Я падаю вниз

...чтобы было по-пидорски, слащаво и нежно? (с)

* * * Говорили мне все, от мамы до правил безопасности: «Меняй резину по сезонам, Леша». Катался на летней всю осень, потом начало зимы. И вот уже, под самый Новый год — получите, распишитесь. Едва не потерял управление на заледенелой дороге, потому что, видите ли, поленился заехать в шиномонтаж, времени не было. Алексей Рысаков, тридцать семь годиков. Уважаемый юрист, успешный маркетолог и примерный семьянин, который едет сейчас со скоростью черепахи и включенной аварийкой, громко хлюпает носом и размазывает сопли по лицу от пережитого ужаса. Картина маслом. — Будешь из дома теперь только в каске выходить и в бронежилете, — язвительно говорит телефон с включенной громкой связью голосом Паши. — А еще лучше — в надувном жилете, какие на курортах выдают детишкам. Двух зайцев убьешь одним выстрелом, и падение смягчишь, и в море своих слез не утонешь… А ну, перестань реветь. Перестань реветь, кому говорят! — Это ч-что, п-по-твому, с-смешно, м-му-у-дак? — всхлипываю я, сворачивая по указателю. Просьбы не реветь у меня вызывают прямо противоположную реакцию. — Так, — Паша, кажется, устает слушать мои перемежающиеся ругательствами завывания. Что-то в его тоне заставляет меня смиренно замолкнуть и обратиться в слух. — Ты где? — П-подъезжаю, — выдыхаю я и торможу у обочины. — На повороте. — Остановись, аварийку не выключай, жди меня, — коротко инструктирует Паша и бросает трубку. Я с удовольствием следую указаниям, благо сил ехать куда-либо не остается никаких. Врубаю подогрев сидения, частоту с попсой на радио, достаю себе яблочный леденец из бардачка и закрываю глаза. Как все-таки приятно, когда кто-то берет на себя твою ответственность. Я бы сейчас не отказался, чтобы меня отвезли домой, сделали мне массаж и горячий чай, а потом уложили спать. Но, зная Пашу, меня не чаями будут поить, а ремнем по заднице отхаживать за халатность. За окном идет ледяной дождь и мокрый крупный снег, смазывая панораму вечернего Питера. В салоне так тепло и хорошо, что меня увлекает за собой легкая дремота: рабочий день был долгим и трудным. Я даже не замечаю сначала, как Паша идет ко мне со стороны развилки, зябко кутаясь в безразмерную зимнюю куртку. Утыкается носом в вязаный синий шарф — мой подарок — ступает часто-часто, чтобы не оскользнуться на тонкой корочке льда, покрывшей асфальт. Я пристально наблюдаю за ним сквозь лобовое стекло, лишь стараниями бойких дворников не сошедшее до слюдяной мутности. У Пашки его метр девяносто роста, внушительный разворот плеч и темная встрепанная шевелюра с затесавшимися у самых висков серебристо-седыми прядями. Когда я его вижу, то снова начинаю плакать. Не знаю, почему. Может, из-за прозаически простого осознания, что он у меня есть. — Эй, ну ты чего опять? — Паша открывает водительскую дверь, впуская в салон колючий холодный ветер. Наклоняется, обдавая меня духом табака и уличной свежести, кладет ледяную ладонь мне на шею и крепко целует в губы. — Не куксись, Лешка, — шепчет, выводя меня под белы рученьки, огибая вместе со мной машину и усаживая на пассажирское место. — Ну, облажался разок, с кем не бывает. Он садится на водительское кресло, выключает аварийку и уверенно выкатывается из моей импровизированной стоянки на обочине. — Бросим твою тачку у нас в шиномонтажке, завтра тебе поменяю все. А домой на моей поедем. Массаж тебе сделаю, чай горячий, все как любишь, — говорит Паша, не отрывая взгляда от дороги. Я улыбаюсь, вытирая слезы со щек. — Ты только не реви, родной. Живой же, целый, башку тебе откусывать не за что. * * * Нам в грядущем году стукнет семь лет. Нашей маленькой семье — мне, Пашке и коту Борису. «Посмотри на Бориса из рекламы, — все бился Паша над несчастным котом, не понимающим, что от него требуют. — Он разве ссыт в тапки? А? Я тебя, мразь пушистая, спрашиваю». Семь лет, как Паша первым не выдержал бесконечных разъездов из города в город. По выходным, по праздникам, просто так и пока не кончатся деньги, чтобы брать билеты в оба конца. Он поставил на кон все, продал свои ремонтные и шиномонтажки, приехал в Питер без предупреждения и позвонил в мою дверь. И когда я открыл, спросонья не поняв толком, почему с Пашей не привычный рюкзак, а чемодан, он хмуро и с вызовом сказал: — Все. Заебало. Делай теперь со мной, что хочешь, но обратно я больше не попрусь. И я сделал с ним, что хотел. На кухонном столе, на диване, и на ковре в спальне, потому что забраться по-человечески на кровать у нас банально не хватило дыхалки и сил. Старость не в радость. Пашка переживал, что у него не заладится с бизнесом в Питере — как-никак, приезжие не чета городским — и повиснет у меня на шее. Но к концу первого месяца он уже работал техником в хорошем салоне, а к концу года ему доверили руководство дочернего шиномонтажа. — Хочешь, продолжим, как тебе привычно, — сказал тогда Паша, старательно отводя взгляд. — Ну, будем в свободных отношениях. Ты с другими, когда припрет, и я так же… — Давай, — просто согласился я, не сомневаясь, что мне это понадобится. Через два месяца молчаливого соглашения я не вытерпел. Невыносимо было думать постоянно, даже во время утреннего секса, есть ли у Паши кто-то на стороне. Я просто затащил его на кухню, усадил на барный табурет и спросил в лоб: — Других трахаешь? — Нет. — А почему? — Что значит «почему»? — огрызнулся Паша неласково. Побарабанил пальцами по кухонной стойке, поглядел на меня коротко и бросил: — Не тянет меня на других, идиота кусок. Не встает на других. Понятно? Я кивнул. Что уж тут было непонятого. И улыбнулся вдруг облегченно и счастливо. — А ты? — спросил Пашка сдавленно, будто ком в горле сглотнув. — Другим даешь? — Нет, — отозвался я тихо. И даже не мог сказать, зачем согласился на свободные отношения, если они мне нахер не сдались. Теперь, когда мне не надо было выживать от встречи до встречи. Теперь, когда можно было просто жить. — А почему? — изгаляясь, переспросил Паша, не ожидав, что я посмотрю ему в глаза и произнесу легко, как «доброе утро»: — Потому что люблю-то я только тебя. Выражение, которое появилось в тот момент на лице Паши, я никогда, наверное, не забуду. Будто все, что ему надо было от жизни, он отхватил в один миг. Паша встал с табурета, подошел ко мне и обнял. — Понятно, — пробубнил он мне на ухо. — Я… — чуть не задохнувшись от возмущения, я ударил его в плечо, пытаясь выпутаться из объятий. — Ты… Серьезно? «Понятно»? Я тебе только что сердце в буквальном смысле отдал! Паша отстранился, крепко держа меня за плечи, и улыбнулся так широко, что стала видна щербинка между его передних зубов. — И я буду беречь его, Рысик, — произнес Паша дрожащим от волнения голосом. — Ебаную вечность буду беречь. Паша сказал это семь лет назад и пронес через все эти годы. И так будет еще очень долго. Ведь я уверен — позади только маленький кусочек нашей с ним общей вечности.