Ошибка

День был солнечным и ярким. Ещё одним жарким днём в череде таких же жарких дней. А это означало, что луга будут продолжать гореть, овцы страдать от жажды, и сколько ни наполняй поилки, не напоишь впрок. Дэвид опёрся на длинный пастуший посох и посмотрел в сторону горизонта. Хоть бы одна проклятая туча надвигалась из-за холмов. Но нет, небо было всё таким же прозрачно-голубым, на радость городским бездельникам, выезжавшим за высокие каменные стены укреплений разве что на пикник. Он ещё раз вздохнул. Овец он сегодня вернул в загон раньше обычного, всё равно к полудню они скорее не ели, а стремились отыскать местечко попрохладней и убрести в сторону леса. «Если так пойдёт дальше…» — Дэвид не успел додумать эту мысль до конца, ибо на повороте дороги показалось маленькое пылевое облачко, при ближайшем рассмотрении оказавшееся телегой. Пыль вздымалась под тяжёлой поступью Гнёдко, а рядом с ним шла матушка, ведущая старого мерина под уздцы. Дэвид приманил пса, разлёгшегося с высунутым языком в тени плетня, и отправился к ней навстречу. В детстве он не раз бежал к матушке по этой дороге, чтобы узнать, что она везёт с базара и нет ли среди покупок подарка для него — яркого леденца, пряника или свистульки. На этот раз Дэвид шёл неспешно, не мальчик уже, второй десяток разменял, и жаждал не сколько гостинцев, сколько новостей: их хутор стоял на отшибе, и они обо всём узнавали последними. На языке у Дэвида вертелись десятки вопросов: не приехал ли в соседний Лонгбург балаган с циркачами, будет ли епископ в этом году идти крестным ходом по полям или не видать им такой чести, не затевается ли война, и не набирает ли какой правитель солдат для своей армии, да и вести поскромнее он был не прочь послушать. — День добрый, матушка. Мать скупо кивнула, поджала губы в притворной строгости. — Овец, смотрю, раньше срока загнал. — Так ведь жара же! — развёл руками Дэвид. Пусть он был уже не мальчишкой: любого парня в округе он мог обойти и на кулаках, и на палках, да и девушки на него заглядывались, матушку он до сих пор слегка побаивался. — Полстада чуть в лес не убрело. Скай старый уже, — кивнул Дэвид на пса, ковыляющего рядом, — ему помощник нужен. — Вот и взял бы уже давно на выучку, — упрекнула матушка, передавая вожжи. — Щенков, что ли, мало. Дэвид пристыженно потупился. — А торговля как? — поинтересовался он наконец. — Не сказать, что хорошо, — матушка горько усмехнулась. — Да я товар попридержала, не хотела за бесценок отдавать. Лучше уж перебьёмся сейчас как-нибудь, а к зиме я больше за него выручу. Но я о другом с тобой потолковать хотела, — она мягко хлопнула Дэвида по спине, и тот чуть не сбился с шага от неожиданной ласки. — Я с мясником сговорилась. Болтали-болтали, да дело сладили. Он думал об этом. Если жара не спадёт, того сена и отрубей, что они смогут заготовить за лето, не хватит, чтобы прокормить стадо зимой. А доходов не хватит на то, чтобы закупить корм у соседей. Так что осенью часть стада придётся пустить на мясо. А это означает, что хоть они и выручат небольшой куш за баранину, через год свести концы с концами будет ещё труднее. Их маленькое хозяйство медленно, но неуклонно приходило в упадок. Дэвид ещё помнил времена, когда во дворе сновали работники, а на кухне и в погребе у матушки на подхвате была босоногая девчонка в прислугах. Теперь же им приходилось управляться с фермой вдвоём, и с каждым годом выручка оказывалась всё более скудной. Дэвид оттёр мокрое от пота лицо рукавом и проговорил, угрюмо глядя на пыльную колею: — Рано сговариваетесь, матушка. Ещё август в силу не вошёл, может, и дожди зарядят, и трава полезет, не придётся резать ещё. Матушка замедлила шаг, затряслась от дробного, сухого, точно кашель, смеха и ухватила Дэвида за локоть: — Мы не об овцах речь вели. У мясника дочь в девках засиделась. Уж не знаю чего: и не хворая вроде, и собой не уродина, и приданое отец за ней даёт хорошее, нам бы кстати, дела подправить. Ты у меня собой молодец, не пьющий, работящий, чем не жених. Вот и договорились мы с мясником — породниться. Мать разулыбалась, Дэвид же с каждым её словом всё больше хмурился. — Не могу я так, — пробубнил он, глядя на носки собственных башмаков. — По сговору жениться. — Почему ж нет? — возразила матушка недовольно. — Ну, — начал Дэвид застенчиво, — я по любви хочу. Чтобы сердце из груди выпрыгивало, чтоб как в песне поётся, «без тебя мне белый день — ночь». — Это в песнях петь хорошо, — проговорила матушка медленно, — а в жизни лучше брать хозяйственную. Они подошли уже к самому двору, и матушка зашла вперёд, отворяя ворота перед телегой. Запыхавшийся Скай вертелся у неё под ногами, и матушка наклонилась, чтобы потрепать пса за холку. Разговор оборвался на полуслове, но Дэвид не хотел оставлять его так, словно его женитьба дело уже решённое. — Матушка, — он замялся, но всё же сказал, что хотел: — матушка, вы же с отцом любили друг друга. Так любили, как в песнях поётся. — Любили, — согласилась мать. Лицо её, ещё недавно оживлённое, застыло каменной маской, лишилось красок, и морщины, обычно не заметные, прорезали его резкими глубокими бороздами. — Любили, — повторила она бесцветно. — Уж я-то любила, против воли родителей пошла, никто-то мне был не нужен, только мой Финли. — Вот видите! — обрадовался Дэвид. — Ладно, сынок, — матушка вздохнула и отошла с дороги. — Неволить не буду. Ну-ка живо, телегу разгружай, да Гнедко распрягай. Напоить бы его, только не студёной. — Уж знаю, — пробубнил Дэвид себе под нос и откинул рогожу, под которой скрывались тюки нераспроданной шерсти и привезённые с базара покупки. — Знает он, — фыркнула мать и упёрла руки в боки. — Уж и не скажи ничего. Вот, что, знающий, — прибавила она с улыбкой: — я тебе пряник купила, печатный. Дэвид замер с мешком муки на плечах: — Матушка, я не маленький. — А сладкое-то любишь, как прежде. Они вернулись к этому разговору за ужином. Дэвид успел позабыть о нависшей над ним угрозе женитьбы и ел похлёбку, обмакивая в неё куски рыхлого ржаного хлеба. Матушка в задумчивости сидела над почти полной плошкой и, наконец, заговорила. — Любовь, — произнесла она тихо, и в голосе её не было привычной строгости. — Много счастья дала мне эта любовь? Мужа-пьяницу, зуботычины и колотушки… Поначалу он как проспится, прощения просил, а потом перестал. Привык, значит. Да мне и всё равно было на его прощение. Подать им заплатишь, что ли? Или на хлеб намажешь, чтоб сытнее был? Любовь, — снова сказала она так, что похлёбка в плошке стала горькой на вкус. — Чем поможет любовь, когда ты смотришь на своих детей и не знаешь, доживут ли они до утра или замёрзнут насмерть, потому что в вашей гнилой лачуге даже хвороста нет? Чем поможет… — Я же у вас один был, — тронул Дэвид матушку за руку, и она кивнула, точно очнулась, раздвинула губы в улыбке. — Точно, один, заговариваюсь, старая, — поправилась она торопливо. — Что же ты не ешь, сынок? Кушай-кушай, остынет. Мне-то много уже не надо. — Вы же с отцом не бедно жили? — осторожно заметил Дэвид. — В деревне даже завидовали вам. — Не всегда так было, — матушка вздохнула и взялась за ложку. — Ты мал был, вот и не помнишь уже. А потом… когда эта ферма на нас свалилась, зажили богато, ничего не скажешь. Только Финли и тут вкось дела повёл, прогулял да пропил, в долги залез… Ну да не нам его судить, — заключила матушка и кинула на Дэвида суровый взгляд, — и не тебе точно. Он тебе отец, другого не будет. Она замолчала и принялась за еду, но чуть позже, убирая со стола, снова заговорила о прежнем. — Я старая уже, — взялась она с другого конца. — Внуков хотела успеть понянчить, неужто не судьба. Хочешь любви, разве запрещаю я… Только как сидя сиднем на ферме, ты любовь свою сыщешь? Посмотрел бы уж хоть на мясникову дочку, вдруг бы глянулась… Убудет от тебя? Дэвид привлёк матушку к себе, обнял, поцеловал в пробор. Волнистые, с проседью волосы пахли дымом и щёлоком, и в груди у Дэвида разливалась сладкая жалость. Он отстранился, и мать, всё ещё державшая в руках пустую плошку, посмотрела на него даже смущённо: — Что ты, сынок? Дэвид наклонился, попутно отмечая, какой маленькой кажется матушка рядом с ним, коснулся губами дряблой щеки: — Ничего, — улыбнулся он. — Посмотрю я на твою невесту. Большего не обещаю, а посмотреть — посмотрю.

~*~*~*~

Румпельштильцхен знал, что это случится, рано или поздно. Он готов был вмешаться и поторопить события, но этого и не потребовалось, Джеймс сделал всё за него. Слабоумие и отвага, помноженные на безнаказанность и самоуверенность балованного королевского сыночка, погубили его вернее, чем могли бы сгубить козни Тёмного. И вот теперь то, что осталось от принца Джеймса, лежало на высоком ложе в густой тени бордового бархатного балдахина. Румпельштильцхен двумя пальцами подцепил край белой батистовой простыни, которой было укрыто тело, и брезгливо поморщился. Рана выглядела ужасно: лоскуты кожи в коричневых разводах свернувшейся крови и мешанина из кишок и требухи. Не оставалось никаких сомнений: принц был мёртв — мертвее некуда. Румпельштильцхен вернул простыню на место и обернулся к королю. Тот стоял поодаль, вполоборота к узкому, высокому окну и задумчиво барабанил пальцами по подоконнику. Встретившись взглядом с Румпельштильцхеным, Георг величаво кивнул и проговорил не терпящим возражений тоном, словно не он был просителем, а сам Тёмный по какой-то причине оказался у него в должниках: — Ты должен мне помочь. Должен, как же. Румпельштильцхен безрадостно хихикнул: какие забавные эти людишки, думают, что должность правителя и корона на голове делает их особенными. — Ты смеёшься над трупом моего сына! — Георг побагровел от гнева. — Ты торгуешься над трупом СВОЕГО сына, — парировал Румпельштильцхен. Он видел, что Георга снедает неподдельное горе. Но так же не нужно было обладать особым зрением Тёмного, чтобы разглядеть тщеславие, гордыню и алчность, что занимали куда больше места в его сердце. Георг поджал губы, сцепил руки в замок и вымолвил с упрёком: — Тогда, двадцать лет назад, ты обещал мне наследника. Сейчас он мёртв. Кто унаследует трон? Ты нарушил свою часть сделки, Тёмный. Румпельштильцхен склонился в нарочито низком поклоне и развёл руками. — Ах, простите, Ваше Величество! — издевательски пропел он. — Но позвольте Вас поправить: я обещал Вам только сына, но ничего не говорил о том, что он будет бессмертным. Разумеется, в планы Румпельштильцхена не входило отказывать Георгу. Но он не смог отказать себе в удовольствии помучить заносчивого королька, и, в конце концов, вынудил Георга совершить новую сделку. Не то чтобы Румпельштильцхен нуждался в золоте, которое Георг согласился выделить из своей казны, скорее это было делом принципа. Не хотелось, чтобы Его Величество полагал, что сумел облапошить Тёмного, да и выказывать собственную заинтересованность в замышлявшейся подмене было бы недальновидно. Когда все детали были обговорены, и договор подписан («кровью не надо, Ваше Величество, достаточно чернил… и печать соизвольте приложить», — поёрничал маг на прощанье), Румпельштильцхен переместился в подземное хранилище своего замка, уложил свиток с контрактом в ящик с вычурной литерой «Г» на боку, на всякий случай убедился в том, что их старые договоры с Георгом никуда не пропали, обновил заклинание, должное скрывать его архив от посторонних глаз и только после этого покинул подвал. Предстоявшая Румпельштильцхену часть работы была самой неприятной. Грязной. Одно дело ставить на место завравшихся вельмож, а другое — манипулировать чувствами хорошего парня. Как-то, пару лет назад, Румпельштильцхен приходил проведать своего «крестника», и убедился в том, что Дэвид действительно вырос хорошим: добрым, совестливым, ответственным. Собственно, именно эти качества и должны были помочь Румпельштильцхену надавить на юного пастуха и добиться от него желаемого ответа. Это с дурными людьми сложно иметь дело: они требуют слишком многого и не хотят платить по счетам. А хорошие, те с готовностью жертвуют собой, даже уговаривать не приходится. Вот и Белль… Румпельштильцхен сжал кулак так, что когти вонзились в мякоть ладони, и с силой ударил по подлокотнику кресла. Только заглушить болью плоти душевную боль ему было не дано. Сила Тёмного оберегала его тело от любых повреждений. Он негромко засмеялся: была какая-то ирония в том, что он собирался подтолкнуть пастуха навстречу истинной любви, в то время, как его собственная суженная была мертва. На сей раз он не стал обряжаться в кружева и шёлк, решив, что его неординарной внешности хватит для того, чтобы произвести впечатление. Серая чешуйчатая кожа, вкупе с жёлтыми, в карих прожилках рептильими глазами обычно вызывала фурор среди селян и создавала нужный настрой для разговора. Ну и эффектное появление должно было сыграть свою роль. Румпельштильцхен встал с кресла, потянулся, точно после сна, и материализовался в облаке фиолетового дыма посреди двора той самой фермы, которая когда-то пошла в уплату за малютку Джеймса, который так бесславно погиб нынче утром. Всё тут было как двадцать лет назад: огород, где на аккуратных грядах наливались кочаны капусты, изгородь, опутанная бобовыми стеблями, загон, в котором, почуяв присутствие магии, испуганно заблеяли овцы. Разве что хозяйственные постройки за столько лет успели обветшать. Раздался вскрик, такой тихий, что уловить его мог только тонкий слух Тёмного. Румпельштильцхен обернулся и увидел женщину: она стояла, зажав ладонями рот, и смотрела на Румпельштильцхена полным ужаса взглядом. У ног её лежало опрокинувшееся решето с паренным просом. За прошедшие с их последней встречи годы она сильно пополнела, и волосы, некогда спадавшие с плеч иссиня-чёрными волнами, убелила седина. Но всё же это была она. — Рут, дорогуша! — шагнул Румпельштильцхен ей навстречу, раскинув руки, точно собирался заключить её в объятья. — Ты тут кажется что-то обронила. Женщина кивнула, склонилась, горстями собирая просо с пыльной земли обратно в решето, и наконец заговорила: — Что тебе нужно, Тёмный? — Ах, нехорошо так разговаривать со своим благодетелем, — с притворной грустью всплеснул руками Румпельштильцхен и добавил сухо: — Рут, твой сын… Твой второй сын, — поправился он, заметив мелькнувший на лице женщины страх, — умер. — Женщина, продавшая своего ребёнка, не заслуживала сочувствия. Но Румпельштильцхен всё же счёл нужным пояснить: — Он умер быстро и рос в достатке и любви, как и было указано в договоре. Рут кивнула и спрятала взгляд. — Ты пришёл ко мне с этой вестью? — Нет, Рут, я пришёл не к тебе. — Румпельштильцхен посмотрел на спокойное лицо женщины. Бессердечие или стойкость? А впрочем, всё равно. Равнодушие ложилось на плечи каменной глыбой. — Я пришёл к твоему сыну, Дэвиду. Ты знаешь, если я захочу, мне не составит труда разыскать его. Но ты можешь позвать его сама. Ты рассказала ему о нашей сделке и его брате? Рут отрицательно качнула головой. — Так расскажи, — посоветовал Румпельштильцхен устало. — Иначе он узнает обо всём от меня. И вряд ли тебе это понравится. — Много у меня есть времени? Что ж, вот теперь она заволновалась: — Я буду ждать вас здесь. И, надеюсь, мне не придётся ждать слишком долго. Рут, обогнув загон, отправилась в сторону хлева, а Румпельштильцхен постоял немного и присел на колоду, бывшую, судя по всему, местом рубки дров. Он был даже рад, что ему не придётся посвящать Дэвида в подробности истории его семьи и ждать, пока он справится с удивлением, неверием, обидой на родителей и злостью. Обычные реакции людишек на новости, которые им не по вкусу. Мальчик наверняка выдаст их все в течение получаса. Что ж, пусть его убеждает и утешает мать, а Румпельштильцхен сможет сразу приступить к сути вопроса, не тратя время на предисловия. Какое-то время он бездумно смотрел перед собой, а потом достал из кармана сюртука фляжку и глотнул. Напиток на мгновение ожёг гортань и теплом растёкся по телу. Румпельштильцхен отпил ещё, и мир хотя бы на время утратил свою отвратительную чёткость. Пожалуй, если бы не страх потерять контроль над силой, которая так послушно ему подчинялась, но в то же время подчиняла и его самого, Румпельштильцхен прибегал бы к этому средству чаще. Он посмотрел на свои руки, пошевелил пальцами в воздухе. Это зрелище уже не внушало ему ни страха, ни отвращения, он привык и к чёрным заострённым ногтям, которые скорее стоило бы называть когтями, и к медным, отливающим зеленью чешуйкам, покрывавшим его кожу. Лишнее напоминание о том, что он давно уже не человек. Румпельштильцхен отхлебнул в третий раз. — И что вам от нас нужно? Румпельштильцхен аккуратно и неторопливо завернул крышку фляги, отправил сосуд обратно во внутренний карман сюртука, обтёр губы и только после этого искоса взглянул на стоявшего перед ним парня. «Хорош, — отметил он про себя. — Не странно, что такого полюбит королевишна. И держится молодцом. Испуган, но виду не показывает». — Твой брат-близнец погиб, ты знаешь, — Румпельштильцхен дождался слабого кивка и продолжил. — Так вот, ты наверняка слышал о принце Джеймсе, он и есть твой брат. Его смерть не только горе для его приёмного родителя, но горе и для страны. Король уже немолод, других наследников у него нет, и вряд ли уже появятся. Если Георг умрёт, соседи тут же начнут воевать между собой за ваше маленькое королевство, пока не раздерут его на куски и так далее, и тому подобное. В общем, — закончил свою речь Румпельштильцхен, — ты должен занять место Джеймса, и, пожалуй, после недолгих колебаний ты согласишься. Может быть, — мрачно посмотрел на Дэвида маг, — колебания мы опустим? — С чего вы взяли, что я соглашусь? — набычился парень. — Так, значит колебания упустить не получается. — Румпельштильцхен скривил лицо в жуткой улыбке, обнажившей чёрные зубы. — Если ты не согласишься, королевство погибнет или встанет на грань войны и разорения. Ты же хороший мальчик и не допустишь такого несчастья? Дэвид переступил с ноги на ногу и оттёр вспотевшие ладони о штанины: — Господин чародей… — Можешь звать меня Тёмным, — вскользь заметил Румпельштильцхен. — Тёмный, — поправился Дэвид и кашлянул, прочищая горло. — Вы такой могучий волшебник, так что и без меня найдёте способ помочь королю. — Ты так в этом уверен? — сумрачно глянул на пастуха Румпельштильцхен. — Уверен, — ответил парень твёрдо. — Хорошо, — пожал плечами Румпельштильцхен и почти простонал: — Как же это ску-учно. — Он испытал сильнейшее желание снова достать флягу и влить в себя остатки её содержимого, но справился с собой и продолжил: — Хорошо-хорошо-хорошо, ты прав, мой мальчик: с проблемами королевства я справлюсь. Но есть одна проблема, дорогуша, с которой явно не справишься ты. Насколько я знаю, скончавшись, твой многоуважаемый папаша оставил многочисленные долги, и чтобы расплатиться с ними, вам пришлось продать половину стада, а тех денег, которые вы выручаете с оставшейся половины, едва ли хватает на то, чтобы оплатить подати за землю, да и место на рынке нынче не бесплатное. Так что вам придётся продать ещё часть ваших овечек, а из-за этого, какая жалость, — скорчил страдальческую рожу Румпельштильцхен, — ваш заработок станет ещё меньше. А ты же, дорогуша, добрый сын, и хочешь для своей матушки сытой и покойной старости, так что тебе ничего не остаётся, как согласиться, — закончил маг, сопроводив свою речь вычурным жестом. — Я и сам могу обеспечить своей матушке покойную и сытую старость, — упрямо передёрнул плечами Дэвид. — С долгами мы расплатились и продавать овец не собираемся. — Хорошо. Румпельштильцхен поднялся с колоды и прошёлся взад-вперёд по двору нервным неровным шагом. Наконец, он обернулся на Дэвида, который, по всей видимости, собирался уйти в дом, но никак не решался оставить мага одного, и резко рассмеялся: — Что ж, мальчик мой! Браво-браво! — он картинно похлопал в ладоши. — Но ты не учёл одного: хоть я и Тёмный, но дружен с королём, и мне ничего не стоит устроить так, чтобы размер подати увеличился. Или, чтобы, например, появился новый налог. На овец, по золотому на каждую голову и по два с барана. Так что, ты можешь отказать мне, а вот обеспечить покойную и счастливую старость своей матушке ты не в силах. Глядя, как на лице Дэвида всё ярче проступает растерянность и даже отчаяние, Румпельштильцхен самодовольно усмехнулся. Сработано было грубо, он не любил давить и жалел, что на этот раз жертва не захотела сама идти к нему в руки, и её пришлось загонять в угол. К тому же, ему вовсе не хотелось представать перед Дэвидом в обличье злого колдуна, он хотел прикинуться кем-то вроде доброй, пусть и не слишком привлекательной внешне, феи, пекущейся об общем благе. В конце концов, в его интересах было сохранить добрые отношения с суженным Белоснежки. Но всё же, если этот паренёк самонадеянно считал, что сможет отказать Тёмному… Что ж, Румпельштильцхен вынужден был его разочаровать. — Я… — пробормотал Дэвид нерешительно, на мгновение прикрыл глаза, а когда открыл их, сказал уже громче. — Если так, — парень вздохнул, — вы правы, мне ничего не остаётся. Но прежде чем дать своё согласие, я должен посоветоваться с женой… Или, — его голос, прежде твёрдый, дрогнул: — хотя бы попрощаться с ней. — Так-так, — перебил Румпельштильцхен ошарашено, — ты женат. И давно? — Да уж больше года будет, — пояснил пастух, удивлённый тем, что Тёмный внезапно проявил такую заинтересованность в его личной жизни. — Мне не хотелось оставлять свою Мери, особенно сейчас, но раз уж вы всё так повернули… — Так-так, — снова не дал договорить маг. — Вот что, я предлагаю тебе новую сделку. Ты познакомишь меня с твоей Мери, а я оставлю вас в покое. — И никаких новых податей? — уточнил Дэвид. — Никаких, — подтвердил Румпельштильцхен. — Хорошо, — Дэвид кивнул. — Тогда идёмте в дом. Парень повернулся к магу спиной и уверенно направился к довольно неказистому, но, впрочем, добротно построенному и просторному зданию. Румпельштильцхен проследовал за ним. Этот дом он сам когда-то отдал Рут и Финли в уплату за совершённую сделку, но внутри Румпельштильцхену бывать не приходилось. Миновав полутёмные сени, они вошли в горницу. Здесь тоже было довольно сумрачно, ибо большая часть высоко расположенных окон была наглухо закрыта деревянными ставнями. Лишь одно окно было распахнуто и под ним, на сундуке, сидела молодая женщина и вязала что-то на спицах. — Мери, — окликнул её Дэвид, и она оторвалась от своей работы и взглянула на вошедших. Глаза у неё были светло-голубые, почти прозрачные, лицо покрыто тёмными крапинками веснушек, светлые, распущенные, очень прямые волосы спускались ниже плеч. — Дэвид, кто это с тобой? — её голос звучал встревоженно, но был довольно приятен слуху. — Я должен представить тебе господина Тёмного, — чуть замявшись, произнёс парень. В светлых глазах молодой женщины мелькнул страх, но она приветственно кивнула, бледно улыбнулась и, обхватив ладонями выпуклый круглый живот, тяжело поднялась, чтобы выйти навстречу мужу и его неприятному гостю. Она была на сносях и должна была вот-вот родить! Румпельштильцхен почти с ужасом уставился на выпирающий живот Мери, наглядно доказывающий, что в тщательно продуманном плане скрывался невидимый до времени просчёт. — Здравствуйте, господин, — выдавила из себя наконец женщина, а Румпельштильцхен лишь досадливо махнул рукой и исчез. О том, что он был здесь, свидетельствовала лишь повисшая в горнице лёгкая фиолетовая дымка, которая, впрочем, очень скоро развеялась.