forzado

      — Тебя совсем не слышно, — со мрачной злостью шипит сонная Джуни, отвлекаясь на фальшивые звёзды в очередном фильме о настоящей любви.       — Придётся кричать, — шепчет уставшая Эшли, обвивая ледяные колени и выпивая четвёртую банку из-под крепкого разрекламированного пива.       Она исподтишка пугливо смотрит на вдумчивую Джуни, где пытается выискивать признаки каких-либо восторженных чувств от смазливой мелодрамы, разноцветные тени от громкого телевизора мелькают на её монотонном лице и плавно переливаются светомузыкой на бледной мёртвой коже. Вся жизнь Эшли как-то необычайно странно умещается в молчании этой эксцентричной чёртовой девчонки; она с глубокой яростью ненавидит её грустные, стеклянные глаза. Всё бы ничего, но вот обоюдная взаимность вязнет в пылающем огне бессмысленных разговоров и ксеноновых фар во дворе многоэтажек.       — Могу я задать тебе вопрос? Джуни, — копотливо притягивается к ней, пытаясь разглядеть каплю малейшей заинтересованности. Та лишь наплевательски сдёргивает обнажённым плечом, и будто очнувшись от вонзившихся острыми копьями в тяжёлую голову страстных грёз, на мгновение от приближающейся дури напротив тянется к длинным пальцам талантливой пианистки.       — Нет, мы живём в грёбанной стране, где цензура уничтожает душу книг и песен, где южнокорейцы не могут добиться одной единственной встречи с близкими родственниками за демилитаризованной зоной, где всё произошедшее осуждается чужими людьми и усердно с долей зависти перемывают косточки, где мы зависимы от общественного мнения, — невольно осеклась Джуни, закинув прядь непослушных после освежающего душа волос. — И всё это дерьмо уже испокон веков развивается, корнями впивается в наши детские сознания, с возрастом всё растет и увеличивается. Поэтому нельзя, онни, нельзя, — выдыхает обрывки ничтожных фраз, с каждым словом понижая тон мелодично-сладкого голоса. Казалось бы, глупость настоящую сморозила, на кой чёрт высказывать всё это на нервотрёпке бытовых мелочей и мудростей, Эшли всего лишь хочет что-то узнать. Может, только попросит разрешения поцеловать или скажет что-то важное, что давно её тревожит.       Эшли засыпает на пыльном полу, переадресовывая ночные звонки бывшей на постоянный номер вздорной поганки Джуни, потому что после одиннадцатой рюмки соджу ей хочется попрощаться с родной матерью и исчезнуть из вселенной мелкой. Джуни, как всегда, накрывает её тонким стареньким пледом, у которой всегда телефон в кромешной темноте ярко-ярко излучает неестественный свет и ежесекундно погасает, так как в настройках аппарата особо не разбирается, и где на заставке высвечивается трепетное молитвенное: «Я люблю тебя, поэтому не умру раньше тебя». Зрение Джуни подводит в непроглядной темноте: слезоточивость медленно растекается в разные стороны на прохладной от ламината коже Эшли, на её большом лбу, румяных щеках, остром подбородке, тонкой шее и, в конце концов, встречаются вновь и прячутся во впадинке третьего размера.       Джуни стягивает её длинные шелковистые волосы из-под тяжёлой из-за будней головы, кладёт ортопедическую подушку, а сама бесшумно прячется в соседней коморке, которую комнатой невозможно назвать, многослойно покрывая свои полные губы бардовой помадой и хмуря брови из-за пронзительной боли в спине, надевает бронежилет из кевлара и натягивает поверх кожаную куртку из искусственного полиэстера, купленную когда-то давно в свободной Америке.       — Джуни, — опираясь на обветренные локти, Эшли не может оторваться от этих пунцовых пухлых губ. В мыслях вечное «Джуни, Джуни, Джуни», а она намеренно не слышит. Тревожность Эшли получает в ответ нагловатую лицемерную улыбку уголком шлюховатых губ, какой-то отчуждённый рык её упрямой совести и звук спускного механизма.       — Не жди меня сегодня.       Эшли, наконец, набирается смелости задать давно мучивший её риторический вопрос.       — Ты меня любишь?       Джуни уверенно подходит к заторможенной по вине смешанных напитков Эшли, пряча арбалет за женственной спиной и сковываясь в глубоком приседе. Девушка, которая давно улетела в трагический рай от градусов крепкого алкоголя, щекотливо прикладывает к румяным щекам свою холодную от пота руку, но тут же резко отдёргивает. Этот пронзительный и самоуверенный в себе взгляд, полюбившийся когда-то пять лет назад, теперь жутко впивается в неё болезненно жестоко и без какой-либо минутной жалости и единственного шанса на спасение, тонет в кровавой лживости и неутолимой подозрительности, лихо засасывает в пучины грусти и беспросветности. Джуни шепчет глухое: «Никогда не смей плакать, Битна. Это то же самое, что и заниматься любовью», а прослезившаяся Эшли обречённо читает убийственное по губам известной ночной бабочки в Каннаме. Она исчезает в мгновение ока, оставляя после себя свежий запах цитрусовых вперемешку с резкими духами от Kenzo. Быстро, ловко и немного сконфуженно.       Голосовое сообщение. 3:31. Алло? Алло? Эшли? …шрх… Эшли? Эшли? О чём ты думаешь? Эшли? Эшли? …аархщ… Чхве Эшли? Ты где? …шрхц… Ты где? Почему не отвечаешь? Битна? Ты ушла или нет? Ты где? …грхщ… Наверное, ты ждёшь каких-то откровений? …щппщхх… а нет, иди к чёрту.       Эшли с безмерным раздражением разбивает недавно купленный по дешёвке телефон о бетонную стену, потому что всё абсолютно в дерьме. В те несколько секунд, пока связь не терялась и Джуни монотонно и холодно призывала поднять трубку, Эшли долго думала, что именно сейчас надо сквозь многоэтажку провалиться, ошеломить заспанных от усталости соседей и с успехом поднять весь спальный район, чуть позже засветившись в утренних новостях. Чхве ещё не рассказала Джуни о том…       … о том, что непрестанно в телефоне вечно занятой Джуни часто-часто обновляется общий чат с очередным хорошо спланированным терактом и она в тайне от неё читает магометанские разговоры на ломаном английском.       Глотает быстро, между строк, и с кошмаром на лице удивляется, как вообще Ким Джуни угораздило попасть в общество мусульманских самоубийц и откровенничать короткими ночами напролёт о том, что согласна умереть с никабом и нетронутой пластикой азиатским лицом.       — Единственное, что нельзя бояться в нашей никчёмной жизни. Ты знаешь, что это, Битна? — необычно громко для Эшли произносит задумчивая Джуни, аккуратно сгибая край только купленной книги в жанре фантастики и лениво бросая её на пыльный кофейный столик. Телевизор монотонно диктует политическую теорию заговора, на улице давно за полночь, скоро вот-вот надоедливый будильник зазвенит.       Сонная Эшли готовит себе скудный ланч, потихоньку собирается на подработку. На её бескровном лице расцвели два фиолетовых синяка от резких пощёчин наглой секретарши, которая без каких-либо оснований ревнует её к толстокожему директору. Ей некогда, вовсе не слышит шумную дурочку Джуни, бьётся над плотным завтраком и ланчом что есть сил, вслух недовольно пыхтя, убивается над вихрем искажённых мыслей, как сделать так, чтобы разукрашенное лицо было настолько чисто матовым, чтобы поставить циничную секретаршу на своё законное место.       — Битна, ты слушаешь? — Джуни тревожно размышляет, что она своим нелепым присутствием воскрешает прошлую пятницу заработавшейся девушки, из которой ей не посчастливилось выбраться целой и невредимой. А Эшли даже не догадывается, что порочная секретарша Ли сейчас в подобном неловком положении, что и она сама.       — Догадываюсь, — сухо отвечает морально истощённая Чхве, пробуя на вкус рис по-японски. Она упорно старается ничего не понимать, не думать, не слышать, не существовать какие-то жалкие пару секунд. Будто в прострации, будто её сознание не имеет место быть вовсе. Джуни, засучив рукава свободной белоснежной рубашки, на цыпочках подходит к любимой и обнимает сзади совсем тёплую-тёплую, поднимаясь на носочках. — Джуми, прошу, не шути. Ты прекрасно видишь — я не в духе сегодня.       — Впервые слышу, чтобы ты обращалась ко мне по имени. Забавно, онни, — с непонятным омерзением смеётся Джуни, специально щекоча покрасневшее от переполненного гнева ухо и играя на накалённом напряжении. — Я давно пытаюсь понять, почему порой ты ведёшь себя так дерзко со мной. Ради меня у тебя не должно быть плохого настроения и нулевого настроя для секса. Ты ведь понимаешь это лучше всех. В недотрогу со мной играть не нужно. У меня нет терпения, Чхве Битна.       — Ты хоть раз пыталась понять меня? Вроде нет, — оборачивается нахмуренная Эшли, впиваясь уставшими глазами в непринуждённый взгляд младшей. — Джуни, вместо этого ты искусно действуешь мне на нервы. Быть терпимой по отношению к тебе сложно. Ты такая несносная, — вздыхает в пустоту Битна и искренне надеется, что обязательно останется услышанной, а в отместку Джуни словно рвёт цветы доверия в пучинах души, которые вообще запрещено рвать родным ей людям, бледно-розоватые орхидеи опадают лепестками в пучину отчаяния и беспросветности.       — Я знаю, что ты вчера слушала оставленное сообщение от 11 сентября 2001 года* твоей сестры, — ножом в спину атакует младшая, — и запись моей сестры. — Добавляет с долей нахальства бессовестная Джуни,чуть ли не давясь большими глотками, запивает ледяную воду перед завтраком на голодный желудок. — Твоя старшая сестра была настоящей сукой. Увела мужчину из чудесно крепкой семьи, быстренько женила на себе, а потом встречалась и трахалась с моей сестрой. Вы такие противоположности. Пытаешься доказать, что даже если кровь одна, не может быть вся семья треклятой? — Продолжает намеренно жалить своими острыми словами Джуни. Дрожь пробирает Эшли с головы до ног. Ей нечем ответить: всё сказанное — простая очевидность.       — Ты так говоришь, будто во всём я виновата.       — Нет, что ты, ты ни в чём не виновата. Напоминаю просто, что сестра моя скинула с башни твою, а минутой позже сама спрыгнула. В нашей ситуации будет настоящая противоположность. Обещай, что поможешь.       — Нет, я не хочу.       — Почему? Вот так вот бросишь меня на произвол судьбы?       — Ты спросила меня, чего нельзя нам бояться. Имеешь в виду смерть? Между прочим, если ты решаешь сама, когда тебе умереть, ты не можешь решать, когда умереть мне. Мы не в том положении, где были наши сёстры. Мы с тобой не одно целое, мы с тобой любим друг друга. Это разные вещи. Если ты думаешь по-другому, то это только твои проблемы, Джуми. Пожалуйста, меня никуда не втягивай.       — То есть, ты будешь наблюдать за моим саморазрушением? Ты совсем не ценишь наши отношения и готова взять и отказаться?       — Я не боюсь смерти, но и не ищу её, Джуми.       — Вот ты сука, Битна.       Битна постепенно угасает, потому что ничто не может терзать и так поломанную душу, как безмолвие.       Битна любит старую Джуни. После долгой любви только остаются степлер, скобы и файлы с бумажными закладками.       Битна ненавидит мелкую Джуни, потому что кто ещё будет так перманентно и визгливо выкрикивать в полустоне вечное: «Эшли, Эшли, Эшли, да!».       Когда со мраком придёт рассвет, Джуни вернётся как ни в чём не бывало. Эшли верит.       — Мне нужно срочно улететь, — отрешённо сообщает в полудреме Джуни, царапая сахарную спину отросшими ногтями и после разглядывая свой новый маникюр.       — Куда? — невзначай задаётся Эшли. Джуни мельком показалось, что ей даже не интересно куда, но лишь бы подальше, поэтому привлекает к себе внимание задранной белоснежной футболкой, как любит Чхве.       — В Палестину, — отрезает Джуни. Эшли молчит, впивается ужасно потерянным взглядом и ищет ответы на множество вопросов. Джуни не прочесть. Джуни убила в себе человека.       — Зачем? — вопит Чхве, не понимая, собственно, зачем. Она устала от постоянной лжи и подавленности, ей хочется искусно украсить её дряблое тело фиолетовыми цветами от ударов неопытных рук и укусами от острых зубов, чтобы та опомнилась и потребовала помощи. Вызвонить так властно и притягательно, чтобы Эшли убилась в её мужестве покорно и без сопротивлений.       — Дверь была приоткрыта, потому что ты ждала меня?       Несколько секунд потерянная Эшли мучает себя в фальшивой тишине и потом отвечает ей уверенным: «Да».       — «Зачем тебе в Палестину?». — «Не знаю». — «Тогда что ты там забыла?». — «Я влюбилась». — «Кто ещё может быть, кроме меня?». — «Кто-то, кроме тебя».       Джуни на изумление быстро разбогатела, когда стала одной из террористок-смертниц: когда Эшли покупает кофе из обычного кафетерия, то Джуни расслабленно ранним утром пьёт истинный кенийский, когда Эшли закупается на старом китайском рынке подделками, грациозная Джуни без проблем покупает обновки в элитных бутиках Каннама и церемонно радуется жизни, когда Эшли при непонятных обстоятельствах постоянно сталкивается со смертью, Джуни ненароком предупреждает её, чтобы старшая Чхве не садилась на рейс Афины-Москва-Инчхон в 09:30, потому что всякое может произойти, пусть садится на следующий вечерний в 18:30. Эшли никогда не позволяет себе покупать дорогой алкоголь, а Джуни накрывает роскошный стол, заранее заказывая из дорогого ресторана полноценный ужин на первое и второе и самую дорогую бутылку сухого вина.       — «Джуни, откуда у тебя столько денег? Ты ещё в университете не отучилась, твои родители тоже шиком не хвастаются и платят они бешеные деньги только из-за твоей глупой прихоти выучиться на гражданского лётчика. Попытайся объяснить мне, пожалуйста. Меня распирает дикое любопытство». — «У меня есть спонсор». — смеётся звонко, играя той на нервы. — «Какой ещё спонсор, Джуни?». — «Сирийский».       Эшли уничтожает остатки совести и татуирует своё женское худое тело цитатами на разных языках: о спасении, прощении и надежде. А Джуни в ответ на правой лопатке накалывает себе знаменитую считалочку из детективного романа «Десять негритят», чтобы голос внутреннего подсознания Битны сообщил, когда Джуни оставит её совсем одну.       Эшли готова остаться без пальцев, потому что отсчитывать по убывающей не умеет, — не математик.       — «Что это значит, Джуни? Ты из ума выжила? Какого чёрта ты творишь? Ты куда? Куда собралась, я спрашиваю?». — «Уймись, закрой рот, не вмешивайся, онни!».       Джуни во всплеске злости и ярости разбивает любимую керамическую посуду напуганной Битны, которой досталось добро от покойных дедушки и бабушки.       Джуни предательски бросает её, театрально захлопывая скрипящую дверь, уходит вместе с едким сигаретным дымом от Marlboro.       Джуни в бронежилете из кевлара.       Джуни с охотничьим арбалетом и с мёртвым и расслабленным лицом.       Джуни в чёрном приговорённом никабе и трясущимися от эфорийной экстази изящными руками.       Джуни потихоньку умирает.       — «Джуни, пожалуйста, хватит!». — «Двое негритят легли на солнцепеке, один сгорел — и вот один, несчастный, одинокий». — «У тебя что, синдром дефицита внимания? Прекрати, сейчас он у каждого четвёртого. Не комплексуй. Сними с себя всё это шелковое чёрное и возвращайся ко мне, Джуни». — «Станция Кэхва, 21:35».       Когда Джуни окончательно уйдёт, Эшли будет воображать, как будто всё в квартире стоит на месте, а за окнами беспощадно жарит солнце и весь мир за пластиком движется. Озорная Эшли обнаружит старые дневники прошлой застенчивой Джуни, где обрывки чувств до окончания школы переживаний и радостей записаны на диалекте Кванджу. Эшли будет долго-долго улыбаться, через силу, примерять разные эмоциональные маски, встречаться с бывшими друзьями, лежать навзничь на белоснежной постели и иногда оставлять на автоответчике откровенные мысли навзрыд поздней ночью. Звать тихо-тихо давнюю знакомую по имени Ким Джуми, настолько тихо, чтобы никто не услышал, чтобы сам Господь не услышал.       Звать по одной-единственной причине: чтобы сердце от переполненных чувств содрогалось быстро-быстро.       Ждать долго-долго беспрестанно, разукрашивать своё дряблое тело в фиолетовые цветки после секции по боксу, пить ненавидимый американо, переедать цитрусовые и жить в иллюзорных фантазиях вместе с младшей Ким Джуми.       Не ждать смерти. Не искать смерти. Не постичь смерть. Не переиграть смерть. Не содрогаться от смерти. Не думать о смерти. Не пересекаться со смертью. Не молить о смерти.       Не жить, как мертвец.       Но Ким Джуни оказалась настоящей эвтаназией.