***
Криденс должен был дать понять Персивалю, что он к нему полностью равнодушен. Мистер Грейвс насмехался над ним. Или ненавидел его. Или видел в нём не больше, чем пустое место, оставшееся на месте некогда любопытной картинки – когда-то в ней было что-то интересное, но сейчас-то это, разумеется, лишь потемневший без света кусок обоев. Жалкое зрелище, уморительное. Криденс не мог выносить этого, не боясь, что его сердце – как любят выражаться в любовных романах - разорвётся от боли, если только он не покажет Грейвсу, насколько безразличны ему подшучивания и критика в его адрес. Это было единственным, как выяснил Криденс, выходом: он заставит себя забыть о своих извращённых мечтаниях и сможет жить дальше – с мистером Грейвсом или без него. В конце концов, жизнь была и до него. Он знал Гриндевальда несколько месяцев, Грейвса – несколько дней, и всё же каким-то образом двадцать лет казались сущим плевком в сравнении с этим. Двадцать лет, в течение которых не существовало Персиваля Грейвса – какого бы то ни было. Он мог бы прожить их снова. Дожить до сорока. До старости. Он мог бы привести свою жену к Салемской церкви, рассказывая ей о своей прошлой жизни, и, словно бы в шутку, со снисходительной насмешкой, словно бы это никогда не имело ни малейшего значения, заговорить о волшебнике, которого знал когда-то. «Дай-ка вспомнить, как его звали», —сказал бы Криденс Бэрбоун, гордый отец семейства, а затем ненадолго задумался бы и улыбнулся: — «Ах да, Персиваль, его звали Персиваль. Совсем как рыцаря. Ну и история со мной тогда приключилась, кто бы мог подумать!» И леди Бэрбоун хихикала бы, не подозревая, как много боли этот Персиваль принёс её мужу когда-то. У них мог бы быть сын. Дети. Внуки. Американская мечта, утопия семейной жизни, с золотистым лабрадором и пикниками в Центральном парке каждое воскресенье. Когда минуют ещё двадцать лет и Криденсу исполнится сорок, мистер Грейвс уже будет стариком. Он знал, что волшебники живут немного дольше – и всё же. «Боюсь, я уже слишком стар для такого», — ответит он, когда Криденс предложит ему заняться чем-нибудь. Чем угодно. Может быть, он и сейчас ответил бы точно так же. «Боюсь, я уже слишком стара для любви», — так однажды сказала его мама, когда какая-то женщина из общины спросила, почему она не принимает ухаживания одного из служителей церкви. Отвратительный тип, и всё же он казался довольно обходительным с Криденсом и сёстрами, когда пытался повлиять на женщину через её детей. «Стара для любви». Криденс привык считать её довольно старой, а ведь ей не было и пятидесяти. По сути, его мать была гораздо ближе по возрасту к мистеру Грейвсу, чем кто-либо ещё. Мезальянс. Извращение. Так бы это называли в приличном обществе. И если бы они были вместе, были парой, однажды настал бы день, когда Криденсу пришлось бы кормить его из ложки – как маленького ребёнка. Смог бы он сделать для него такое? Смог бы он любить его и таким? А свою жену? На мгновение, показавшееся мучительнее всех предыдущих бессонных ночей, Криденс почувствовал, как мысли об этом вывернули ему душу. Никто по-настоящему не нравился ему раньше. Девушки не интересовали его слишком сильно – не так, как это бывает в его возрасте. Парни пугали его с тех самых пор, как он впервые понял, засмотревшись на щиколотки одного из других, таких же, как и он сам, мальчиков в банный день. Это не ошеломило его, не так, как должно было бы, но оставило без оружия – без единственной надежды на спасение. Ему не нравилось быть одному, пока его ровесники срывали плоды своих первых поцелуев в обшарпанных подворотнях или сырых церковных комнатках, прячась по углам от бдительной Мэри Лу. Конечно, ему не нравилось это. И всё же тогда он ещё не страдал от этого по-настоящему. А потом был Гриндевальд. Было ли это только притворством? Было ли это притворством всегда? Даже в те моменты, когда тёплые руки Криденса обхватывали его в самом интимном месте, и он просил его не останавливаться? К своему стыду, он вновь почувствовал, как воспоминания заставляют его желудок сжиматься в тугой, жаждущий развязки узел. Разве Криденса не должно было тошнить при одной мысли об этом? Ненадолго безумная мысль заполонила разум Бэрбоуна – так, как воображение сумасшедших в домах скорби время от времени становится одержимым идеями и образами. Мистера Грейвса не будет несколько часов. Он мог бы, стоило только захотеть, на цыпочках, словно преступник, словно квартирный воришка, пробраться в его спальную комнату. Мог коснуться своей кожей его постельного белья. Почувствовать тепло его тела под тёмно-синим одеялом. Его запах на подушке, там, где она соприкасалась с его лицом. Исключая редкие ночи с Гриндевальдом, он мог бы сказать, что никогда не делал ничего интимнее. На самом деле, секс с ним сейчас не казался таким сокровенным, как мысль о том, чтобы касаться своим телом нагретых Персивалем мест. Это была последняя уступка самому себе, уговаривал себя Криденс, раз уж он решил отказаться от своей любви к нему. Так жаждущий исправиться убийца убивает раз за разом, каждый раз клятвенно обещая себе, что эта его жертва будет последней. Его сердце колотилось, как сумасшедшее. Подойдя к окну, он выглянул на занесённый снегом дворик: слабый снегопад ещё не прекратился, и огромные сосны блестели под утренним солнцем белой россыпью. Идея пробраться в спальню мистера Грейвса вдруг завладела им, как если бы была главным делом всей его жизни. Медля, выпрашивая у самого себя время подумать, он долго вглядывался в снежную поволоку за окном, одновременно и страшась, и страстно надеясь, почти умоляя судьбу дать ему увидеть фигуру возвращающегося домой мужчины за стволом одной из сосен – той, что росла прямо у калитки. Никого не было: улица перед домом была совершенно пустой, и, если бы не щебетание зимующих птиц, можно было подумать, что вокруг не осталось ни единой живой души – помимо него самого. Было гнусно так поступать. Нарушать негласный запрет между ними. И это доверие, которое мистер Грейвс оказал ему, оставив распоряжаться домом по своему усмотрению… Как он будет смотреть ему в глаза, если действительно сделает то, что собирается? Криденс отошёл к лестнице, ставя босую ногу на жгущую холодом ступеньку, и с каждым его шагом неуверенность, колючими шипами впивающаяся в тело, постепенно растворялась в нём. Он мог придумать так много аргументов, оправдывающих его поступок. Мистер Грейвс никогда не узнает о том, чем он тут занимался. А потом… Когда всё поутихнет, он уедет из его дома, и это перестанет иметь хоть какое-нибудь значение. Может, если им доведётся встретиться лет через пятнадцать-двадцать, Криденс даже признается ему. «Представляешь, Перри», — уж тогда-то, в свои сорок, Криденс будет иметь мужское право обращаться к нему по имени, — «однажды я подрочил в твоей комнате, пока ты ходил за продуктами к завтраку». Фарс, абсурд. К тому моменту они оба уже сумеют посмеяться над этим. Криденс подёргал за ручку. Не заперто. Не зная, обрадовало ли это его, он осторожно прошёл внутрь. Теперь он был в комнате мистера Грейвса. Окно было закрыто – видимо, мужчина либо не хотел выпускать наружу уютное тепло спальни, либо не рассчитывал надолго задержаться в гостиной, когда спускался сегодня к завтраку. Криденс прислонился спиной к двери, аккуратно прикрывая её за собой. Не было никакого смысла запираться. Персивалю понадобится одно-два слова, чтобы отворить любой замок. Иллюзия защищённости – кому она нужна? С другой стороны, какая-то животная, первобытная часть Криденса хотела, чтобы мистер Грейвс вернулся с магического рынка и застал его таким: открытым, возбуждённым и лежащим голым на его простынях. Это было бы последним приглашением, и если бы Персиваль отверг его, то Криденс больше не стал бы пытаться. У него не было никаких сексуальных фантазий, связанных с этой комнатой. Ничего дельного, на самом деле. Даже сидя здесь в прошлый раз, глубокой ночью, он не рассчитывал, что их разговор выльется во что-то большее. Мысли были слишком заняты, чтобы позволить им дрейфовать в таком непредсказуемом море, как возбуждение. Так что теперь, оказавшись здесь, он мог лишь повиноваться внезапному импульсу: присев на край кровати, он медленно откинулся назад, упираясь в заправленную постель острыми локтями. Придётся постараться и как следует прибраться здесь потом, избавиться от улик, если он не хочет быть пойманным после – когда это уже не будет иметь ни сексуальности, ни адреналина. Повинуясь всё тому же желанию, он слегка повернул голову набок – так, чтобы упереться носом в тёмное покрывало. Этого было недостаточно. Оттянув его к ногам, он пробрался к накрахмаленным простыням. Место, где лежал Персиваль, было слегка вдавлено в саму кровать – видимо, матрас был недостаточно пружинистый, - и это едва не вырвало из Криденса стон наслаждения. Раздевшись до белья, он свернулся на нём калачиком, вдыхая, впитывая в себя его телесный запах, слегка отдающий кислинкой пота, и в жадности своей, не выдержав, буквально зарылся в постель своим пылающим лицом. Как глупо. Ему было так стыдно. Он позволил себе закрыть глаза, представляя, как мистер Грейвс мог бы лежать рядом с ним – в постели вполне хватало места для двух человек, если бы мужчина разрешил Криденсу тесно-тесно прижаться к его груди. Нащупав край, он натянул одеяло до подбородка, укрывая своё чуть дрожащее тело. Здесь было так тепло, так безопасно. Как хорошо было бы умереть прямо здесь, прямо сейчас, в это мучительное мгновение полного счастья. Поддавшись порыву, он попробовал потереться пахом о пролежень в матрасе. Бельё, уже немного влажное от выступившего предэякулята, липло к телу, заглушая ощущения. Криденс попытался повозиться, без помощи рук слегка стягивая его со своих бёдер. Гриндевальд всегда делал это сам, если в том была необходимость: Криденс был слишком смущён, чтобы самому раздеваться перед взрослым мужчиной. Бэрбоун всё ещё ощущал фантомное прикосновение его рук к своим бёдрам, когда он приподнимал их и подстраивал под нужный угол. Те же руки сейчас выбирали для Криденса фрукты к завтраку. Боже, смилуйся над ним. Он коснулся себя, представляя, как они вновь сделают это: Криденс не даст ему своего полного согласия, предоставив мистеру Грейвсу нежно, но настойчиво упрашивать и уговаривать его, словно неопытного, беспомощного перед его ласками девственника. Он будет шептать «нет, сэр, нет, не надо», тихо-тихо, снова и снова, лишь бы мистер Грейвс раз за разом спрашивал его разрешения. И когда он наконец-то сдастся, когда он позволит мужчине развести его колени в стороны и посмотреть на него там, только тогда он сам начнёт умолять мистера Грейвса о большем. Криденс кончил в свою руку с жалобным всхлипом, растрёпанный, грязный и красный от духоты. Нащупал лежащую рядом рубашку, собирая в неё сперму и вытирая руки – он уже решил, что пожертвует ею сегодня. Ему казалось, что прошло бесконечно огромное количество времени, но на деле – не больше двадцати минут. Мистер Грейвс не успел бы вернуться, даже если по какой-нибудь причине и мчался домой со всех ног. В фантазии о его приходе не было ни малейшего смысла – с самого начала, — а Криденс понял это лишь сейчас. Это было неизбежно, и всё же Бэрбоун почувствовал себя несправедливо опустошённым. Возбуждение, а вместе с ним и волшебство момента, схлынули, и теперь он чувствовал лишь, как неприятно жарко ему под толстым слоем одеяла и каких трудов ему будет стоить вернуть постели божеский вид. Он чувствовал себя захворавшим. Такое уже случалось с ним раньше, когда возбуждение уходило и его фантазии о сексе представали перед ним в совсем ином виде, и всё же сносить это сейчас показалось сложнее обычного. Он жалел о том, что сделал, и всё равно – это было лучше, чем так и не попробовать. Ещё раз обтёршись рубашкой, он вылез из-под одеяла, натянул брюки прямо на голое тело и принялся за уборку. Необходимо было провернуть ещё кое-что, если он не хочет вызвать у Персиваля череду весьма щекотливых вопросов.***
Персиваль вернулся к полудню. Он мог бы обернуться скорее, и всё же что-то заставляло его ходить среди рыночных лотков с продуктами дольше, чем они того заслуживали. Возможно, простое нежелание быстро возвращаться домой. Необходимость побыть наедине с собой. В его голове было довольно много мыслей, вызывающих определённые беспокойства – и дело было даже не только в Криденсе. Сова не давала ему ни минуты покоя со вчерашнего вечера. Персиваль не хотел даже знать, насколько параноидальной могла показаться его идея фикс со стороны. Криденс смотрел на него, словно на юродивого, и Грейвс решил держать свои опасения при себе. Возможно, он и вправду перебрал сверх меры, когда безрезультатно просидел у чердачной лестницы два часа кряду. Ему просто нужен покой, вот и всё. — Криденс, я вернулся, — известил он, едва переступив порог. Никто не отозвался, но шум бегущей воды расставил всё по своим местам. Раздевшись и оставив бумажные пакеты с продуктами на кухне, Персиваль поднялся наверх, чтобы переодеться в домашнее. Криденс перехватил его раньше, чем он успел войти в свою комнату. Он приоткрыл дверь ванной, выглядывая из неё, как будто опасался внезапного вторжения, однако, узнав мистера Грейвса, словно бы приветливо приоткрыл дверь шире. Как если бы ему захотелось, чтобы тот знал, чем он там занимался. Рубашки на нём не было, и юноша слегка погладил себя по предплечью, точно хотел лишний раз щегольнуть перед ним этим фактом. Это не было приглашающим жестом, никакого заигрывающего подтекста. Возможно, он просто хотел знаками выпросить у мужчины ещё один комплект одежды. — Вы в порядке? Это означало и «вы купили всё, что хотели?», и «у вас хорошее настроение?». — Всё в порядке, — подтвердил Персиваль. — Ты? Это означало и «ничего не случилось?», и «ты не слишком страдал, пока меня не было?». — Я испачкал рубашку, пока ел абрикосы. Грейвс подошёл поближе, и Криденс показал ему таз, в котором он замачивал свою грязную рубашку. Мокрая и мыльная, она всё равно сохранила абрикосовые кляксы у самого ворота. Персиваль незло усмехнулся и, принюхавшись, почувствовал сладкий запах фруктов изо рта Криденса, когда тот неловко оправдывался перед ним за неряшливость. Грейвс чувствовал, что он чем-то смущён, но было не так сложно найти объяснение его застенчивости, даже не втягивая Криденса в откровенный разговор. Кажется, это он был столь скептично настроен по отношению к завтраку вареньем, а в итоге изгваздал им даже подаренную рубашку. Как-то незаметно Криденс сел перед ним по-турецки, нагибаясь над тазиком, и принялся тереть руками места с пятнами. — Не бери в голову, — сказал ему Персиваль. — Ты ведь в курсе, что мог бы просто приказать щётками вычистить твою рубашку, а не сгибаться над ней в три погибели? — Ну, я вполне в состоянии сделать это сам. — Вижу. Мне оставить для тебя завтрак? — Кто же завтракает в полдень? Это была попытка поддразнить его. И попытка, неожиданно осознал Грейвс, мягко избавиться от него. — У тебя ведь есть ещё одна рубашка? Та, в которой ты пришёл? — Да, сэр, — убедил его Криденс. Он надеялся, что мистер Грейвс скажет «если хочешь, я могу предложить тебе свою рубашку» или «ты уверен в этом?». Что-нибудь, что могло спасти его от необходимости влезать в свою старую шкуру. Но Персиваль, удовлетворившись его кивком, по-солдатски развернулся и оставил Бэрбоуна в немногословной компании тазика с мылом. — Тогда я буду внизу.***
— Давай, как мы репетировали. — Ну, это уже просто какое-то дурачество. — Криденс, не заставляй меня ждать. Бэрбоун собрался было сопротивляться, но мистер Грейвс уже стоял перед ним со сложенными на груди руками, лишая возможности ускользнуть с заснеженного крылечка. Какой строгий вид он на себя напустил! Скопив силы, Криденс придержал черничный пирог у своей груди и, постучав в дверь специально приделанной ручкой, подарил Персивалю внимательный взгляд. «Вот, смотрите», — говорил он, — «делаю то, что вы хотите». Грейвс кивнул ему, показав, что всё понял. И наконец расслабился, перестав выситься (что ощущалось довольно странным, учитывая, что он всегда был и оставался ниже Криденса) за его спиной упрямым стражником-истуканом. Криденс услышал чьи-то спешные, частые шажочки за дверью – как если бы кошка бежала по паркету, выпустив острые коготки. Не прошло и минуты, как горбатый домовик уже распахнул перед гостями двери дома, любезно предлагая им войти внутрь и встретить его хозяина в гостиной. Криденс моментально почувствовал себя не в своей тарелке. Грейвс положил ладонь ему на спину, уверенно подталкивая вперёд, и, прежде чем они переступили порог большого зала, шепнул ему на ухо: — У Ньютона нет домовика? — Нет, —шёпотом ответил ему Криденс. — Но ты...? — Да. Я уже видел эльфов раньше, — осторожно уточнил он, отворачиваясь. Домовик мистера Грейвса однажды принёс ему завтрак на серебряном подносе. Омлет — Криденс проглотил его, почти не прожевав, — и крепкий кофе. Удивительно, как он умудрился не проблевать, в буквальном смысле слова, свой первый завтрак в постель. Персиваль помог ему раздеться, взяв у него купленный на рынке пирог и оставив его левитировать в воздухе. — Я выгляжу нормально? — тихо, чтобы домовик его не услышал, спросил Криденс. Грейвс посмотрел на него. С волосами, зачёсанными и уложенными назад, Бэрбоун был почти не похож на себя самого. Открытый лоб делал его старше и аристократичнее в той степени, насколько это слово было применимо к нему. — Тебя трудно узнать, — шепнул Персиваль. — Это «да» или «нет»? Персиваль не знал, что конкретно он хотел от него услышать. — Тебя обидит любой из вариантов, — резюмировал Грейвс, стряхивая снег со своего плеча. Криденс не стал парировать, так что мужчина шагнул в сторону гостиной с распростёртыми объятиями: старик, услышавший о визите своего соседа, сорвался с насиженного кресла и теперь лукаво наблюдал за их таинственным воркованием. Рот мистера Брока расползся в широкой улыбке, и зрелище это придало бодрости совсем было отчаявшемуся Криденсу. — Рад видеть, Персиваль, — скрипнул старик, призвав к себе свою излюбленную трость. Мистер Грейвс искренне пожал его свободную руку и, справившись с формальным обменом любезностями, обернулся к застывшему Криденсу. «Давай уже», — одними глазами сказал ему Персиваль. Бэрбоун шагнул в светлую гостиную, словно в тихие воды, и, стараясь не слишком откровенно пялиться по сторонам, улыбнулся добродушному волшебнику. — Добрый вечер, мистер Брок, — сказал он. — Дядя Персиваль мне много о вас рассказывал. «Так говорят только в книжках!» — уверял Персиваля Криденс, упрямо отказываясь повторять за ним их придуманную приветственную речь. — «Кто вообще станет говорить так в обычной жизни?» «Ты станешь». — А мне о вас не так много, как мне бы того хотелось, молодой человек. Мистер Брок тоже подшучивал над ним – и всё же это было совсем не похоже на ту манеру, которую избрал в общении с ним Персиваль. Криденсу нравилось, когда с ним шутят вот так просто: это была доля самоиронии, которая идеально ему подходила, и, почувствовав, что никто здесь не стремится обидеть или унизить его, Бэрбоун вдохнул свободнее. Видимо, что-то такое отразилось на его лице, потому как и старик расцвёл отнюдь не вымученной улыбкой. — Дядя замкнутый человек, — оправдал мистера Грейвса Криденс, весело улыбаясь в своей маленькой мстительности. Персиваль бросил на него предупреждающий взгляд, и впервые Бэрбоун угадал в нём что-то, смутное напоминающее тревогу: ту, что обычно бывает составной частью не страха, но смущения взрослых. — Я его за это не виню. — О, это точно, — с жаром согласился Олдус, ткнув тростью в сторону Персиваля. Избегая участия в разговоре, Грейвс уселся в одно из свободных кресел и теперь притворялся глубоко погружённым в газету, которую услужливо принёс ему домовик. Датированная 1890 годом, она, однако, вряд ли в действительности интересовала его. «Ну что же», — думал Криденс, следя за ним боковым зрением, — «теперь я сделаю вид, что верю этому представлению». — Самый застенчивый молодой человек из всех, кто у меня тут бывал. Опешив, Криденс недоверчиво уставился на старика. — Я?.. — При чём здесь ты, Криденс? — заговорщически понизил голос мистер Брок. Персиваль, впрочем, мог прекрасно услышать их – и Олдусу было известно это, как никому другому.— Я говорю о твоём милом дядюшке. Криденс никогда не слышал ничего подобного в адрес мистера Грейвса. Не совсем уверенный, как на такое реагировать, он возместил недостаток слов улыбкой и поспешил переменить тему разговора на более нейтральную. Грейвс, угадав его намерения, заставил пирог аккуратно подлететь к опирающемуся на трость волшебнику. — Надеюсь, мистер Брок, вы окажете нам любезность и примете ответный подарок. — Домовик уже стоял рядом с подносом и тремя повидавшими виды чашками, в которых плескался, как предполагал Криденс, зелёный чай. — Я очень благодарен вам за книги. — Всё ради нашего юного поколения, — по-простецки улыбнулся ему Олдус. — Нельзя ведь отдавать волшебную Америку в руки кого попало, а? Весь вечер старик пребывал в настоящем восторге и оттого, что наконец-то может продемонстрировать чудеса своего гостеприимства, и от, как он повадился их называть, джентльменских манер Криденса. После второго куска пирога мистер Брок, достигнув вершины старческой эйфории, принялся болтать без умолку, найдя в «младшем господине Грейвсе» очень преданного и благодарного слушателя. С удовольствием помусолив времена своей молодости, когда «нравы были чище, а Ильверморни строже», он счёл за удовольствие посетовать на то, что угрюмая манера Персиваля держать себя в конце концов превратит Криденса в настоящего зануду, а потому ему нужно почаще бывать в обществе и обязательно познакомиться с миссис Тёрнер, у которой каждое лето гостят две весьма очаровательные внучатые племянницы. — Не думаю, что Криденсу это интересно, — вступился за него мистер Грейвс, когда настойчивый Брок прервал его попытки занять себя чтением. Наверное, Персивалю казалось, что он защищает его от дальнейших расспросов в области столь деликатной для него темы. Почему-то Криденс почувствовал себя задетым. Почти оскорблённым.После того, как он клятвенно отказался от всяких попыток сблизиться с ним. После того, как он кончил в его кровати сегодня утром. После того, как он глотал засахаренные абрикосы, лишь бы обвести его вокруг своего пальца. Этого всего было слишком много. Повернувшись к мистеру Грейвсу, он мгновенно ощетинился. — Нет, дядя,— возразил Криденс, тут же возвращая своё внимание старику. — Мне интересно. Как их зовут? Мистер Брок расхохотался над выражением, возникшим на лице Персиваля. Криденс не знал, чего хотел добиться этим. Ему не было интересно – совсем. Ни одна девушка не могла заинтересовать его – по крайней мере не так, как юноши, и тем более не так, как мужчины. Он уже смирился с этим – бессмысленно было утверждать обратное после того, что он сделал сегодня. Что он делал до этого. Возможно, ему просто хотелось, чтобы Персиваль знал о том, что ему могут нравиться девушки – даже если это не было правдой и наполовину. У него был запасной выход: вернувшись домой, он всегда мог сказать, что это было лишь игрой на публику. Они договорились, что Криденс постарается вести себя раскованнее, чтобы не смущать мистера Брока. Он почти видел эту спасительную дверцу, за которую всегда мог шагнуть: признать своё поведение неудачной шуткой. Шаг вперёд, два шага назад. «Я немного заигрался, мистер Грейвс. Вы ведь знаете, как это бывает. Извините». Персиваль был прав – иногда действительно приятно на время притвориться кем-нибудь другим. Но настроение в комнате изменилось. Большая часть оставшегося вечера была посвящена обсуждению того, какую выгодную партию мог бы составить Криденс некоторым из знакомых мистера Брока. Исключив Бэрбоуна из разговора, они говорили, тем не менее, о нём, его успехах в школе и карьере, а затем – немного о литературе и погоде. Персиваль врал, словно в последний раз, не стесняясь время от времени просить Криденса подтвердить ту или иную деталь его выдуманной биографии. Грейвс расплачивался с ним по счетам. «Кажется, это тебе было интересно?» — спрашивали его глаза, когда Криденсу удавалось поймать его мазнувший по лицу взгляд. — «Наслаждайся». В конце концов отчаяние захватило его целиком. — Можно мы поиграем в шахматы? — вклинился в разговор Криденс. Это было «помогите мне», и Персиваль не стал игнорировать его просьбу. — Поиграй с мистером Броком, — ответил он с сухой иронией. — Он будет рад сыграть с тобой. Верно, сэр? Криденс пожал плечами, в сущности, не имея ничего «за» или «против». Воодушевлённый Олдус удалился, чтобы лично принести в гостиную оставленный на кухне набор волшебных шахмат, и Криденс воспользовался его отлучкой, чтобы переброситься парой личных слов с Грейвсом. — Ты ведь умеешь играть в волшебные шахматы? — шёпотом спросил Персиваль, предоставляя ему право облокотиться о ручку кресла. — Пожалуйста, не говори «нет». Я не переживу позора. — Всё вы переживёте. — И всё же? — Я играл с Ньютом, — уклончиво ответил Криденс. — Немногим сложнее обычных шахмат. Криденс скучающе ткнул пальцем в раскрытую ладонь Персиваля. Грейвс не отстранился, и Бэрбоун молча обвёл указательным пальцем его линию жизни. Персиваль наблюдал за ним ничего не выражающим взглядом, и Криденс продолжил машинально рисовать на его ладони какие-то узоры. — И как твои успехи в обычных шахматах? — Я побеждал Модести. Палец Криденса достиг центра ладони, и Персиваль вдруг сделал резкое движение в попытке ухватить его пятернёй. Бэрбоун разгадал его замысел за секунду до броска, и тут же оторвал палец от размякшей без физического труда кожи. Персиваль вновь приглашающе раскрыл ладонь. Приглашал его поиграть. Криденс снова коснулся пальцем крохотной родинки на его руке, возвращаясь к разговору. — Ты хвастаешься, — сказал ему Грейвс. — Может быть. — Модести восемь лет, молодой человек. Персиваль всё же цапнул его за палец и, потеряв интерес, расслабил руку. — Значит, возраст Модести вы помните. — Я ткнул пальцем в небо. — "Я ткнул пальцем в небо", — передразнил его скромность Криденс. — Впечатляюще. — Ты всерьёз хочешь познакомиться с племянницами миссис Тёрнер? Криденс удивлённо посмотрел на него. По большей части, его шокировала не резкая смена темы, а то, что он запомнил именно эту деталь разговора. Врождённая мнительность вынуждала его бояться этого – и всё же ему казалось, что он придаёт своему поступку чересчур большое значение. Персивалю слишком часто было всё равно. — Нет, — признался он, раскрывая карты. — Нет, не хочу. Просто дурака свалял. — Хорошо, — ответил Персиваль, откидываясь на спинку кресла. Криденс прочёл облегчение в том, как исчезла напряжённая складочка между его бровей. Даже беря во внимание всё, что он пережил за последнее время, он всё равно хотел бы зацеловать эту складочку. Глупо было отрицать это сейчас. Ещё слишком рано. Он насытится мыслями об этом, пока они не начнут претить ему окончательно. — Я так и подумал. Ещё не следует говорить о таком. — В каком смысле? — Понадобится время, чтобы представить тебя магическому сообществу. Не все волшебники похожи на мистера Брока, Криденс, и… Краем глаза Грейвс заметил тень старика, мелькнувшую в дверном проёме, и предупредительно похлопал Криденса по руке. Юноша встал на ноги, подавая Персивалю оставленную газету. — Договорим дома, —сказал тот, отпуская Криденса к волшебнику. Бэрбоун понял, что проиграл, как только мистер Брок сделал свой первый ход. Оказалось, Криденс несколько преувеличил свои заслуги: не составило труда заставить фигурки на доске двигаться по его воле, однако с такими вещами, как логика и тактика, всё оказалось куда сложнее. Он слишком давно ни с кем не играл. Приходилось то и дело переспрашивать мистера Брока, как именно может ходить та или иная фигура, и его чёрные пешки, вконец разозлённые таким пренебрежительным отношением к их жизни, раз или два со всем присущим им трагизмом отказывались бросаться прямо в лапы смерти. Персиваль откровенно посмеивался над ним, наблюдая за игрой со всё возрастающим интересом, но, как Криденс ни намекал, ни просил и, будем откровенны, ни умолял его помочь, Грейвс оставался непреклонен. «Нужно играть честно», — сказал он, оборвав все попытки Бэрбоуна перетащить его на свою сторону. Мистер Брок, однако, был на седьмом небе и, почувствовав себя самым умным в комнате, с ласковым, но всё же самодовольным наставничеством взирал на нелепые попытки Криденса как-нибудь спасти своё безнадёжное положение. В конце концов, прекратив эту пытку, он низко-низко наклонился к шахматной доске и шепнул что-то на ухо одной из оставшихся в живых белых фигур. — Молодой человек, вам шах. — Мистер Брок выдержал драматическую паузу, наблюдая за лицом Криденса, на котором страдание сменялось счастьем оттого, что весь этот позор наконец подошёл к концу. — И мат. Криденс разочарованно застонал. Персиваль засмеялся. Несколько секунд Криденс не мог распознать природу этого звука. Смех Персиваля. Для того, кто столь серьёзно, решил Криденс, относился к жизни – это было словно признание поражения. Ему захотелось поддразнить его, напомнив про «угрюмую манеру держать себя», но он не стал. Это было одновременно и радостно, и до странного смущающе – то, что мужчина всё же рассмеялся из-за него. Пусть причина и была столь глупой. Криденс вдруг понял, что имели в виду все те люди, что писали в романах о «музыке для своих ушей», описывая голос любимого человека. Мистер Брок расценил его покрасневшие щёки по-своему. — В твоем возрасте я тоже туговат был на шахматы. — Старик в шутку постучал по лбу костяшками пальцев, возвращая Криденса в настоящее. Поверженная армия чёрных фигурок о чём-то судачила с победителями. — Научишься ещё. Попроси дядю, чтобы поиграл с тобой. — Он не захочет, — засомневался Криденс. Ему не хотелось как-то ранить или дискредитировать Персиваля своим замечанием. И всё же это было так. Он попросту не захочет. — Чепуха, — протестующе заскрежетал Брок. — Посмотри на него, он чуть живот не надорвал. Криденс посмотрел на него. Отрезвлённый их разговором, Персиваль положил руки на подлокотники и теперь смотрел в незанавешенное окно своим обычным, ничего не означающим взглядом: холодным, пронизывающим, безэмоциональным. Криденс знал этот взгляд. На улице не могло быть ничего достойного его внимания: они засиделись у мистера Брока, а в зимнюю пору темнеет рано. Чернота, мутно отражающая огоньки свечей – вот что можно было разглядеть за окном. Персиваль просто дистанцировался от них. Бэрбоун повернул лицо к мистеру Броку, сочтя, что этого доказательства будет достаточно. Однако, вопреки всем ожиданиям, Олдус посматривал на него с плохо скрываемой тёплой улыбкой в уголках губ. «Вот видишь, я же говорил тебе», — говорила эта улыбка.***
Мистер Брок не отпускал их до глубокого вечера. Сначала Криденс, словно ребёнок, желающий подольше остаться на празднике, был рад присоединиться к старику в его просьбах и доводах, с помощью которых тот уговаривал мистера Грейвса задержаться немного, но когда стрелки часов стали безжалостно приближаться к девяти, он и сам заметно выдохся и поутратил былой интерес ко всяким волшебным штучкам в доме. Наконец они распрощались с мистером Броком, дав клятвенное обещание навестить его как-нибудь посреди недели. Стаканчик-другой сливочного пива оказал весьма благотворный результат на способность Криденса поддерживать светскую беседу, не путаясь во лжи касательно своего прошлого, однако неминуемое головокружение в полной мере настигло его, когда они с мистером Грейвсом вышли в прохладу улицы. Персиваль не предложил ему свой локоть для поддержки, а Криденс слишком застеснялся попросить его сам. — Может, немного пройдёмся? — предложил Персиваль, глянув на усеянное звёздами небо. — А я что, похож на человека, который жаждет пройтись? — риторически уточнил Криденс, слегка потеснив его плечом. — Ты вообще не похож на человека с этой своей новой причёской, — немилосердно парировал Персиваль, поправив несчастному Криденсу вставшие колом пряди. Вот и пошли коту под хвост все их старания, стоило выйти на влажный воздух. — Тебе нужно немного продышаться. Никогда не видел, чтобы от сливочного пива так хмелели. Криденс пожал плечами, пнув ногой идеально гладкий сугроб под одной из сосен. — Я особо никогда не пил, — буркнул он, показывая, что не намерен развивать эту тему, — чего бы вы там себе ни напридумывали. Они пошли по уже знакомой улочке, ведущей к совятне, но повернули на половине пути и некоторое время в молчании наворачивали круги: дожидались, пока Криденсу станет полегче. Вскоре тот прислонился спиной к отсыревшей деревянной калитке, ведущей к дому какой-то одинокой старой леди. Персиваль понял его намёк и тоже замер, рассматривая низко висящие созвездия. Белое облачко пара вырвалось из его рта, когда он глубоко вздохнул, но, словно поколебавшись в последнее мгновение, так и не начал разговор. Криденс видел, что что-то беспокоит его, но не мог понять, является ли он сам причиной этих показательных страданий. Пиво развязало его язык, так что он без особых усилий повернул их разговор в нужную, как полагал, сторону: — Так почему мне нельзя знакомиться с девицами Тёрнер? — Потому что они тебе неинтересны, и ты без сожалений разобьёшь сердца «очаровательных дам». Сначала Криденс ничего не сказал. Тут и нечего было говорить. Персиваль разгадал его. — Не собираюсь я ничьи сердца разбивать, мистер Грейвс. — Я надеюсь, — откликнулся тот, превращаясь в самого себя. — Я просто не хочу, чтобы ты воображал себе слишком многое. Он почувствовал вопрос, который Криденс хотел задать, раньше, чем юноша сумел выразить его словами. — Я говорю о жизни в магическом сообществе, — пояснил он. — Ничего такого, что касалось бы племянниц миссис Тёрнер. «Я говорю о жизни в магическом сообществе, а не о том, что ты успел вообразить о нас с тобой». Это был его способ сказать об этом. Наверно, скажи он это столь прямо, это было бы самым жестоким, что Криденсу доводилось слышать от него за последнее время. — Ясно, —сказал Криденс, притворяясь, что никаких иных мыслей в его голове и не возникло. — Я не рассчитываю, что ты поймёшь все тонкости политической ситуации… — Ну конечно, я же тупой. — … но лезть на рожон сейчас было бы опрометчивой идеей. Конгресс захочет либо избавиться от тебя, как от помехи, подрывающей доверие народа к нему, либо сделает тебя новым антиреволюционным символом. Поместит твою колдографию на листовки и заставит тебя декларировать лозунги о том, как контакт с не-магами искалечил твою жизнь и как МАКУСА помогла тебе оправиться и стать полноценным членом общества. — А вы? Персиваль казался сбитым с толку. — Я? — переспросил он. — От вас избавились или разместили на листовках? Криденс самоуверенно смотрел на него, ожидая ответа. Карманы голубого пальто не защищали его руки от холода, и Персиваль видел, как он сжимает и разжимает пальцы в тщетной попытке отогреть их. Наверняка неосознанный, и всё же проверенный жест. Отработанный. Какая-то часть Криденса знала, что если он покажет мужчине свою слабость, тот сделает всё, чтобы оградить его от любой боли. Сделал бы. Будь на его месте кое-кто другой. Под его кожей. — Избавились, — честно ответил Персиваль. Бэрбоун кивнул, отлипая от калитки и вновь медленно зашагав в сторону дома. Кажется, чего-то такого он и ожидал. По крайней мере, шокированным он не выглядел. — Что будешь делать? — спросил Персиваль, шагая с ним в ногу. — А что я могу сделать? — Не говори так обречённо, — тихо укорил его Персиваль. — У тебя ещё вся жизнь впереди. — Ага, целая жизнь на то, чтобы со мной сделали то же, что и с вами. Персиваль продолжил молча смотреть на него. Криденс видел, как он пропускает через себя, внимательно обдумывая, каждое слово, и чувство вины вновь захватило его в свои раскалённые тиски, едва не заставив пьяно расплакаться. Криденс даже не знал, какого дьявола ему опять хочется плакать. Просто что-то происходило, а что – он никак не мог понять. — Боже, извините. Я сказал это только из-за пива. На самом деле, я так не думаю, — заверил его Бэрбоун, всматриваясь в едва различимые следы на заснеженной дороге. — Просто разозлился. Не знаю. Если честно, я мечтал быть таким же, как вы. — Да нет, — остановил его Грейвс, — ты прав. Не нужно тебе быть таким же, как я. Ты можешь стать кем-нибудь и получше. — Не думаю, что я вообще хочу быть волшебником. — Да что ты? И кем же ты будешь? — Поступлю в семинарию и стану священником. А? Как вам план? — Долго выдумывал, пьянчужка? Криденс не слушал его, упоённый своей самоуничижительной шуткой. — Буду проповеди читать, а потом полысею и стану таким брюзгой, что меня все школяры будут бояться. — Достойная мечта. — Вам лишь бы мои мечты критиковать. — Хватит тебе паясничать, Криденс. Как маленький. — Ничего в этом нет хорошего. В магии, — серьёзно сказал он, ботинком раздавив на земле ссохшийся мусор. — Меня это только несчастным сделало, вот и всё. — А раньше ты был счастлив? — Не выворачивайте мои слова наизнанку, сэр, — устало огрызнулся он, вновь чувствуя себя на пятнадцать лет моложе. — Ты не можешь просто игнорировать эту часть в себе, — спокойно продолжил Персиваль, — если не хочешь, чтобы история повторилась. Общие фразы с двойным дном. Эта часть в нём. Криденс не был уверен, что правильно понимает его игру. Хочет ли он поддерживать её. Не хватало только, чтобы мистер Грейвс пытался помочь ему принять свою гомосексуальность или-что-бы-он-там-ни-был-намерен-делать. Это было так же унизительно, как и раз за разом получать отказ. Знать, что будет больно, готовить себя к этой боли и всё равно вновь рисковать всем, чтобы тебя выставили за порог. «Не надо, Криденс». Он ещё долго будет слышать это каждую ночь перед тем, как уснуть. — С этим я разберусь, — самонадеянно сказал Криденс, не отвергая, но и не принимая его правила. — Да уж, — хмыкнул Персиваль. — Не думал о том, чтобы уехать в Европу? — В Англии… — Нет, я не об этом, — перебил его Грейвс. — Румыния, например. Бельгия. Там гораздо проще получить домашнее образование, и коммуны волшебников живут довольно обособленно. Начнёшь новую жизнь. Можешь даже придумать себе другое имя. — Персиваль чуть наклонился, надеясь разглядеть выражение его опущенного вниз лица. — Только не Джон Смит, умоляю. Он заметил, как коротко, надеясь, что никто его не услышит, усмехнулся Криденс в ворот своего пальто. Персивалю стало легче. — Отстаньте от Джона Смита, — подыграл ему Бэрбоун. Обычно в таком тоне люди говорят «перестань дурачиться, я ведь пытаюсь поговорить с тобой серьёзно». — Сначала игнорировали меня, а теперь насмехаетесь. — Моя вина. — Вот уж точно, — подтвердил Криденс, — ваша. Он остановился около калитки, ставшей их калиткой, и посмотрел на тёмные окна дома. Криденс нашёл взглядом окна спальни мистера Грейвса на втором этаже. Вспомнил о том, чем занимался там сегодня утром. Соблазн признаться во всём мистеру Грейвсу был так велик. Это просто хмель, убеждал себя Криденс. Он знал, что так и было. Не было никаких причин признаваться: ему просто хотелось посмотреть, как отреагирует Персиваль на его признание. Но он не был готов снова ставить на кон всё, без возможности отменить неудачный ход. Грейвс вдруг схватил его за локоть: безошибочно, точно слепой. Криденс пошатнулся. — Вы чего? — изумлённо спросил он. Персиваль приложил палец к губам, веля ему быть тихим, а затем указал на чёрную, медленно двигающуюся в небе точку. Криденс сощурился, всматриваясь в ночной небосклон. — Вы сошли с ума. — Криденс, тише. — Вы ненормальный, я серьёзно, это просто сова. — Веди себя естественно. — По-вашему, это я себя неестественно веду? Персиваль встряхнул его, подталкивая к дорожке, ведущей к дому. Криденс обиженно засопел: пиво всё ещё слегка мешало ему ориентироваться в пространстве, и темнота вокруг нисколько не способствовала его передвижению. Персиваль стоял позади, внимательно следя за тем, как стремительно сова пронеслась меж ветвями сосен и, покопавшись, влетела в приоткрытое окно чердака. Лишь убедившись в этом, Грейвс подошёл к замершему у порога Бэрбоуну. Не желая навлекать на себя его гнев, Криденс заговорил шёпотом: — В чём дело, мистер Грейвс? Персиваль отпер дверь, пропуская Криденса в тепло обжитой прихожей. — Мне кажется, на нашем чердаке анимаг.