Я падаю вниз

К понедельнику на улице теплеет настолько, что я меняю куртку с подкладкой на легкую хлопковую ветровку. От шорт, правда, приходится отказаться в пользу джинсов — колени у меня стерты до ссадин, как у последней бульварной бляди. На настойчивые уговоры Милы пойти после пар на рампу отвечаю отказом и вновь со зреющим внутри стыдом лгу про большое количество заказов. Не уверен, что мое тело скажет «спасибо», если сверх Пашиных побоев я добавлю неудачные падения на скорости. — Ты с конца прошлой недели сам не свой, — вздыхает Мила перед началом второй пары, подперев щеку кулаком. — Ушел с головой в работу... Если бы в работу. Я смотрю, как Паша целуется с Ритой за первой партой, как пихает свой язык ей в рот, как отстраняется и что-то шепчет ей на ухо с нежной улыбкой. Рита заливается смехом и шутливо бьет его раскрытой ладонью в грудь. — Может, не надо так много на себя брать, — рассуждает вслух Мила. — Ты все-таки не железный... Паша убирает длинную каштановую прядь Рите за ухо, и я вспоминаю, как то же самое он делал со мной. Сейчас жест выглядит прозаически простым, почти механическим, но тогда, на выходных, мне чудилась в нем грубая, приправленная раздражением ласка. Со мной Паша другой. Пусть и не желает этого признавать. Я заставляю его испытывать совершенно иные, более сильные, нежели с Ритой, чувства. — Ты вообще меня слушаешь? — возмущается Мила. Вздрагиваю, с трудом отводя взгляд от влажных припухших от поцелуев Пашиных губ, и бормочу: — Конечно же, слушаю. — Сомневаюсь, — хмыкает Мила холодно. Она перекидывает туго сплетенную косу за спину и смотрит на меня без единой лишней эмоции во взгляде. — Но я повторюсь. Осторожнее с этим, окей? — С чем? — отзываюсь, пытаясь придать голосу хоть толику удивления. — Ты прекрасно знаешь, с чем и с кем, Рысаков, — отрезает Мила и открывает учебник, демонстрируя тем самым, что не собирается продолжать разговор. * * * Пашка веселый сегодня. Смеется больше обычного, обнимает приятелей за плечи и треплет их по волосам, отвешивает комплименты крутящимся рядом девчонкам, заставляя Риту мрачнеть. Когда Паша широко улыбается, я вижу щербинку между двух его передних зубов. Безумно трогательная деталь, совершенный изъян на красивом лице. Я хочу попробовать эту щербинку на ощупь кончиком языка. Зверь в Паше затихает и прячется. Где-то на радужке ликующих серых глаз. Я не сразу догадываюсь о причине неожиданных перемен — сегодня годовщина смерти его отца. Не помню, какая по счету, но знаю, что она дороже Паше любого календарного праздника. — Сегодня идем покупать тебе платье, принцесса, — слышу Пашины слова, когда захожу в раздевалку за курткой. Осторожно оглядываюсь через плечо и вижу, как Паша берет картинно сопротивляющуюся Риту за руку и кружит ее в шутливом танце между крючков с верхней одеждой. Рома и Игорь, парни из Пашиной своры, свистят и улюлюкают, вальяжно развалившись на лавке у стены под десятком сумок со сменкой. Кроме нас пятерых в раздевалке никого нет. — Ты будешь у меня самой хорошенькой на весеннем балу. Рита сияет счастливой улыбкой. Она уже чувствует себя королевой предстоящего мероприятия. Да что там говорить, я бы тоже потерял последний рассудок от радости, если бы Паша с придыханием сообщил мне, что я буду у него «самым хорошеньким». — А ты чего пялишься, Рыся? — усмехается Рома, заметив мою неестественно долгую заминку у крючка с курткой. — Тоже на бал захотелось, Золушка ты наша златокудрая? Игорь так заливисто гогочет, будто Рома отмочил лучшую шутку в его жизни. Я замечаю, как Паша, продолжая качать Риту в танце, бросает на меня быстрый цепкий взгляд поверх ее плеча. Улыбается одними уголками губ. Молчит. Не вмешивается. Он забавляется, наблюдая за тем, как развернется картина без его вмешательства. И почему-то этот марионеточный импульс, непроизвольное движение Пашиных мальчиков согласно его воле, хоть и без четких указаний, до глубины души задевает меня. Они ведь научены действовать так, чтобы угодить вожаку. Я не успеваю подумать, а едкие слова уже срываются с языка: — Неужели ты хочешь пригласить меня, Роман? Я уже и не надеялся. Игорь присвистывает и меняет позу, подаваясь корпусом вперед с ощутимой агрессией. Рома приходит в бешенство. — Чего вякнул? — гаркает он, вскакивает как ужаленный и в два шага оказывается возле меня. Его мутно-зеленые глаза в тени трепещущих ресниц кажутся матовыми и мертвыми. Рома наклоняется, чтобы схватить меня за ворот футболки, и шипит сквозь сомкнутые зубы: — Мы здесь пидорские шуточки не любим, Ры-ы-ыся. По какой-то неведомой причине я его не боюсь. Мое тело не напрягается непроизвольно даже в тот момент, когда Рома, видя мое безразличие, поднимает кулак, чтобы меня ударить. Замах такой мощный, что грозит мне как минимум выбитым с корнем имплантом. Но удара не случается. — Стоять, — велит Паша. Краткая команда заставляет Рому неловко опустить кулак и обернуться. — Я сам. А вот эти слова обдают все внутри холодом. Я вжимаюсь лопатками в стену, дыхание учащается, и пульс становится как у загнанного в ловушку кролика. Паша выпускает Риту из объятий и легонько подталкивает к двери. — Иди на улицу. Скоро буду, — бросает он сухо в ответ на ее растерянный вопросительный взгляд. Кивком головы велит убираться и Роме с Игорем. — К вам тоже относится. Все трое выходят из раздевалки. Рита негромко захлопывает за собой дверь. Я слышу, как она в коридоре взволнованно обращается к парням с вопросом: «Он же его не будет сильно, да?». Рома и Игорь ничего не отвечают, только смеются. Отзвук этого отрывистого гогота слабеет по мере их отдаления. Паша усмехается, подходя ко мне и глядя на меня сверху вниз. — Зубки прорезались, Рысик? — спрашивает он мягко. Я испуганно качаю головой, и Пашу забавляет это — он посмеивается, опираясь рукой о стену и наклоняясь так, чтобы наши лица оказались на одном уровне. Чувствую его дыхание с запахом ментоловой жвачки. — Не бойся, Рысь, — произносит Паша незнакомым просительным тоном с нотками нежности. Чистой, без примеси издевки. — Открой рот, зубки-то покажи. Я немею, теряюсь от чуждых Паше эмоций, сквозящих в его голосе. Чуждых смешинок в обычно злых глазах. Послушно открываю рот, слабо скалюсь, не понимая, зачем ему это нужно. А потом вдруг Паша подается вперед, оказываясь так близко, что мы соприкасаемся носами, шумно выдыхает ментолом мне в рот и языком проводит по верхнему ряду моих зубов. Сердце колотится так, что этот звук нам обоим врезается в барабанные перепонки. Я застываю, не в силах пошевелиться. Чувствую, как он вдумчиво проводит кончиком языка по моим деснам, заставляя приподниматься верхнюю губу. И смотрю на его закрытые глаза — вижу каждую темную ресницу так близко, что меня начинает подташнивать от резкости, с которой все во мне переворачивается, вторя кувырком пошедшей реальности. — Острые... — шепчет Паша, огладив языком резцы. Он подается всем телом вперед, вжимая меня в стену до тянущей боли в лопатках и ноющих от недавних ударов ребрах, и прижимается губами к моим губам. Кровь приливает к щекам, обдавая их жаром. Паша целует меня властно и несдержанно, мало внимания обращая на то, что от моей вялой попытки ответить остается из-за неожиданно накатившей на все тело слабости только одно ничтожное слово — попытка. Когда я понимаю, что меня целует Паша Соколов, во мне самом мало что остается от меня. Его язык касается моего языка, мы передаем друг другу в бешеном, мало похожем на что-то обдуманное поцелуе Пашину жвачку. Я чувствую его мягкие губы на своих губах, чувствую жаркую влагу его рта и понимаю, что еще в самом начале закрыл глаза и начал издавать тихий задушенный звук, нечто среднее между стоном и всхлипыванием. Паша отстраняется. Между нашими губами считанные миллиметры и тонкая ниточка моей слюны. Пашина жвачка, новая еще, обжигающая ментолом, у меня за щекой. — Мне иногда кажется, будто в моей голове цапаются и воюют два голоса, Рысик, — хрипло и очень тихо произносит Паша. Его глаза совсем темные, полные похоти и чего-то, ужасно похожего на боль. Мы льнем друг к другу так плотно, что мой стояк оказывается прижатым к его ноге, а его стояк — к моему подрагивающему на выдохах животу. — Один голос велит избить тебя до смерти, а другой — выебать так, чтобы ты знал, что мой. На всю жизнь мой. На-ебаное-всегда. Мне нечем дышать. И это ощущение, будто я в бреду, будто нет на самом деле Пашиных рук, лежащих на моих бедрах, нет его губ, вновь властно прижимающихся к моим губам. Отталкиваю его, чтобы просипеть: — Я и так твой. Паша ничего не отвечает, только с ненасытной жадностью целует меня, кусает нижнюю губу, клацает зубами о мои зубы. Одной рукой продолжает крепко держать меня за бедро, будто я пытаюсь удрать, а другую запускает в мои взмокшие от пота волосы, грубо их перебирает, треплет и рассеянно поглаживает. — Рысик... — вталкивает прямо мне в рот. Мне так тесно между ним и холодной стеной. И хочется, чтобы это длилось и замкнулось в цикл, чтобы грудная клетка на вдохах упиралась в его. Чтобы Паша держал меня вот так, чтобы у нас обоих от одной лишь нечаянной близости ехала крыша. Замереть так навечно. На-ебаное-вечно. — Что здесь?.. Оглушительно хлопает дверь раздевалки. Паша напрягается, лениво отстраняется от меня и вытирает рот тыльной стороной ладони. На пороге стоит Мила, держа ремень своей сумки в кулаке. Она переводит испуганный взгляд с меня на Пашу и обратно. Губы у нее сомкнуты так плотно, будто она боится ненароком отпустить крепкое словцо. — Людмила, — улыбается Паша своей фирменной очаровательной улыбкой. — Какая приятная встреча. В его голосе нет ни угрозы, ни раздражения, лишь равнодушная отстраненность. Ведь он знает, что Мила общается только со мной, и рассказывать об увиденном ей попросту некому. — Но меня ждут, поэтому вынужден вас оставить, — Паша проходит мимо Милы и дергает ее за кончик косы. Мила крупно вздрагивает всем телом, будто ожидала удара, и с ее губ срывается непроизвольный всхлип. — Будет тебе, девочка. Я же не кусаюсь. Рассмеявшись, Паша толкает дверь и выходит в коридор. — Что это было, Леша? — звенящим от возмущения и растерянности голосом спрашивает Мила. — Что это, черт подери... Она смотрит на мои губы и шумно выдыхает. Когда она зашла, Паша стоял к ней спиной, и Мила не сразу поняла, что здесь происходит. Зато теперь мои горящие саднящие после поцелуев губы обо всем ей сказали. — Ничего, — отрезаю я резко, оборачиваясь, чтобы снять свою куртку с крючка. Языком нащупываю за щекой комочек жвачки. Со вкусом мяты и Пашиной слюны. — Ничего не было.