на горизонте. Видимо, что-то такое и отразилось на его лице, поскольку Олдус погладил седую бороду и с гордостью короля, демонстрирующего подданному свои владения, предложил соседу занять место на диване. — Давно тебя не видел, — сказал Брок, указывая на Персиваля своей тростью.— Сыграем в шахматы? — Ко мне приехал племянник, — ответил он, пожимая плечами и пользуясь этим как возможностью избежать ответа на предложение собеседника. — Было не до того. — Вот как, — хмыкнул волшебник, сложив ладони на рукояти трости. — Ты не предупреждал о том, что у тебя будут гости. — По правде, я и сам не был готов к его приезду. — И сколько же мальчонке лет? — Лет девятнадцать. Старик поднял брови. — Лет девятнадцать? — Я так и сказал. — Ты что же, даже не знаешь, сколько именно лет твоему племяннику? Персиваль развёл руками. — Мы с ним не очень-то близки. Олдус лающе засмеялся, хлопнув себя по коленке. — Ты, без сомнения, худший дядюшка из всех. — Думаю, так и есть, — согласился он с сухой улыбкой. — Я бы хотел это исправить. Домовик вернулся к ним, неся перед собой серебряный поднос с двумя глубокими мисочками: в одной из них лежали кругленькие печенья, а в другой сэндвичи с сыром, величественно проткнутые зубочистками с оливками. Хозяин дома проигнорировал его, весь обратившись во слух, и эльфу пришлось поставить поднос с закусками на стол, посторонив армию поверженных чёрных фигурок. — Надеюсь, тебе не нужны посредники, чтобы спросить у мальчика его возраст. — Брок облизал губы, всё ещё немного позабавленный странными заявлениями своего соседа. — Иначе я буду очень разочарован. Персиваль наклонился вперёд, подражая его позе. — Одолжите мне несколько книг? Старый Олдус согласился даже быстрее, чем Персиваль мог рассчитывать. Грейвс помог ему подняться, дав опереться о свой локоть, и мистер Брок пригласил его пройти в библиотеку – выбрать то, что понравится. Сам-то он, сказал волшебник, давно уже слеповат стал для чтения. Коллекция его книг оказалась по-настоящему богатой: помимо учебных книг, сохранённых ещё со школьной скамьи, здесь были раритетные руководства по зельеварению и трактаты об истоках североамериканской магии, корнями своими восходящей к индейским шаманам, и несколько томиков не-магических произведений, хранящихся в самом дальнем уголке, точно контрабанда. Ни единая из книг не была издана в двадцатом веке, а одна, под названием «Всё о корне мандрагоры и даже чуточку больше», на обложке которой, вопреки всем ожиданиям, была нарисована колдовская шляпа, оказалась датирована 1774 годом. Персиваль покрутил её в руке, без должного трепета и благоговения погладив пальцами тиснёный корешок. Олдус Брок, закопавший себя под тремя томами по трансфигурации, бубнил и жаловался ему на современную литературу. — Что ему нравилось из школьной программы? — спросил он, отбраковав парочку, по его мнению, недостаточно профессионально выполненных учебников о тонкостях превращений лягушек в чайные сервизы. Персиваль вздохнул, передавая Олдусу книгу. Тот вернул её на полку, вдоволь налюбовавшись антикварным изданием. — Магозоология, — что же, это было наиболее близко к правде.— История магии. Олдус мельком взглянул на него, усаживаясь на один из стульев. — Хорошо. Что думаешь об этом? Брок протянул ему одну из книг – чёрную и толстую, с пожелтевшими, как было сразу видно, от времени и лежания без дела страницами. Персиваль принял её: на обложке золотой нитью было мастерски вышито «Полный ус истории магии». Предвосхищая вопрос Грейвса, старик объяснил, что «к» и «р» в названии, конечно, развязались, но менее великолепной работа от этого не стала. Персиваль смахнул с неё слой пыли, и от его неосторожного движения ус истории магии стал «полым». Грейвс почти мог представить выражение лица Криденса, когда он вручит ему эту вековую махину. Что же, по крайней мере, то, как её вес потянет дышащего на ладан Бэрбоуна к полу, он точно мог представить. — Может быть, что-нибудь проще? — предположил он. — Какие-нибудь сказки? — Ты сказал, что ему лет девятнадцать, а не лет девять. — Точно. — Персиваль достал с одной из верхних полок сборник детских сочинений. — И не лет девяносто. Брок засомневался в справедливости подобных утверждений, но отыскал для Персиваля несколько тоненьких книг со сказками – магическими и нет. По просьбе Грейвса, он отобрал для него и учебники – те из них, что были написаны простым языком и, по большей части, предназначались для домашнего обучения в некоторых чистокровных семьях Европы. Персиваль наплёл старику какую-то чепуху о необходимости «освежить в памяти школьные годы» и «сравнить методы обучения двух континентов», и, чтобы не вызывать вопросов, по его настоянию принял и две довольно увесистые исторические книги в цельнотканевом переплёте. Через пятнадцать минут мистер Брок жевал сырный сэндвич, смотря, как Персиваль повязывает шарф вокруг своей шеи. Домовик крутился рядом, помогая держать выбранные книжки и отряхивая пальто гостя от снега свободной рукой. Снегопад прекратился, но по пути к соседу Грейвс, решивший срезать дорогу, умудрился по колено провалиться в сугроб. — Можете считать это подарком. — Мм? — Персиваль поднял голову. — В каком смысле? Старик грустно улыбнулся ему, смачно откусив от сэндвича. Хлебные крошки прилипли к его губам. — Пусть читает, если ему нравится. — Он сделал паузу, а потом продолжил: — Когда прочитает эти, то пусть приходит и берёт другие. — Это очень щедро. — Будет тебе, — отмахнулся от него Олдус. Так, как это обычно делали взрослые со своими детьми. Так, как недавно Персиваль отмахивался от бывающего назойливым Криденса. — Долго я ещё проживу? Едва ли. Не хочу, чтобы всё книги сгнили тут вместе со мной. Грейвс не знал, что ответить. Он похлопал волшебника по плечу, и домовик, запутавшийся у них под ногами, изумлённо посмотрел на них снизу вверх. Лицо Персиваля, по обыкновению, ничего не выражало – было невозможно понять, о чём он думает. — Приводи мальчика, если захочет познакомиться, — добавил мистер Брок.— Может, ему нравятся шахматы? Ты видел, у меня тут полно всего. «Я не думаю, что это хорошая идея». Персиваль почти смог выговорить это. Вместо этого он сказал, поворачиваясь к двери: — Я передам ему ваше приглашение. — Уж будь добр. — Старик отряхнул пальцы, вновь беря предложенную эльфом трость. — Как его зовут? Дверь дома открылась, и Персиваль шагнул на заснеженное крыльцо. Ответ на вопрос соскочил с губ быстрее, чем Грейвс успел как следует подумать над ним. — Криденс. — Очень славное имя, — улыбнулся тот.— Передавай молодому господину Грейвсу, что старик Брок зовёт его самому выбрать себе любые сказки, которые только понравятся.***
Первым, что увидел Персиваль по возвращению домой, было голубое пальто Бэрбоуна, висящее на вешалке рядом с его собственными вещами. Разглядывая его, он ощутил тоску по своей старой жизни: ненавязчивую сначала, но усиливающуюся с каждой минутой, словно приливающие к берегу воды перед штормом. Он так сильно скучал по прошлой жизни, но ещё сильнее тосковал он по той тихой и мирной жизни, с которой соприкоснулся этим утром – в которую он ворвался, как ворвались бы в чистую степь лесные чумазые животные. Это не было той жизнью, которую он привык вести, но это было тем, в чём он так сильно нуждался два месяца назад: размеренная и не привлекающая внимания жизнь не на сцене, но на её подмостках; жизнь в штиле после бури, не приносящая ему беспокойств и не просящая душевных трат, которые потом всё равно не сможет восполнить. Он подумал о своём родовом поместье, превратившемся в развеянное по ветру пепелище, вспомнил о своём освобождённом домовике Обри, о своих родителях, за руку водящих его по картинной галерее на втором этаже и рассказывающих историю о каждом из его предков, изображённых на заказных портретах. Всё это теперь исчезло, кануло в Лету, сохранившись лишь в воспоминаниях его самого – в самом ненадёжном хранилище из всех возможных. Ему было больно. Адски, на самом деле. Ему не было так больно, когда он избавлялся от каждой осквернённой Гриндевальдом вещи, избавлялся от своего прошлого и семейной чести, но теперь он чувствовал это: выворачивающее наизнанку отвращение, направленное на что-то внутри себя, жгучий спазм, какую-то опустошающую боль, как если бы из его сердцевины изъяли какой-то важный орган. Мистер Брок, старый волшебник, никогда в глаза не видевший – и, Мерлин, даже не слышавший о нём до этого утра, — Криденса, был к нему гораздо добрее, чем сам Персиваль – чем человек, способный понять его гораздо лучше, чем кто-либо другой. Это было так плохо, так неправильно. И хуже всего, что Персиваль ничего не мог с этим поделать. Не сейчас. Пока ещё нет. Криденс не вышел поздороваться с ним. Заставив себя подняться по лестнице, Персиваль сложил книги у двери, ведущей в комнату Бэрбоуна. Приложив к ней ухо, он прислушался к звукам за стенкой. Ничего. Грейвс постучал костяшками по двери, извещая о своём возвращении, и ушёл из гостевого крыла.***
Когда Криденс вошёл в гостиную, небо за окном едва-едва успело сменить одеяние на оранжево-фиолетовые оттенки сумерек. Персиваль сидел у камина, скрестив ноги в лодыжках, и гонял кочергой затухающие угольки. Бэрбоун встал позади него. Грейвс мог слышать, как ворочаются мысли в его голове: сотня разнообразных вариантов приветствия, каждый из которых казался ему недостойным или смешным. Криденс слишком устал быть отвергнутым им. — Хочешь есть? — первым, преувеличенно нейтрально, спросил Персиваль, лишая юношу мук выбора. В ответ послышался вздох, столь явный, что Грейвс не смог истолковать его иначе, как облегчение. — Ты спустился как раз к ужину. — Не хочу, — тихо отказался Криденс, садясь в соседнее кресло.— Меня тошнит. — Сам виноват, — пожурил его Персиваль.— Чего ты ожидал, не ев целый день? Криденс ничего не сказал: только посмотрел устало и взаправду виновато, показывая, что ему неинтересно и не хочется спорить на эту тему. Персиваль и сам не горел желанием зачитывать нотации взрослому жеребёнку. Отвернувшись от Грейвса, Бэрбоун протянул замёрзшие руки к огню, а затем, попросив у мужчины кочергу, перелез вниз, на уютный потёртый ковёр, чтобы самому покопошиться в угольках. С полминуты Персиваль изучал его внимательным взглядом. От царапин, ровно день назад боевыми шрамами украшавших лицо Криденса после непредвиденной стычки с совой, теперь не осталось и следа – только маленькая ранка за ухом, которую Бэрбоун, по-видимому, не смог при таком положении разглядеть в зеркале. Криденс смущённо прочистил горло, кожей чувствуя на себе взгляд мужчины, но никак не решался облечь свои мысли в слова: Персиваль видел, как в нерешительности двигаются его пухлые, впитавшие в себя цвет пламени губы. — Если хочешь что-то сказать – говори, — велел ему Грейвс. Бэрбоун смерил его быстрым взглядом. В нём боролись противоречивые чувства, желание и стыд от пережитого унижения, и Криденсу тяжело было определиться с тем, чему из этого следовало бы одержать победу. Персиваль говорил себе, что его это совсем не беспокоит, но получалось так себе. В конце концов, Криденс полуобернулся к нему, положив кочергу на специальную подставку над камином. — Спасибо, сэр,— искренне сказал он, нацепив на себя робкую улыбку. — Я не знал, что у вас есть книги на английском. Мне казалось, я осмотрел все стеллажи в библиотеке, пока искал что-нибудь почитать. — Это не мои книги, — объяснил Персиваль, принимая его благодарность.— Это книги одного моего приятеля. Ты ведь видел дом на другой стороне улицы? С флюгером в форме клювокрыла? — Он дождался кивка Криденса, прежде чем подвести итог: — Мистер Брок дал мне эти книги. Но теперь они твои – делай с ними всё, что считаешь нужным. Криденс неверяще уставился на него. Наверное, ему даже в голову не могло прийти, что кто-то может захотеть подарить ему что-то просто так. — Вы врёте, — нахмурился он. — Криденс, я обижусь, — предупредил Персиваль, ненадолго сбитый с толку. — С чего бы мне врать насчёт книг? Бэрбоун растерянно прикусил верхнюю губу, чувствуя, как краснеет его лицо. — Не знаю, — обречённо признался он. — Вы всё время говорите странные вещи, которые потом оказываются шутками. Извините, я не хотел быть грубым, я просто… — Криденс покачал головой, меняя тему: — Откуда мистер… откуда он может знать меня? — Я ему сказал. — Персиваль откинулся на спинку кресла, смотря в потолок. Тень Криденса, сидящего у огня, искажалась и расплывалась в нём. — И, кажется, случайно признал тебя своим племянником. — Именно это я имел в виду, когда говорил, что вы непонятно шутите. Персиваль пихнул его носком. — Перестань ершиться, Криденс, тебе ведь не пять лет, — Грейвс с удивлением услышал нотки веселья в своём голосе. — Говорить несчастному старику, что под моей крышей живёт… нью-йоркская обскурия, кажется, так тебя называли? В общем, это казалось не очень хорошей идеей. Вопреки ожиданиям Персиваля, Криденса это не позабавило. Грейвс уловил его беспокойство. — Но разве…? — Мистер Брок не читает газеты. Не стоит волноваться на этот счёт. — Хотите, чтобы я притворялся вашим племянником? — уязвлённо уточнил Криденс. — Иногда бывает приятно притвориться кем-то другим, Криденс, — вздохнул Грейвс. — На время. Чёртова ирония. Как бы то ни было, Бэрбоун воспринял это по-своему. — Хочешь узнать, что ещё сказал мистер Брок о тебе? Криденс сощурился, пытаясь понять, есть ли подвох в вопросе. Неуверенно кивнув, он облокотился о кресло, повторяя вчерашнюю позу, и с любопытством взглянул в лицо Персиваля. Грейвс посмотрел вниз, на его причёсанные волосы, на его щёки, в парочке мест отмеченные подростковыми прыщиками, на нос, изогнутый нетипичной для американцев горбинкой. В приятном полумраке гостиной его внешность вновь перестала казаться отталкивающей: скорее, уникальной. — Сказал, что Криденс – славное имя. — А вы с ним согласны? — слишком быстро спросил Бэрбоун, разве что не заглядывая ему в рот. Персиваль давно понял, что его мнение для Криденса важнее, чем любое другое. В любом вопросе. — Неплохое имя, — произнёс он, особо не вдумываясь. — Дурацкое имя, — запротестовал Криденс. — Ну, а теперь ты просто хочешь, чтобы я переубедил тебя. — Знаете, что оно означает? — спросил он, положив щёку на свои ладони и не услышав слов мужчины. Персиваль не успел увидеть, как изогнулись его губы в короткой гримасе боли. — «Доверие». Действительно. Чёртова ирония. — Родители назвали тебя так или…? — Моя приёмная мама, — ответил Криденс, не дожидаясь окончания фразы. Повозившись и глянув на огонь, он добавил уже без прежней уверенности: — Наверное, я должен радоваться, что меня не назвали Авелем или Исааком. — Кто-то должен был рассказать ей, что существуют такие имена, как Джек. — Да вас ведь Персивалем зовут. Грейвс потёр лоб, хрипловато усмехнувшись. Моргана. Как давно он не смеялся. Персивалю показалось, что Криденс испугался его смешка: заёрзав на месте, он обратил к нему свой взгляд, тревога поздней осени в котором, казалось, поселилась испокон веков и навсегда. Кому-то следовало бы научить его смотреть мягко, озорно, по-человечески, так, как должны смотреть юноши его лет. Кому-то. Тому же, кто должен был бы научить Персиваля смеяться. — Мистер Брок пригласил тебя, — сказал он, возвращаясь к их разговору, — чтобы ты мог сам выбрать книги. — Это обязательно? Персиваль моргнул. — У него много книг, — с удивлением отметил он. — И много интересного: волшебные шахматы, например. Тебе бы понравилось. Что опять не так? Криденс собрался ответить, прерванный широким зевком. — О, — Персиваль переплёл пальцы. — Всё время забываю, что ты жил с Ньютоном. Должно быть, ты уже видел всё это. Неважно. Если ты не хочешь, идти не обязательно. — Я хочу, — лязгнув челюстью, уверил Криденс, уже испуганный, что его могут не пустить. — Просто… А вы пойдёте со мной? — Ради благополучия мистера Брока. Криденс состроил ему язвительную гримасу, сочтя за благо не отвечать на саркастические подколки мистера Грейвса. Персиваль поддразнивал его. На этот раз Криденс уловил суть, и всё же по выражению его лица казалось, что он не слишком успешно пытается скрыть болезненные ощущения. Возможно, Криденс думал, что, возражая и споря таким образом, они флиртовали. Возможно, шпильки Персиваля ранили его глубже, чем ему того бы хотелось. Возможно, Криденс уже успел заклеймить его холодным и неприступным, и спокойная шутливость, к которой мистер Грейвс оказался склонен этим вечером, задевала и пугала его в той же степени, в какой отталкивала его ожесточённость. Зачастую он чувствовал себя, словно глухонемой, не знающий даже языка жестов, и попытки мужчины общаться с ним посредством бесцеремонной иронии и сарказма лишь расстраивали его сильнее самых обидных слов. Он всё ещё не совсем понимал, чего от него можно ожидать, и, когда Персиваль вновь заговорил с ним, опасливость во взгляде Криденса вновь вспыхнула на короткие доли секунды. — И всё же я вынужден настоять на ужине. В отчаянии Криденс хотел было возобновить спор – он не представлял, как может проглотить хоть кусочек чего-нибудь, не рискнув позже надорваться над раковиной, - но взгляд Персиваля подсказал ему остановиться: никаких весёлых искорок. Мистер Грейвс больше не шутил и, хоть и не выглядел обеспокоенным состоянием Бэрбоуна или чем бы то ни было ещё, всё же казался решительно настроенным сделать всё по-своему. — Остался сыр и, если повезёт, ветчина, — сказал он, игнорируя то, сколь мученически Криденс отвёл взгляд к огню. — Можем сделать сэндвичи. — Может быть, позже. — ответил Криденс, стараясь подражать его манере небрежного равнодушия. Слишком неумело, чтобы это укрылось от ушей. Персиваль покачал головой. — Заваришь чай с мятой, и твоя тошнота пройдёт, — настоял он. — Даже если ты не голоден, то я – да. Криденс почувствовал, как вспыхивают от стыда кончики его ушей. Ему даже не пришло в голову взглянуть на ситуацию с такой стороны. Теперь он определённо видел в словах мистера Грейвса здравый смысл, но, окаменев от упрямства, не двигался с места ещё около минуты. Он смотрел, как отблески от медленно затухающего огня падают на его руки, и представлял, каким капризным, каким невероятно невоспитанным и самодовольным мальчишкой был он в глазах Персиваля. Криденс даже не знал, что мысль об этом всё ещё способна ранить его. Рука вдруг осторожно сжала его плечо сзади, призывая подняться, и Бэрбоун почувствовал, как большой палец слегка надавил на неестественно сильно выступающую косточку позвоночника у его шеи. Бэрбоуну понадобилась вся выдержка, чтобы сохранить неподвижность. Чтобы не прильнуть к руке мистера Грейвса – как сотню, как тысячу раз он делал когда-то до. — Пойдём, Криденс, — коротко сказал тот.***
— Не делай такое мрачное лицо. Я вижу, что тебе нравится. Губы Криденса чуть-чуть дёрнулись в ответ на проницательное замечание, и всё же он не нашёл в себе сил улыбнуться. Мятный чай действительно помог ему: успокоил и его желудок, и нервы, и измученный переживаниями организм за милую душу принял сэндвичи с щедрыми кусками сыра. После сопутствующей им тишины и неловких разговоров, скорее раздражающих их обоих, нежели приносящих маленькое утешение двум одиноким душам, удивительным оказалось обнаружить, что у них есть некоторые общие темы для разговора: после того, как Персиваль положил книги под дверью ставшей «его» комнаты, Криденс не пожалел оставшегося времени для их изучения. Поначалу разговор никак не клеился, и Бэрбоуну, успевшему прочесть лишь вводную страницу курса по истории магии, тяжело давалось поддерживать беседу, но мистер Грейвс наконец проявил чудеса терпения: позволил ему задать парочку интересующих вопросов, проясняющих значение незнакомых, но постоянно встречающихся на страницах слов, и не покривил душой, признавшись, какие из сказок ему самому более всего нравились в детском возрасте. Криденс, приятно польщённый его честностью, перестал зажиматься и, больше не ожидая внезапного удара, как мог принимал участие в диалоге. Это был пустой, в какой-то степени лишь убивающий время и скуку разговор, и всё же было в нём нечто практически умиротворяющее. Персиваль надеялся, что Криденс сумеет удержать это хрупкое равновесие: ненавязчивую, уместную вежливость без каких-либо попыток заглянуть глубже, чем позволено. — У мистера Брока огромная, — Грейвс жестом показал размер, перестав жевать и смешно дёрнув фарфоровой чашкой, — по-настоящему огромная библиотека. Видимо, у него никого толком нет, так что старик будет рад, если его коллекция пойдёт кому-нибудь во благо. Криденс пожал плечами, не зная, как выразить свою благодарность старику – раз уж его нет за ужином. Но он был в раю. Он был на седьмом небе от счастья, вот так просто беседуя с мистером Грейвсом о всяких безобидных вещах, вроде книг или соседей-волшебников: темы, не грозящие перерасти в очередные односторонние допросы и тяжёлые воспоминания о смерти. До сих пор ему почти ни с кем не доводилось обсуждать прочитанное, и это был приятный опыт – рассказывать о том, что ему нравится, и делиться тем, что ему интересно. Поровну разделённые сэндвичи были незаметно съедены, и, хоть Бэрбоун и не решался попросить ещё, чая у них было хоть отбавляй. Персиваль был так добр с ним сегодня. Опасно было опрометчиво отдаваться столь мимолётной радости, но Криденс не мог удержаться от соблазна. — Было немного сложно объяснить, зачем девятнадцатилетнему парню понадобились книги для первого школьного курса. Криденс вздохнул. Не оскорблённо, но в тоже время обескуражено: Грейвс сразу почувствовал, что вновь задел его чем-то. — Ты ведь понимаешь, что нет ничего зазорного в том, чтобы учиться – не важно, в каком возрасте? — Вот уж точно – не важно, в каком возрасте. Персиваль уставился на него, возвращая язвительность в свой тон. Криденс покраснел, досадуя на то, как истерично прозвучал его комментарий. — Имеешь что-то против? — Мне двадцать один. Стеснительность Криденса почти сумела превратить фразу в вопрос. У него не было никаких фактических прав на то, чтобы чувствовать себя обиженным. По правде говоря, Бэрбоун не был уверен, что чувство, испытываемое им сейчас, можно было бы так легко подогнать под рамки простой обиды. — Ну что же, — с небольшим смятением в голосе продолжил Персиваль, — нас, кажется, и не представляли друг другу. — Точно. — Даже странно, что мы так многое знаем друг о друге. — Вы ничего обо мне не знаете, — отрезал Криденс. Персиваль едва удержался от внезапного желания ответить ему тем же. Он и не хотел ничего о нём знать, драккл подери. Грейвс подавил в себе этот порыв. Он видел, как раскаивался Криденс в своей неожиданной грубости: смяв уголок скатерти, он казался столь ошеломлённым, что никак не решался отвести взгляд от лица мистера Грейвса – настолько страшно ему было прочитать в нём разочарование. Ну и натура у этого парня. Он бы, наверное, и воробья испугался так, что принялся палить по нему пушечными ядрами. Персиваль не мог не почувствовать, как Криденс трепетал перед ним. У него не было ничего, что можно было бы предложить мистеру Грейвсу. Ничего, чем он мог бы соблазнить или заворожить его сам. Ему нечего было отдавать, кроме своего истерзанного горем сердца. Он был просто ребёнком. Персиваль почти перешагнул порог сорокалетнего возраста и, как большинство мужчин в его годы, покровительственно взирал на всех, кому не посчастливилось оказаться да хотя бы на пять лет младше. Грейвс посчитал недостойным ребячеством опускаться до столь безвкусных перебранок: занявшись письмами, стопкой сложенными на краю стола, он предоставил Криденсу время на то, чтобы прийти в себя и продолжить разговор без вгоняющего во злую тоску смущения. Настенные часы избавили Криденса от этой пытки. «Бу-ум!» — прогремели они, когда стрелка достигла отметки в восемь вечера, — «бум!». Бэрбоун едва не подпрыгнул, и оцепенение, словно сорванный ветром плащ, спало с него. — Хотите, чтобы я ушёл? — тихо спросил он, чувствуя, как румянец на его щеках медленно, как-то чересчур противно перетекает на шею. — Нет, — остановил его Персиваль, не отрывая взгляд от письма. — Ты ещё поможешь мне убрать со стола. Возьми чашки, пожалуйста. И Грейвс пододвинул к нему посуду, гораздо более заинтересованный содержанием письма, нежели Криденсом. Наверное, он и думать забыл и об их доверительной беседе, и о маленьким инциденте после. Криденсу не следовало, и всё же он испытал небольшое облегчение: сносить злость мистера Грейвса было бы гораздо тяжелее. Покладисто приняв тарелку с чашками, он отнёс их к раковине и, не смея мешать, скромно занялся мытьём посуды – теперь командовать фарфоровым сервизом у него выходило гораздо лучше, и, каким бы сомнительным поводом для гордости это ни было, мысль об этом волшебным образом грела. Пластырь на рваную рану, и всё же. Если он хотел быть счастливым, то пора было бы научиться довольствоваться такими вот крошечными радостями, не прося и не желая большего. Проще простого было бы сохранить греющие его воспоминания в своей памяти, чтобы возвращаться к ним время от времени во мгновения слишком невыносимой печали. Криденс размышлял об этом, подставляя чуть липкие от промасленного хлеба руки под тёплую воду, когда Персиваль вдруг вновь позвал его, не оборачиваясь и не меняя своего положения за столом. — Ты не пойдёшь сегодня на чердак? — спросил он. Секунду Криденс был в тупике и от самого факта вопроса, и от его содержания. — С чего бы мне лезть на чердак? — Сова, — пояснил Персиваль. — Ты отказался от идеи подружиться с ней? Криденс нутром чувствовал, что за вопросом – слишком простым — есть что-то ещё. И всё же он не мог разгадать. Вытерев кисти вафельным полотенцем, он сложил руки на груди и ответил мужчине, как ему казалось, весьма красноречивым выражением лица. Тот не сделал ни малейшего движения, чтобы оценить его, и Бэрбоуну пришлось ответить вслух: — Она от меня не в восторге. — Не берусь её осуждать, — сказал Персиваль и тут же примирительно поднял вверх одну руку – жест, означающий в его понимании шутку. — Не смешно. Я понял. — Ага. — Прошлые хозяева предупредили меня насчёт сов, — продолжил он, вернувшись к теме разговора,— но в их письме говорится лишь о лесных совах, которые прилетали в дом по утрам и отсыпались на чердаке до тех пор, пока не наступала ночь, а вместе с ней и время для охоты. Криденс подошёл поближе, неуверенно наклоняясь к мистеру Грейвсу через плечо. — Я не совсем понимаю, к чему вы клоните, сэр. — Странно, что сова прилетает на ночь. — Может быть, на чердаке много мышей? — неуверенно предположил Криденс, не разделяя заинтересованности Персиваля по поводу того агрессивно настроенного чудовища из пуха и перьев. Грейвс покачал головой, предаваясь каким-то собственным мыслям, и не обратил внимания на усталый тон юноши, надеющегося им ухватить себе возможность либо переменить столь необычную тему, либо получить разрешение удалиться в свою комнату на втором этаже. — Ну, тогда не знаю. А это важно? Мистер Грейвс пожевал губу, выглядя чрезвычайно задумчиво в это мгновение. Он пробормотал что-то в ответ, и Криденс изогнулся, чтобы стряхнуть крошки рядом с его локтем в подставленные ладони-лодочки. Было очень легко превратить это движение в поцелуй. Мысль эта терзала его, грызла непрестанно. Персиваль сидел совсем рядом – слишком занятый письмом с извилистыми строчками объяснений и наставлений, доставшихся ему от прошлых владельцев дома, — и ни за что бы не разгадал замысел Криденса раньше, чем их губы коснулись бы друг друга. Нужно было лишь немного, совсем чуть-чуть, практически незаметно податься правее… Криденсу ещё не доводилось быть так близко к нему, к настоящему мистеру Грейвсу, не считая того раза, когда тот помог окоченевшему Бэрбоуну справиться с пуговицами на пальто. Сейчас он мог почувствовать даже исходящий от него запах: запах мятного чая, который они пили вместе, запах сыра и хлеба, и виски, которого он пил слишком много. Мог видеть небольшое раздражение на его челюсти, вызванное неаккуратной попыткой побриться. То, как перебегают его зрачки слева направо, преследуя строчки. Криденс был готов боготворить каждую частичку его тела. — Не надо. — негромко сказал Персиваль, словно прочитав его мысли. Криденс промолчал. Это был его шанс: возможность изобразить озадаченность на своём лице, вызванную непониманием его слов, возможность обернуть всё неловкой шуткой или сдать назад без вреда для себя. Но он застыл, стоя с этими глупыми крошками в руках, и мистер Грейвс, наверно, всё ещё мог чувствовать, как его дыхание слегка-слегка позволяет себе касаться его щеки: в том месте, где скула изящно переходит в ушную раковину. — Правда, не надо, — повторил он всё тем же наставительным тоном. И, всё ещё смотря на бумагу перед собой, мягко отстранил Криденса одним лёгким движением руки. Бэрбоун безвольно распрямился, роняя крошки белого хлеба на пол. Персиваль не обратил на это внимания. Казалось, он всё ещё был поглощён чтением: глаза продолжали механически перебегать туда-сюда, что не давало возможности уличить его в притворстве. Никогда ещё Криденсу настолько не изменял дар речи. Он посмотрел на него, беспокойно, как загнанный кролик, спрятавшийся от лисицы в нору и теперь сам не знающий, как удрать оттуда живым, когда у единственного выхода маячит её рыжая морда. Невыносимо. Мотнув головой, он сделал несколько шагов в сторону двери: медленно, осторожно, шарахаясь то вправо, то влево, словно несчастный ослепший, которому на каждом шагу мерещатся ловушки и препятствия. В конце концов он остановился у дверного косяка и, сделав над собой усилие, вернул себе непринуждённый вид. — Мы поняли друг друга неверно, — сказал он, даже удивившись тому, как спокойно прозвучал его голос. — Я тоже так думаю, Криденс. Не стоит извиняться. — Я вернусь в свою комнату, — согласился Бэрбоун. — Хочу почитать. Доброй ночи. Персиваль пожелал ему спокойных снов и сделал огромное одолжение, притворившись, что верит его представлению. Кивнув мужчине, Криденс скрылся за порогом. Грейвс слышал, как торопливо тот взбежал по лестнице – половицы скрипели одна за одной.