Кровоточащие часы... Будто время сломалось и остановилось. Fran Bow
«Всё плохо, Джо… только тебя мне оставили…» Жёлтые грязные стены давили на виски, голову, грудь. Всё плыло перед глазами, но не из-за слёз. Ручка выпала из его руки, он не заметил. Только сжимал и разжимал пальцы. Неосознанно. Джон провёл ладонью по измятой странице дневника, будто пытался вместе со словами стереть и воспоминания, само прошлое. Неровные строчки размазались, чернильными пятнами покрыли кожу. Беспросветная чернильная темнота поглощала всё вокруг. Прошлое. Будущее. Его самого. Она настигала его, когда он закрывал глаза и на внутренней стороне век видел багровые потёки и безжизненные тела. Он долго пытался отмыть кровь со своих рук, но она въелась в кожу, будто ржавчина — в металл. Тогда он попытался содрать и её. В таком состоянии становится всё равно, какие таблетки глотать и сколько. Даже если они туманят разум, заставляют мешать реальность и вымысел, правду и ложь. Где-то на краю цепенеющего сознания Джон понимал, что ему нельзя поддаваться, нельзя терять себя. Его ждала цель, к которой он стремился, единственное важное, что у него ещё оставалось. Но собраться с силами и сбросить туман он не мог: таблетки заглушали волю. Пока ему удалось найти только один способ отрезвлять себя: вспоминать самые ужасные дни своей жизни. Вернее, День. Всего один. Выход из этой кошмарной ловушки — пройти весь путь из детской в прихожую и открыть дверь, чтобы выбраться из дома и очнуться. Нужно спуститься на первый этаж и на этот раз не заходить в кабинет, не совершать ошибку. Сотни раз он прокручивал в голове этот момент, исправляя его, убирая лишнее, приводя к тому, как всё должно было быть, но на этом месте всё стопорилось, снова и снова. Сегодня же он наконец сделал первый шаг на лестницу. Если он спустится достаточно быстро — то увидит лицо убийцы. Решение загадки очень простое. И Джон бросился вниз, перепрыгивая через несколько ступенек сразу, рискуя упасть; пистолет в его руке ударился о перила, и он остановился, с удивлением посмотрев на него, замер, не в силах сделать больше ни шага. Он же не заходил в кабинет по дороге. Он смотрел на свою руку, перепачканную чернилами несказанных слов. Так похоже на кровь, но слишком тёмную, густую. Кажется, на его ладони вычерчена карта всех его несчастий. Откуда-то издалека, наверное, из соседней палаты, доносилась незатейливая мелодия: четыре повторяющихся ноты. Песня музыкальной шкатулки, непривычная для этого места и его гнетущей тишины, выдернула его из мыслей. Джон рассеянно огляделся вокруг, точно проснувшись ото сна, дневник сполз с его коленей и лежал на полу рядом с ручкой. Он медленно закрыл его и сунул под матрас. Укрытием ему служил закуток между кроватями, где Джон прятался от пристальных взглядов медсестёр-надзорщиц; чем меньше он попадался им на глаза и чем реже они о нём вспоминали — тем лучше. Другие пациенты почти не обращали на него внимания, только если он сам с ними не заговаривал, что его вполне устраивало. Стиви, его сосед по комнате, сидел на полу и с бессмысленным видом водил карандашом по бумаге. Он делал это каждый день, пока не заканчивались чистые листы, а потом шёл в игровую и также бессмысленно пялился в телевизор. В открытую дверь заглянула медсестра Ханна, обвела пристальным взглядом палату. — Джон, к доктору Дирну. Сейчас же. Он тебя ждёт, – и она тут же исчезла, не дождавшись его ответа. Воспринимать как приказ. Джон послушно выбрался из своего убежища, по пути едва не споткнулся, стукнувшись коленом о железную ножку кровати; боль была, но он не обратил на неё внимания. Ощущения тела до сознания почти не доходили. — Ты помял мою бумагу! — разразился гневными воплями Стиви. Джон испуганно отступил назад, косясь на остро заточенный карандаш в его руке, который мог и воткнуться в щиколотку обидчика, такое уже происходило на его глазах. — Но не порвал же, — пробормотал Джон растерянно, пытаясь придумать, как выпутаться из этой ситуации: толстяк выглядел так, будто сейчас закатит очередную истерику. — Положи её под книжки, она расправится. Однако его слова ничуть не помогли: Стиви принялся сгребать листы бумаги, комкать и рвать. Это пахло проблемами. Если сейчас он начнёт вопить и прибегут медсёстры, подумал Джон, то мне точно не поздоровится. Они все и так подозрительно смотрели на него, впиваясь глазами, пытаясь отыскать малейшие изъяны в его поведении, взгляде, в нём самом. И он знал, что если им покажется, что он ведёт себя недостаточно спокойно или правильно, то его тут же изолируют и станут накачивать таблетками ещё больше. Поэтому, собравшись с мыслями, Джон опустился на пол рядом со Стиви и посмотрел на раскиданные вокруг них обрывки бумаги. — Послушай, — сказал он, — почему ты так непочтительно обращаешься с волшебной бумагой? От удивления Стиви даже замер и, медленно повернув голову, уставился на него. Отчего-то это показалось настолько жутким, что Джон еле сдержался, чтобы не отшатнуться ненароком. — Почему это она волшебная? Действительно, почему? Джон лихорадочно пытался что-нибудь придумать, отыскать хоть одну идею в пустоте, вытеснившей все его мысли в последнее время. Давай, сказал он себе, ты ведь сто раз уже делал это для Сэма в ваших детских играх. Но воспоминание о брате вышибло его из колеи, он низко опустил голову и зажмурился, клочки бумаги перед его внутренним взором плавали в луже крови, окружавшей Сэма. Джон глухо застонал, закрыв лицо ладонями. Нескоро он смог прийти в себя и отогнать видения, чтобы сосредоточиться на реальности. Стиви терпеливо ждал всё это время, что его удивило. Джон взял комок бумаги, расправил его на колене. Он сосредоточился на белой поверхности, словно она могла защитить его от ужасных картин, пытающихся снова вырваться из глубин памяти. Но нужно было чем-то занять теперь этого ребёнка, иначе он не даст ему спокойно уйти. В голове промелькнула одна идея, совершенно дурацкая, но попробовать стоило. — А ты знаешь, почему эта бумага волшебная? С её помощью ты сможешь сделать бумаговизор, — протянул Джон, с трудом вылавливая обрывки слов из пустоты и припоминая, чем больше всего нравилось заниматься его соседу. — И тогда на ней ты увидишь чудесные картины, каких не бывает в реальности, – даже собственный голос показался ему странным, но он не придал этому значения. Идея Стиви впечатлила, он выпучил глаза и открыл рот, а потом выхватил у Джона бумагу и выбежал из комнаты, громко топая. Джон вздохнул и, уперевшись ладонями в колени, опустил голову. Маленьких детей можно заставить поверить практически во всё, что угодно. Достаточно быть убедительным. Взрослые для них — авторитет, но куда больший авторитет — те, кто старше всего на несколько лет и при этом ведут себя соответственно их представлениям о крутости. В этой секции клиники он, наверное, был самым взрослым. Только пару раз Джон видел близняшек примерно своего возраста, и это было ещё месяц назад, вскоре после его прибытия сюда, а может, и не месяц, а два или три. Таблетки забирали чувство времени, он уже не понимал, сколько здесь находится, давно ли. Эта неопределённость сильно беспокоила Джона, он даже нашёл у себя недавно на предплечье надпись ручкой, которую, наверное, сам же и сделал в один из бесконечных дней, проведённых здесь взаперти, в одиночестве, боясь этого факта: «Время крадётся у нас и крадётся мимо нас». Чьи-то слова, а чьи — он и вспомнить не мог. Чтобы окончательно прийти в себя и собраться с силами, Джон закатал рукав свитера и посмотрел на выцветшие, почти стёршиеся буквы на коже. Ему нужно было спешить, выбраться из клиники и найти мать, пока не…***
Доктор Дирн никогда не ругался из-за опозданий, хотя и выглядел строгим и категоричным, но у него имелась замечательная маска: она внушала неосторожную мысль, что он может помочь. Джону приходилось постоянно повторять себе, что это неправда, иначе он бы давным-давно на это купился. Как купился на подарки бабушки и дедушки Сэм, подумал он и скривился. Воспоминания об этом моменте были мучительны, от них делалось мерзко и стыдно. И сдался тебе этот поезд, без конца укорял он себя. Может, тогда всего этого не было бы. Или бы он умер вместе с ними. «Я и так умер тогда». — Медсёстры беспокоятся за тебя, Джон, — произнёс доктор Дирн. Он, как и всегда, сидел в кресле, повернувшись спиной к рабочему столу, закинув ногу на ногу, опустив бумаги на колено, и внимательно смотрел поверх очков. Но бумаги он опускал предусмотрительно текстом вниз. Джон сжал подлокотники кресла, он старался не отводить взгляда от стены позади доктора, рассматривая полки и картину, и снова и снова его внимание привлекало распятие. Вид креста вызывал у него негодование и отчаяние. Почему люди всё ещё верят во всё это? Как они, находясь в этом ужасном месте и глядя на то, что здесь происходит, до сих пор истово утверждают, что Бог есть? Его нет. Иначе бы он не допустил такого. Или же он сдался. — Может, ты хочешь… — начал доктор Дирн, заметивший, куда Джон смотрит слишком долго. — Нет, — резко ответил Джон, отвёл взгляд и закрыл глаза, ссутулился, словно пытаясь создать хоть какую-то преграду между ними. Доктор Дирн рассеянно пролистал бумаги и отложил их. — В последнее время медсёстры отмечают, что ты слишком… апатичен. — Может быть, им стоит давать мне меньше таблеток. — Я пересмотрю дозу, которая тебе назначена, — кивнул Дирн. — Может, ты хочешь выговориться? Я готов выслушать всё, что ты хочешь мне сказать. Но Джон молчал, будто не слышал вопроса; он задержал взгляд в одной точке, теперь где-то на полу, словно считал квадратики чёрно-белой плитки. И всё же доктор ждал, давая ему время. — Вы тоже боитесь меня? — наконец спросил он. — Ты задаёшь неэтичные вопросы, — ответил Дирн и завозился в кресле, пересаживаясь, будто ему стало неуютно здесь находиться. — Значит, да. Вы тоже верите в то, что говорят мои родственники. — Позволь тебе напомнить, что они настаивали на помещении тебя в колонию строгого режима, — сухо произнёс доктор Дирн. — И только благодаря стараниям, моим и Освальда, ты здесь. Потрясённый услышанным, Джон подался вперёд, впиваясь пальцами в подлокотники. — Это правда? Доктор Дирн, посмотрев на него, смягчился. — Да, правда. В таких случаях детям нужна помощь, а не наказание. От этих слов, от неподдельного сочувствия, что-то внутри болезненно заныло, и Джон, поспешив сморгнуть непрошеные слёзы, торопливо спрятал взгляд. Сгорбившись, он смотрел себе под ноги. — Вы тоже верите в то, что это совершил я? — спросил он сдавленным голосом. Доктор Дирн промолчал, он снова взял бумаги и начал их перебирать. Возможно, он знал, что это выглядит подозрительно, но ничего не мог с собой поделать. — Достаточно ли хорошо ты помнишь себя в последнее время? — спросил он. Теперь молчал Джон, обвиняюще смотря на доктора, и тот снова занервничал под его взглядом. — У тебя сильная психоэмоциональная травма, — сказал Дирн, не смотря на него. — Сейчас тебе нужен покой. Здесь, в специализированном заведении, ты сможешь получить должно лечение… Он продолжал говорить, но Джон его не слушал, он и так знал всё это. Эти самые слова были написаны на обходном листе, висевшем над его кроватью специально для медперсонала. И они, конечно же, знали, что он его читал, что его любой из пациентов мог прочитать. Имя: Джон Фолл. Возраст: 14. Пол: мужской. История болезни: Пациент был помещён в клинику Освальда на принудительную терапию в связи с сильным нервным потрясением.//Семейная трагедия, деталей стараются избегать.// Лечение: арт-терапия показала, что пациент хорошо рисует и может выражать таким способом свои мысли и чувства, но не дала результатов по сближению. Пациент не доверяет докторам и избегает отвечать на наши вопросы. Регулярно принимает седативные препараты. «Мы знаем, что ты нам не доверяешь, — словно говорили они. — Ну так и мы тебе тоже. Мы не дадим тебе узнать, что происходит на самом деле». — Почему я не могу увидеться с матерью? — гневно спросил Джон, прерывая Дирна на полуслове. — Потому что сейчас она находится в коме. — Я хочу просто увидеть её. Когда она очнётся, то расскажет вам, как всё было на самом деле. — Конечно, — согласился доктор. — И я думаю, что она одобряет наше желание помочь тебе. Ты уже подружился с кем-нибудь здесь? — резко сменил он тему. — Здесь нет детей моего возраста. — Верно. А как же близняшки? — Не знаю. Давно их не видел. — Я скажу Глэдис, чтобы она не запирала вашу комнату, — доктор Дирн отметил что-то на бумаге. — Тебе нужно больше общения с другими пациентами. То, что ты постоянно сидишь в своей палате, не идёт тебе на пользу. Почему бы тебе не познакомиться с кем-нибудь в классе арт-терапии? Я знаю, что ты очень хорошо рисуешь. Ты не пробовал выразить свои чувства с помощью рисунков? Джон посмотрел на него так, будто хотел спросить: «Да ладно?» и Дирн начал осознавать, что с этим что-то не так. — Хорошо. Можешь идти, — разрешил он. — Я тут подумал о том, чтобы назначить тебе ежедневную терапию. Это расшевелит тебя, и тогда мы сможем поговорить обо всём, что тебя волнует. А теперь иди. Когда пациент покинул его кабинет, слабо хлопнув дверью напоследок, Дирн опустил бумаги на стол и потёр лоб. «Не думал, что всё будет так сложно, — признался он сам себе, смотря на верхний лист с данными. Дело: 171845539 Имя: Джон Фолл. Возраст: 14. Пол: мужской. История болезни: помещён на принудительное лечение после острого приступа шизофренического расстройства. Склонен к суициду и причинению себе вреда. Подозревается диссоциативное расстройство идентичности (пока не доказано). Лечение: двойная доза феназепалма каждый день. (важно!!!) Никакой арт-терапии, связанной с рукоделием. Ни при каких обстоятельствах не позволять брать нитки, ножницы и подобные им материалы. Строго следить за пациентом. При малейших изменениях состояния сообщать доктору Дирну.