Легенды Сумеречного Замка

Так часто бывает: мы не ценим талантов, которыми нас наградила природа, считая самыми важными достижениями те, что получены потом и кровью. То же, что у нас получается как дыхание, мы воспринимаем как нечто абсолютно естественное. И, в лучшем случае, — пренебрегаем им, в худшем же — искренне уверены, что если я так могу, то это могут абсолютно все. Я так не считал никогда, но вряд ли это можно назвать поводом для гордости — все-таки магия на то и магия, чтобы открыто бросаться в глаза своей инаковостью. Я всегда понимал, что обладаю способностями, недоступными моему окружению — но и только. Я не пытался понять их природу, не пытался творить что-то осознанно. Можно было бы списать это на страх перед родственниками, но я не хочу заниматься самообманом — каждому одаренному в чем-либо будет плевать на свои таланты, пока его не ткнут в них носом. Пока не покажут, что вот эта вот способность не только уникальна, но и полезна. Ну, или пока одаренный сам не ткнется — разницы-то, в общем, никакой. Это произошло, когда мне было лет семь. Было начало мая, и я в очередной раз работал в саду у тёти, когда обнаружил у живой изгороди задранную кошкой ворону. Она еще трепыхалась, когда я подошел к ней. Мне тогда показалось, что у птицы всего лишь помяты крылья, и я очень захотел, чтобы она… нет, не жила — вновь летала. Я присел над ней, протянул руку, и с пальцев сорвались несколько искорок холодного зеленого света. И как только искры достигли вороны, она подпрыгнула и… полетела! О, как я был счастлив, видя эту бедную птичку, перелетающую изгородь и устремляющуюся навстречу моему кузену и его друзьям. Я уже мечтал о том, как в благодарность за спасение, птица раздерет когтями лица этой шайке малолетних бандитов — типичная жестокость ребенка, мне за нее даже почти не стыдно. Но как же я был удивлен, ошарашен, когда кто-то из дружков моего дражайшего братца заорал на пол-улицы: «Мамочки! Да у нее же брюхо вспорото, как она летает?!» В ту секунду я благодарил всех богов и демонов за то, что мне хватило ума наблюдать за птицей через изгородь, а не высовываться из-за нее. Мои родственнички всегда обладали талантами к альтернативной логике и слегка нездоровой тягой к нормальности — и кто знает, чем бы для меня закончилось это происшествие, сложи они два и два. Когда же я осознал, что именно сотворил… Нет, я не ужаснулся — я был в восторге от открывшихся способностей. Впервые я действительно заинтересовался собственными талантами, впервые задал себе столь важный вопрос: «что я могу?» Стараясь не попадаться на глаза родственникам, я начал экспериментировать над дохлыми кошками, крысами, воронами и прочей живностью. Я понял, как можно восстанавливать тела трупов, как ими управлять. Осознание собственного дара приводило мня в неописуемый восторг, и даже ужасные родственники не могли омрачить это счастье. Так прошло несколько лет. Все изменилось в тот день, когда я решил, что смогу посмотреть глазами мертвой птицы. Вот все готово, я вытянул вперед руки и сложными движениями пальцев, будто кукловод, дергающий за нити марионетки, заставил труп голубя взлететь с моего импровизированного полигона — пустыря за городом, где никогда никого не бывает. Я давно уже понял, что главное в моей силе — желание. Стоит лишь захотеть, сосредоточиться, и вот я уже вижу город с высоты птичьего полета: улицы, дома, люди и… Я впервые за годы своих экспериментов действительно ужаснулся. Ведь не может же это существо с полубезумной ухмылкой, горящими ледяной зеленью глазами и длинными скрюченными пальцами быть мною. Я бежал без оглядки, мечтая лишь об одном: Забыть! Забыть все это, как страшный сон! И у меня даже получилось: через полгода, когда я пошел в Хогвартс, я никак не мог понять, почему шляпа так хотела отправить меня на Слизерин — факультет официальных тёмных волшебников; а к третьему курсу эти воспоминания из меня были неспособны вытянуть даже дементоры. Но на сколь многое способен страх, даже такой — затертый в памяти настолько, что к нему не подберутся ни темные твари, ни мастер менталистики. Или же наоборот — именно такой страх имеет наибольшую власть? Ведь если ты не осознаешь, что учишься через пень-колоду не из-за банальной лени, а из-за подспудного страха наткнуться на что-нибудь недолжное — никогда не сможешь этот страх перебороть. И, наверное, я мог бы прожить так до конца своих дней, если бы не другой мой врожденный талант — влипать в истории, не прилагая для этого никаких усилий. Маленькая случайность, повлекшая за собой такую лавину событий, что, оборачиваясь назад, мне иногда даже не верится в отсутствие здесь чьего-то замысла.