Я падаю вниз

На выходе из вокзала я останавливаюсь и прикуриваю сигарету. В прошлом году стал изредка покупать пачки отвратительных «Лаки Страйк», и теперь, оказавшись в до боли знакомых локациях родного города под пасмурным низко нависшим небом, я испытываю странную потребность успокоить разгоревшиеся в груди ностальгические чувства. Никотин не успокаивает, только внушает аморфную вялость, но мне этого более чем достаточно. — Лешка! Не успеваю скурить и половину сигареты, как ко мне со стороны автобусной остановки подбегает Мила и крепко, до боли в ребрах, обнимает, на секунду или две утыкаясь носом мне в плечо. — Привет, — она отстраняется, улыбаясь от уха до уха. Такая хорошенькая, все еще хрупкая и низкая, какой я ее и запомнил. С пышным хвостом длинных рыжеватого цвета волос и восторженно горящими глазами. — А ты возмужал. Улыбаюсь и пожимаю плечами. Всего лишь вытянулся в росте и окреп. Или, быть может, меня взрослят стильные очки в черной оправе, которые мне притащил Слава взамен линзам, неприятно натирающим чувствительные глаза. — А ты осталась такой же красавицей, — легонько щелкаю Милу по носу и смеюсь над тем, как очаровательно она краснеет. — Пойдем? — предлагает Мила и берет у меня из рук пакет с какими-то мелкими сувенирами. — Пойдем, — соглашаюсь и подхватываю свой чемодан за ручку. Отдыхать мне совершенно не хочется. Дорога была долгой, но, разморенный мерным стуком колес и гулом ветра, обтекающего корпус поезда, я спал крепче, чем когда-либо удавалось заснуть в никогда не затихающем центре Питера. Мы с Милой забрасываем вещи домой, какое-то время проводим с моей матерью, болтая о последних новостях и лениво обсуждая мою жизнь. Мама приезжает ко мне каждые два месяца, поэтому разговор с ней иссякает быстрее, чем на улице начинает смеркаться. — Смена скоро начинается в кофейне, — Мила поднимается из-за стола и смотрит на меня с легким сконфуженным ожиданием. — Я понимаю, ты только приехал, но… — Я пойду с тобой, — отвечаю легко, понимая, к чему она клонит. — Все равно не собираюсь спать. Мам, ты не против? — Нет, конечно, — улыбается та и убирает чайник поближе к плите. — Вы так долго не виделись. Общайтесь, дети. Я накидываю матерчатую куртку, благо к вечеру здесь ощутимо холодает. В Питере я привык к тому, что плотно собравшиеся дома долго не отпускают тепло разогретого за день асфальта. И только сейчас я понял, как истосковался по прохладе и дымной россыпи четко видных за отсутствием ярких лайтбоксов звезд. Мы с Милой едем несколько остановок на дребезжащем седьмом трамвае и заходим в кофейню. Светлая, с дешевым, хоть и современным ремонтом с закосом под «Старбакс», и совсем небольшая по столичным меркам, но внушающая чувство непередаваемого уюта и тепла. Посетителей немного, и все расселись по разным углам, уткнувшись в гаджеты или книги, или просто пьющие чай в немой задумчивости. За стойкой нас встречает Рита. Тоже ничуть не изменившаяся за четыре года — красотка, как со страниц глянцевого журнала. Разве что, во всем ее существе поубавилось спеси и манерности, поблекли замашки «королевы класса» и стерлась надменность из взгляда. — Ого! Надо же, кто нас навестил, — Рита смотрит на меня с нескрываемым любопытством и опирается локтями о стойку. Ее форменная бежевая рубашка натягивается в области груди, и я вижу краешек кружевного черного бюстгальтера под воротом, но не похоже, будто Рита пытается играть в обольщение. Она просто такая, какой была всегда. Принимающая свою шикарную внешность за данность, но уже не кичащаяся ею, как прежде. — Леша, тебя и не узнать. Какими судьбами? — Решил ненадолго вернуться, — отвечаю с той же невозмутимой легкостью, с какой Рита завязала разговор. Во мне не осталось следов отравляющей желчной обиды или желания вести себя с демонстративной холодностью. Рита понимающе кивает, а потом вдруг спохватывается: — Ой, да ты садись, — она указывает на высокий барный табурет. — Сейчас тебе Мила свой фирменный кофе сделает, да? Рита слабо толкает Милу, зашедшую за стойку, локтем под бок и улыбается. Кажется, за то время, что меня не было в городе, они стали хорошими подругами. Мила принимается готовить кофе и уговаривает меня попробовать блинчики с сиропом, а Рита болтает без остановки, рассказывает досужие сплетни и постепенно разговаривает и меня. Я узнаю все и даже больше, но главное — то, чего мне до дрожи в теле хотелось бы знать, приходится уточнять самому. — Как у тебя на личном фронте? — спрашиваю, плевав на осторожность. Мила как раз отходит на кухню с очередным заказом. Я отхлебываю капучино из кружки и облизываю корицу с губ, пристально вглядываясь в Ритино лицо. — Вы с Пашей встречаетесь еще? Рита удивленно на меня смотрит и качает головой. — Нет, ты что, — отвечает она негромко, наклоняясь ко мне через стойку. — Мне тогда Паша все про вас рассказал, и мы расстались. Я сейчас с Ромой. От неожиданности я обжигаю губу на новом глотке и едва не опрокидываю кружку. — В каком смысле… Про нас? — переспрашиваю недоуменно, чувствуя, как краска приливает к лицу. — В том самом смысле, — Рита закатывает глаза, будто не видит в этом ничего предосудительного. — Брось, Леш. Паша тогда так на тебя смотрел, что я бы и сама поняла. Даже без его признаний. — И ты… — я отвожу взгляд, грея ладони о края чашки. — Ты… — Да, я была на тебя пиздецки зла, — говорит Рита со смешком. — А потом притерпелась к этой мысли, оставила обиды, у меня новые отношения закрутились… Время все лечит. Я поднимаю на нее взгляд и спрашиваю очень тихо: — Как он? — Живет, — отвечает Рита, быстро и не задумываясь. Она протирает стойку влажной тряпкой. — Часто заглядывает сюда после работы. У него теперь сеть ремонтных мастерских и два шиномонтажа. Квартиру себе снимает в центре. Да ты и сам его увидишь скоро, — Ритка смотрит на наручные часы. — У него как раз рабочий день к концу подошел. На этих словах мое сердце тревожно ухает вниз. — Как? — я поднимаюсь из-за стойки. Так глупо. Сам хотел повидаться, посмотреть на него хоть одним глазком, услышать. А теперь теряюсь, как прежний напуганный мальчишка при мысли о нечаянной встрече. Четыре года прошло, но ни черта не изменилось. Меня все еще приводит в душевный трепет одно лишь упоминание его имени из чужих уст. — Уже? Мила выходит с кухни и становится рядом с Ритой у кассы, рассчитывая посетителя. — Давай еще кофе? — спрашивает она. — За счет заведения. — Нет, спасибо. Сейчас бы убежать, двинуться в сторону дома, забыв про глупую затею снова встретиться. Но я продолжаю неловко торчать у стойки, пока колокольчик над дверью не звенит коротко и глухо, и уставший чуть хриплый голос за моей спиной не произносит: — Девчонки, я к вам как на праздник. Последний час только и мечтал, что о ваших блинчиках. — Замучили тебя рабочие будни? — по-доброму улыбается Мила. Она не проронила при мне ни слова о Паше, но теперь я вижу по ее лицу, что и она оставила прошлое погребенным где-то глубоко в недрах памяти. Но я все же замечаю ее быстрый чуть встревоженный взгляд, который на секунду обращается на меня, замершего в бездвижном напряжении у стойки. — Садись, накормим тебя, страдалец. Я резко непроизвольно оборачиваюсь, когда Паша подходит и садится на соседний табурет у стойки. У меня просто не хватает душевных сил отвернуться и притвориться, будто мне все равно. В рабочем джинсовом комбинезоне, потный и уставший. С взъерошенными темными волосами и ясным спокойным взглядом серых глаз. От него пахнет бензином, хвойным гелем для душа и слегка — дезодорантом. От него пахнет Пашей. Он оборачивается, заметив меня у стойки. Скользит по мне рассеянным взглядом и сухо говорит: — Добрый вечер, — прежде чем обращает внимание на Ритку и с кратким благодарным кивком принимает стакан воды из ее рук. Я застываю в ступоре. Неужели, четыре года изменили Пашу настолько, что для меня у него не остается ничего сложнее дежурного приветствия? И лишь спустя несколько секунд тишины, прерываемой лишь шумными Пашиными глотками, лишь увидев, как переглянулись со значением Мила и Рита, я понимаю, что он попросту меня не узнал. Потому что, быть может, был свято уверен, что я больше никогда не покажусь в этих местах. — Привет, — произношу уверенно и твердо, в противовес той внутренней слабости, что охватывает все тело. — Давно не виделись. Паша ставит стакан на стойку и оборачивается на меня с хмурым недоумением. Пристально вглядывается в мое лицо, а потом вдруг выдыхает — резко, будто от удара в живот. Морщинка между бровей Паши разглаживается, и в его глазах я обнаруживаю то, что не вылечивается, кажется, никаким гребаным временем. То, что однажды вселило в меня уверенность — я для него не просто пустое место. Паша приподнимается, глядя на меня с неверием, испугом и едва теплящейся на серой радужке надеждой. А потом едва слышно шепчет: — Рыся.