So usually

      Аннабет честно старалась не заплакать. Нет, она, конечно, рыдала раньше над всякой ерундой, бывало, как и все живые люди, но в самый ответственный момент, когда, кажется, железобетонную плотину должно было прорвать, слез не было. Она мысленно дала себе оплеухи и подавила всхлип в который раз этот вечер. Глупо было надеяться, что Перси вправду вернется - эта вера имела смысл еще минут десять после того, как она удрала из жерла вулкана в Сент-Хеленс, но, определенно точно не сейчас. Честно говоря, какая-то из этих ниточек оборвалась внутри нее, когда она впервые услышала грохот взрыва.       Так что это было очень глупо. И очень больно, как оказалось.       Не то, чтобы Аннабет не могла проследить ту хронологическую последовательность, в которой Перси стал сначала просто не-придурком, затем другом, а после - очередным из тех, кого она потеряла в этой гребаной войне, но, во всяком случае, она не ожидала, что осознание его смерти придется буквально выклянчивать у собственного мозга; как-то по-идиотски все выходило. Сбежать из дома, быть никому не нужным, заботиться о себе самостоятельно, затем наконец обрести людей (кого-то даже не впервые), которые имели большое значение в ее жизни, и потерять всех до одного меньше, чем за блядский год. Чушь какая-то. Вселенная стремится к хаосу, но детерминизм, в любом случае, не может просто испариться, учитывая то, что вся физика на нем же завязана.       Ну не бывает так, чтобы все, кого она любит, обязательно ее покидали. У этой цепи просто нет логического начала, так ведь? - Церемония начнется минут через пятнадцать, - мнется Малькольм, не прекращая хмуриться и жевать губу, и Аннабет кивает, внезапно ощущая, как от сухости режет глаза, - кажется, она очень давно не моргает. - В общем, я пойду. - Ага.       Череда вздохов, доносящаяся из коридора, вовсе не облегчает ей жизнь, как и любое другое проявление жалости. Аннабет нужно совсем немного времени, чтобы понять, что к чему и как, а затем... Ну, дальше она как-нибудь сориентируется. Ей просто нужен план, прямо сейчас, немедленно, пока она не потеряла нить логики в своих рассуждениях.       Лука обещал ей целый мир, и ничего не сделал. Перси никогда и ничего не обещал, но все равно дал ей больше, чем кто-либо за все эти недолгие годы их знакомства. Связи нет, фактов - куча, итог одинаковый, но не поддающийся анализу.       Глупо отрицать смерть, глупо отрицать предательство, глупо вообще что-либо отрицать, не имея на то веских причин, и у Аннабет их нет - но отрицать она продолжает.       Саван без тела натурального льняного оттенка, и Аннабет закусывает губу, мысленно прогоняя ту речь, которую сочинила еще утром, чтобы не нести чепуху, когда придет время произносить последние слова. Силена Богард смотрит не на саван, а на Аннабет, и ее голубые глаза напоминают стекло в свете погребального костра. Аннабет сглатывает и не отводит взгляд. Она не будет плакать, как бы не жгло горло, - это просто бессмысленно. Дочь Афродиты едва заметно мотает головой, и вся речь вылетает у Аннабет из головы, а в следующую секунду она уже знает, что не скажет ни слова из тех, что написала на обрывке тетрадного листа сегодняшним утром, потому что никто не заслужил их услышать. Никто не знал Перси так, как знала она. И она не собирается делиться тем последним, что у нее осталось. Она выйдет и скажет какую-нибудь чушь про то, что он был одним из самых смелых или лучших людей из тех, кого она знала, а потом вернется на свое место и в сотый раз за вечер прикажет себе успокоиться.       Кто-то касается ее щек, и Аннабет вздрагивает, с удивлением принимая заботливое прикосновение Можжевелки, - та мягко улыбается и материнским жестом заправляет выбившуюся из хвоста прядку за ухо Аннабет. Ее прохладные узловатые пальцы скользят вверх и вниз по щекам, и дочь Афины вдруг понимает, что кожу у нее стягивает, а нос заложен. - Не надо плакать, - говорит Можжевелка, и вновь проводит по ее щеке зеленоватой ладонью.       Она, в общем-то, и не собиралась.       Когда ей дают слово, Аннабет сглатывает тугой ком в горле, и задирает подбородок, глядя прямо в полыхающее пламя, в котором сгорела вся ее юность: от дружеской поддержки до первого поцелуя, - а затем облизывает губы и осознает, что и впрямь больше не плачет. Ресницы у нее еще мокрые, и нос распух, но она больше не плачет.       Объективных причин для этого просто нет.