Разрушенные судьбы

«Господи! Что он творит!» «Безумец!» «Остановите его, кто-нибудь!»       Под моими лапами — огромная многотонная махина из металла и бетона. А в самом низу — толща воды, которая вот-вот должна была прекратить мои страдания. Там, внизу, полностью остановилось движение. Погода, будто отражая моё угнетённое состояние, рвала и метала: ветер выл, как умалишённый; тучи всё темнели и темнели; дождь, будто плача, лил свои горькие слёзы на этот обезумевший город; и как кара Господня, был жуткий гром, предвещая надвигающиеся перемены, которые, как известно, без боли не бывают. Огромная толпа зверей собралась посреди стоящих машин. Она кричит, бьётся в истерике, просит меня спуститься, ведь мне как бы есть ради чего жить, как будто это способно остановить безумца, полностью погрязшего в мыслях о том, как прекратить свои терзания в голове. «Спускайся!» «Посто-о-ой! Всё можно изменить!»       Да. Можно. Особенно когда ты объявлен в розыск, и за тобой охотятся твои когда-то бывшие напарники, с которыми ты работал бок о бок. Уже слышен вой сирен, предвещавший их скорое появление на мосту Карлстон. Мост Карлстон. Проклятое для меня место. Этот мост погубил не только мою душу. Нет. Вместе со мной он затащил в глубины ада дорогую когда-то мне Джуди. Если б я тогда только мог сохранить самообладание и не поддаться на…       Вот уже вой сирен всё громче, громче, громче… Уже с высоты можно различить блики полицейских мигалок — синих огней правосудия.       Джуди… Я поступил крайне гадко с тобой тогда, я поступил не по-мужски… Я и сейчас избрал для себя самый простой путь самоискупления: жить с этим грехом на душе мне уже нестерпимо больно. А ведь это было только началом. Это дело зашло куда дальше, чем нам тогда казалось. Ранее табуированная, тема запретной любви стала катализатором тех событий, что скоро произойдут и разделят этот когда-то мирный город. Город, где все звери, будь то хищники, травоядные, малые, большие жили в какой-никакой гармонии и процветании. И всё это ценой тех сотен тысяч жизней, что были отданы ради того мира, в котором мы до этого жили. А теперь мы вновь вскрываем раны, которые уже зажили и которые никто лишний раз старался не трогать. Мы вновь, сами того не желая, разделили население этого прекрасного города на враждующие группы. «Боже мой! Он сейчас прыгнет!»       Когда стоишь на краю моста, тебя вдруг начинают одолевать сомнения, а правильное ли решение ты принял? По пути на мост я был так уверен, что взобраться на самый его край и спрыгнуть — великолепная во всех отношениях мысль. Тогда меня подталкивали чувство вины, чувство стыда, жалость к себе… А теперь что? Вот я уже на краю пропасти, подо мной — вода, которая точно смоет все мои грехи. Посмертно. Впрочем, меня бы это уже не волновало. Я был бы уже труп, медленно остывающий и тянущий себя на самое дно.       Из моих глаз не капали слёзы, но на душе было так гадко, что врагу не пожелаешь таких мук. На моей душе словно был камень, тяжёлый и громоздкий, который постоянно тянул меня в самую бездну. Мне даже не нужен был настоящий камень, чтобы утопиться: мой внутренний сделал бы это даже лучше.       Из машин уже начали выходить полицейские. Вот Хоботовски, силач каких поискать, вот Ричардсон, гепард, рекордсмен по количеству пойманных преступников. Когда-то я с ним устраивал облаву на одно место, где готовили наркотики. Всех переловил. Я даже глазом моргнуть не успел. Интересно, успеет ли он добраться до меня, пока я не скинусь… «Николас Пиберий Уайлд» — Хоботовски достал мегафон и начал выдвигать свои требования, — «спускайтесь, ложитесь на асфальт и сложите руки за голову»       Услыхав моё имя, скопившаяся толпа слегка умолкла, словно задумавшись, а стоит ли мне жить и, может, лучше мне и вправду сброситься. «Пускай прыгает, лучше он всё равно не сделает» — крикнул один пожилой бобр в красной кепке из своего пикапа. — «одним извращугой меньше. Так ему!» «Да как ты смеешь, дед» — закричала одна молодая жирафа в розовом шарфике и мелированным в синий каре, — «то, что он любит девушку другого вида, делает его недозверем, бумер?». Жирафа посмотрела на меня, и крикнула, что было мочи: «Ты мой герой! НЕ ПРЫГАЙ! Подумай о своей зайке!»       Назревал конфликт. Звери более зрелого возраста оцепили пикап бобра и начали поучать молодёжь и говорить им, что всю жизнь звери спокойно влюблялись только в своих сородичей, так заведено природой. Другая группа поддержки стала заступаться за жирафу. Назревал конфликт.       Гепард взял рацию. «Это Ричардсон. У нас тут назревает массовое побоище. Прошу выслать подкрепление. Приём».       Они стали разнимать зверей. В столпотворении был такой шум и гам, что разобрать что-то членораздельное с такой высоты казалось уже невозможным. Я решился прыгнуть. Однако сперва мне показалось лучшей идеей сказать напоследок, перед кончиной, несколько слов. Набрав воздуха в грудь, я что было мочи крикнул: «Зверополис! Выслушай же меня!»       Возглас толпы стих, и на меня уставились десятки, если не сотни глаз. «Я — Николас Пиберий Уайлд! Тот самый, которого ты так ищешь! Что ж, искать его больше не надо! Вот он я! Собственной персоной! Теперь выслушай меня!»       Уже доносились звуки других сирен. Издалека я разглядел новый наряд полиции, а также карету скорой помощи. Кто-то под шумок вызвал их, то ли для будущего утопленника, то ли для жертв потасовки. Хоботовски повернулся в мою сторону и вновь заговорил в мегафон: «Николас! Каковы Ваши требования?» «Сначала… Я хочу проститься с теми, кто был мне дорог! Хоботовски, Ричардсон» — я обратился к своим бывшим коллегам, — «передайте мои слова Джуди Хоппс! Я был виноват тогда, в конференц-зале, зря напугал её, я был обиженным идиотом! Ещё! Я не хотел подставлять нас тогда, на этом мосту!»       Ричардсон вновь включил рацию, и стал тихо, ибо я не мог услышать ни слова, что-то передавать «Прости меня, мама! За то, что разочаровал тебя тогда… Врал тебе, я не хотел! Я сожалею, мама!» — с моих глаз потекли слёзы раскаяния, — «надеюсь, там» — я посмотрел наверх, — «отец даст мне по заслугам!..»       Сверкнула молния, грянул гром, ещё сильнее полил дождь, и я, отдышавшись, пуще прежнего завёлся. «А ещё, те, кто когда-то в детстве ненавидел меня за то, что я хищник, знайте!.. Я ненавижу вас! Из-за таких, как вы, я сломал себе жизнь! Сломал! Ещё! Обращаюсь к тем, кто считает, что я ксенофил и что я преступник! Это не так! И поймёте вы это лишь тогда, когда я сброшусь с этого дурацкого моста! Прощай же, город, который уже никогда не примет меня-я-я-я!!!..       Чёрт! Стоило мне оступиться, как я сорвался вниз прежде, чем сам хотел это сделать. Толпа закричала. Никогда прежде мне не приходилось слышать таких истошных визгов. Чем ближе я летел к воде, тем больше понимал, сколько глупостей наговорил, а ещё то, что, может быть, ещё был шанс всё исправить. И всё, что могло бы этому помешать — мой полёт прямо в реку.       Удар. Волна прошлась от того, места, где я упал, и стихла, словно ничего и не происходило. Я падал ко дну, мысленно и наяву, без сознания. Глаза закрывались, силы покидали моё тело. — Всё, — только и успел подумать я, — по крайней мере, я сказал всё, что хотел…       Я только и мог надеяться, что моё послание дойдёт до самых дорогих в моей жизни зверей.