Ошибка

      Наверху — бабье лето, даже листья ещё не начали желтеть. А здесь холод пробирал до костей, пахло затхлостью, гнилью и чем-то похуже, глаза слезились от чада факелов. Снежке хотелось поскорее вернуться туда, наружу. Вывести его. Исправить эту чудовищную ошибку: Румпель оказался в этой тюрьме оттого, что вызволил её из другой, нисколько на эту не похожей, но от того не менее ужасной. Зеркальный лабиринт без конца и начала, кошмар, от которого невозможно пробудится. Белоснежка провела там так много времени, что, кажется, до конца жизни успела возненавидеть своё отражение. Её решимости пройти этот путь хватило ненадолго, пусть даже ценой своей жизни она и спасала всё королевство. Если спасала… У Белоснежки имелся бесконечный запас времени, чтобы поразмыслить о том, была ли с ней честна Регина. И она размышляла, углубляясь всё дальше в лабиринт, в отчаяние, в безумие. От последнего её удерживала лишь уверенность, что Румпель придёт за ней. И он пришёл. Теперь она была обязана сделать для него тоже самое. Румпельштильцхен словно не понимал этого. Смотрел своими жёлтыми жабьими глазами и бормотал что-то про то, что должен остаться. Мокрые и грязные волосы висели сосульками, кружево на воротнике и манжетах изорвано в клочья, пальцы дрожали. — Ты не в себе, — уговаривала она его. — Не в себе, — согласился он и почему-то перевёл взгляд на собственные дрожащие ладони. — Запри меня поскорее. Белоснежка не ответила, только сжала его в объятиях. Как же она скучала. По его ехидству, высокомерию, по нежности, насмешливому «Моя Королева» и горячечно-страстному «Снежка». А ещё по его прикосновениям. И если от манер ничего не осталось, то на ощупь он был всё тот же: горячий, как печка, твёрдый, худощавый. Родной… Она не успела понять, когда этот невозможный, помеченный тьмой человек успел стать для неё самым родным и важным. — Румпель, — прошептала она ему в ухо и стиснула что было сил. В грудь впился ряд пуговиц на его жилете, и она почти почувствовала биение его сердца, уткнулась носом в шею. Он обнял её в ответ, осторожно, робко, точно они не были любовниками, и она могла сломаться от его прикосновения. И ведь действительно могла, мелькнула тревожная мысль: ломалась только что, но Румпель починил. — Румпель, — повторила она его имя, — ты не понимаешь. — Он не понимает, как трудно ей сюда пробраться, сколько обстоятельств должны были совпасть, чтобы она смогла пройти в темницу незамеченной. — Мне не так просто было сюда попасть. Конечно, я Королева. Но гномы, феи, и прочий волшебный народец, мне не подчиняются. А мои подданные, — она вздохнула, — больше верят Голубой фее, чем мне. Меня любят, а её боятся. Если меня сочтут околдованной, моё слово будет мало значить. Их можно понять: после того, что творила Регина, темную магию и магов ненавидят, как никогда прежде. А что до присяги… Я не первая, кому они её приносили. — Я понимаю… Подними решётку, и я вернусь в темницу. Мне там и место… — упрямо проговорил Румпель в ответ: — Я должен быть здесь, когда Проклятие свершится. У тебя ещё найдутся поводы повидать меня. Снежка, милая, прошу. Она неохотно расцепила руки. — Я не вижу в этом смысла… — Ты можешь поверить мне? Белоснежка покачала головой. Это был запрещённый приём. Румпельштильцхен загнал её в угол, и теперь ей ничего не оставалось, кроме как выполнить его просьбу. Ворот крутился туго, зубья решётки разошлись и с лязгом захлопнулись, когда Румпель вернулся в свою тюрьму. Или в убежище? Тогда от чего он прячется? — Как я оставлю тебя? Он прошёлся вдоль решётки той немного раздёрганной походкой, которая была ей так знакома. — Милая, — заговорил он, когда Белоснежка уже перестала ждать его ответа. — Они застали меня тогда врасплох. Чернила кальмара нейтрализуют любую магию, пусть и на короткий срок. — Он остановился. — Будь у меня хоть немного таких, я мог бы выбраться отсюда, когда пожелаю. — Он обхватил ладонями один из прутьев. — Если пойму, что снова ошибся. Если ты действительно хочешь для меня свободы, раздобудь пузырёк. — Постараюсь, — она нахмурилась, запоминая. Подобрала брошенную кольчугу, куртку. От шлема медно пахло кровью и она замешкалась, прежде чем надеть его. — Тебе обязательно уходить сейчас? Остановил её тихий вопрос. — У меня есть ещё пару часов до того, как меня хватятся. Румпельштильцхен судорожно вдохнул: — Ты побудешь со мной немного? Он опустил голову, точно устыдился своей просьбы. — А ты расскажешь мне, почему для тебя так важно, чтобы Проклятие свершилось? Она вглядывалась в его лицо и видела проходившую в Румпеле борьбу. — Если не расскажу, ты уйдёшь? — Не сразу. Белоснежка хотела сказать что-то вроде того, что не заключает сделок с теми, кого любит, но молча протянула руку между прутьев и дождалась пожатия. — Я не разбудил тебя своим поцелуем, — проговорил Румпельштильцхен глухо. — Я просто поцеловал тебя, когда разбудил. — Ну и что… — Белоснежка сплела его пальцы со своими. — Ты понимаешь разницу? — Понимаю... — Это значит, — продолжил Румпельштильцхен, но она не дала ему договорить. — Я уже сказала, для меня это ничего не меняет… — Белоснежка пыталась заглянуть в его глаза, но Румпельштильцхен по-прежнему смотрел в пол. — Ты удерживаешь меня или прогоняешь?.. — Я… даю тебе свободу… — раздался чуть слышный ответ. — Возможность разжать руку и не чувствовать себя виноватой. — Значит я свободна? — И всегда была… Белоснежка разжала его руку, наклонилась откладывая шлем в сторону. — Тогда я останусь. Хотя бы на эту пару часов.

~*~*~*~

Это вышло как-то само собой. Словно так и должно быть. Белоснежка пришла и не спешила уходить. Не от того, что ей было нужно что-то от него, а от того, что скучала по нему так же, как и он по ней. Может быть, даже больше: за годы неестественно долгой жизни Румпельштильцхен научился терпению, и на этот раз был уверен — Снежка найдёт способ увидеться с ним. Но всё же, когда эти ожидания оправдались, Румпельштильцхен с трудом осознал, что всё это происходит с ним. Рассудок начинал его подводить. Сказывалось однообразие дней, в голове звучали голоса, которые нечем было заглушить. Но рядом со Снежкой они умолкали, даже когда она сама ничего не говорила. Просто держала его за руку, прижималась лбом к холодным прутьям. Он первый нарушил эту тишину. Ему всего лишь хотелось сказать, что он любит её. Пока она ещё не ушла, пока не узнала о его предательстве, о той партии, которую он разыгрывал за её спиной. Пока она в состоянии поверить. Но с губ сорвались почему-то совсем другие слова. О сыне. О дне, когда Бэйлфаер скрылся в голубом урагане портала. О годах поисков, ожиданий и надежд. Они упорстве, с каким Голубая Фея прятала от него все возможности проникнуть в мир без магии. Румпельштильцхен рассказывал Снежке о Бэе и прежде, в один из ужасно дождливых вечеров, так располагающих к откровенности. Но тогда он избегал подробностей о том, как именно потерял сына… Об этом Румпельштильцхен не говорил никому. Разве что очень давно, когда ещё надеялся, что сможет найти дорогу к Бэю и без проклятия, и расспрашивал всех и каждого о мире без магии. Но с тех пор прошло полторы сотни лет: все, кто был в курсе, давно умерли — кто насильственной смертью, кто дожив до старости, — и разговоры о том, что Тёмный ищет сына и способы проникнуть в мир без магии, прекратились. Он слишком давно никому не доверялся, и едва только его горькая тайна вырвалась наружу, пожалел о неосмотрительности. Румпельштильцхен пристально вгляделся в лицо Снежки, белевшее во влажном сумраке темницы, пытаясь разгадать его выражение. Но она не заметила его взгляда, и смотрела невидяще, словно сквозь. — Помнишь, я рассказывала тебе про чёрную свечу, — проговорила она монотонно. — О том, что я так и не набралась решимости её зажечь? Я умолчала кое о чём. Я не уничтожила её после, не отбросила с отвращением, а спрятала её во дворце, на всякий случай. Есть один тайник, о котором никто не знает. Я не проверяла, лежит ли она там до сих пор… Но, когда мне сказали, что отец умер от яда… Белоснежка судорожно вздохнула, а Румпельштильцхен почувствовал, словно какой-то тяжёлый камень, свалился с его груди. Он в приливе благодарности крепче сжал пальцы Белоснежки, но она не ответила на пожатие, хотя и не отняла руку. — Иногда не бывает правильного выбора, — медленно произнесла она и вдруг оживилась, во взгляде блеснуло что-то лихорадочное. — Румпель, — она заглянула ему в глаза, — а что, если ты всё же найдёшь другой способ? Тот, при котором Проклятие не понадобится? Ты испробуешь его? Он страдальчески улыбнулся: — Однажды я уже давал подобное обещание. Не заставляй меня снова… — Нет, я не прошу… — Снежка улыбнулась грустно. — Между нами больше никаких сделок. Румпельштильцхен хихикнул, потянулся левой рукой к щеке, провёл по бледной коже своей Доброй Королевы, пытаясь сохранить частичку её тепла в кончиках пальцев, запечатлеть её образ в зрачках, чтобы, когда Белоснежка уйдёт, хоть немного продлить ощущение её присутствия. Она не отстранилась, не ушла, не закричала, не посмотрела на него гневно и разочарованно… Может быть, она даже и не поняла его, но попыталась понять. Это было так много. Так незаслуженно. Так пьяняще. Это могло бы сделать его почти счастливым, если бы он не видел, что сама Снежка счастливой вовсе не выглядит. — Ты, — спросил он тихо, — ты больна? — Нет, что ты, — сказала она куда бодрее чем прежде. — Но ты выглядишь больной, — заметил он настойчиво. — Это просто сны, — проговорила Снежка твёрдо, и Румпельштильцхен окончательно уверился, что его беспокойство не напрасно. Врала Снежка с воистину королевской непринуждённостью, но он давно научился распознавать фальшь. — Я плохо сплю в последнее время, но ты же помнишь, у меня и раньше бывали кошмары. — Бывали, — согласился Румпельштильцхен. — Но сейчас всё серьёзней. Белоснежка улыбнулась: — Сейчас есть беды пострашнее моей бессонницы. Румпель… — Да? — Мне скоро пора… — Я знаю. Остаток времени они простояли молча. Румпельштильцхен, в попытках снять с Белоснежки проклятие вечного сна, изучил его состав почти досконально, и догадывался, что кошмары, мучившие её, могли оказаться вовсе не обычными. Но как он мог помочь ей сейчас, находясь взаперти? Даже на воле сыскать средство было бы не самой простой задачей. Поэтому он только смотрел на неё и касался её, пока это ещё было можно. И только когда Белоснежка ушла, он вспомнил, что так и не сказал, что любит её.