Волны и Скалы

Цейтнот — в шахматной игре: недостаток времени для обдумывания ходов.

      Жизнь спешила. И они спешили эту жизнь жить.       Быстрее, быстрее, быстрее.       Всегда что-то дышало в спину, всегда кто-то хотел сделать что-то ужасное, всегда нужно было куда-то успеть.       Грей быстро думает. Грей быстро бегает. Грей быстро колдует.       Говорит иногда даже быстрее, чем думает, доводя порой Миру до фальшивых слез (о, она знала, как заставить почувствовать себя последним говнюком). А скорость, с которой он делает глупости, и вовсе легендарна.       Быстрее, быстрее, быстрее.       Вечно приходится что-то нагонять… сгинувшие в никуда семь лет: мир вокруг стал сильнее, а они — нет. Противников нагонять, то чтобы побить, то чтобы победить.       А у Грея противники один другого лучше обычно, как правило, все как один — самые неудачные для его типа магии и стиля борьбы. Приходится соображать еще быстрее и выкручиваться.       Но иногда мир замедляется, и это отвратительно.       Грей привык, чтобы все было быстро. Остановился — умер.       В один из таких разов Грей действительно умер. Ровно на одну минуту. Вот он смотрит в огромные, охреневшие глаза Джувии, а потом вспышка боли и вечная тьма. Вечное ничего. Ведь там-то ничего нет, по другую сторону. И Грей был ничем. Ровно одну вечную минуту.       А потом мир, будто извиняясь, заспешил с утроенной силой. Жив, цел, орел! Твари стреляли оттуда, обернулся, приложил чем покрепче и дальше пошел.       Быстрее, быстрее, быстрее.       Крокас в руинах, так похож на родной город.       Те же страх, смерть и боль. Отдаленный рев и огонь.       Грей что-то там Джувии хотел сказать?       Можно забыть.       Некогда.       После.       Сейчас не время.       Никогда не время.       После одного кризиса наступает другой. Снова спешить. После драконов демоны, после демонов культисты, после культистов война.       Грей ставит себе срок. Грей говорит: «Когда война закончится, я дам тебе ответ».       Грей собирается сказать, что любит ее.       Сейчас не время, Джувия же сражаться не сможет после таких откровений. Грей обещает себе сказать все.       Грей обещает Джувии, что все будет хорошо.       Все ведь всегда было, в конце концов, хорошо?       На войне нельзя зевать, нельзя мечтать. Думать лишний раз тоже не надо. Просто доверься опыту, интуиции и бей, не глядя в глаза противника.       У Грея гудит все от напряжения, он устал бежать, он рявкает «Да пошло оно все к черту» и швыряет во врагов комком чистой энергии, не успевая придать ему форму. Лед разрастается причудливыми узорами, ползет, поглощая все на своем пути, пока не застывает в виде какой-то хтонической щупальцеватой мракобесины.       Но этого Грей не видит, он далеко впереди.       Второй раз время застывает, когда они дерутся с Инбером.       У Грея в голове бьется паника.       Вражеский лед ему нипочем: можно даже попробовать его сожрать по заветам Нацу. Но и он сам атаковать не сможет, потому что срал товарищ по элементу на лед Грея. Брать измором, без толку атаковать, пока у одного из них не кончатся силы?       Нацу оттаивает.       Наверное, стоит поручить ледяного мага ему, а самому рвануть дальше в поисках другого противника. Но Грей не успевает. Гигантская девка уносит Нацу и Люси, то ли враг, то ли нет. Грей не понимает, и разбираться ему некогда.       Пока они с Джувией с открытыми ртами пялятся на удаляющийся аляповатый халат, которым по-хорошему можно было бы пару кварталов Магнолии без проблем накрыть, случается полное дерьмо.       Шею Грея обжигает могильным холодом. Он хватается за сомкнувшийся на горле ошейник, цепь которого заканчивается другой удавкой, на шее Джувии. Мысли порастают инеем, пока в голове, во вне, везде звенит скрежетом двух столкнувшихся ледяных глыб голос врага: «Теперь вы будете драться насмерть…»       И эти слова эхом отскакивают от стенок мигом опустевшей черепной коробки, эти слова становятся мыслями Грея. Эти слова двигают его телом.       И ничего более в нем теперь нет.       Через несколько напряженных мгновений боя, которые длятся как целые эоны, сквозь приказ проступает недоумение и боль. Боль не от атак противника, но от того, что приходится сражаться.       Он знает человека напротив. Это Джувия. Разве должны они сражаться? Нет же. Они напарники. Они члены одной гильдии. Они жили под одной крышей счастливые полгода.       Грей собирался сказать ей, что любит ее.       Почему он убивает ее?       Почему этот лед его, мага созидания льда, ледяного убийцу демонов заставляет что-то делать? Это он управляет льдом, а не наоборот.       Контроль трескается под напором нежелания сражаться и гнева. Грей может думать, но тело, глупый кусок мяса, все еще бьется, послушное чужим приказам.       Грей пытается оттолкнуть заклятие, сорваться, как особо упитанный карась с крючка неловкого рыбака. Да только рыбак попался ловкий. Так просто не соскочить.       Джувия, наверное, если они оба выживут, будет извиняться за этот эпизод до скончания веков. Грей, слыша ее наполненный болью возглас, думает, что он тоже. Потому что, как ни крути, больно Джувии он не делал никогда. Уж точно не целенаправленно.       Поддаться Джувии нельзя. Это ее убьет. Убить Джувию нельзя. Это убьет его. Остается только…       Мир, плетущийся как черепаха, пока разум Грея продирался через ледяной плен, ускорился, и все стало слишком быстро.       Грей собирает волю в кулак, лишь бы на одно мгновение одолеть крепкую ледяную хватку противника, лишь бы на один удар стать самим собой. Он собран, даже почти спокоен, он не смотрит на Джувию, потому что один взгляд на нее — и все прахом пойдет.       Он не замечает ни того, что она перестала его атаковать, ни того, что она что-то там орет о своей любви.       Ледяной клинок обжигает горячее нутро холодом. Он острый, продирается сквозь плоть, как горячий нож через масло. Это смертельная сквозная рана.       И в этот самый момент Грей видит Джувию перед собой. Джувия себя убивает. Как убивает себя он сам.       Он опоздал, собирая мозги в кучку слишком долго.       Какая глупость.       Грей думает, пока мир снова останавливается, продлевая каждое мгновение его предсмертной агонии. Мысли несвязные, но в отличие от ледяного плена, где каждая из них была неповоротливой глыбой, падающей в пучину раньше, чем он что-то сообразит, эти мысли были раскаленным беспорядком, кублом змей они копошились в черепной коробке, путались.       Почему он не был первым?       Зачем она это сделала?       Джувия должна была быть в порядке. Грей обещал ведь. Он обещал ей сказать.       «Вот черт», — думает Грей, падая куда-то вниз. Сначала на землю, а потом дальше, в бархатное, уютное, темное ничто, так хорошо знакомое по заварушке с драконами.       Это конец.       Но мир взрывается болью с первым ударом остановившегося было сердца. Грей чувствует в себе знакомую магию, мягкую, податливую, текучую, совместимую с его собственной. Слабое его сердце набирает темп с каждым последующим ударом. Краем глаза Грей наблюдает полупрозрачную водную вену, вроде провода маноката, только передающую кровь. Джувии принадлежащую кровь.       «Кровь Джувии течет во мне?» — пораженно думает он, мысли ворочаются с трудом, после короткой смерти мозг будто заново вспоминает, каково это — думать. Первую мысль догоняет вторая: «Так вот зачем ей нужна была моя группа крови. Не для тупого девчачьего гадания же, дебил!»       А потом все эти кривые нелепые мысли выметает прочь звонкий голос Джувии, звучащий непонятно откуда. То ли по телепатическому каналу передает, то ли нашла в себе силы говорить, то ли вещает прямиком из вен Грея.       Она серьезно ранила себя, а потом еще и влила в Грея кучу своей крови. Оптимизм не по его части: после такого не живут.       Грей стискивает ее в своих руках и воет раненным зверем, пытается торговаться с мирозданием.       Но жизнь спешила. Они спешили эту жизнь жить. Да только вот иногда она была быстрее, и догнать не получалось, как ни крути.       Метель Инбера стихла, но все еще кажется, что дует студеный северный ветер, сдирающий с его лица кожу, кусающий его мокрые щеки.       Грей поднимается с земли.       Он убьет этого парня.       Убьет.       Бой не откладывается в его голове, как и все, что было после, пока его и Нацу, одуревших, схлестнувшихся, как дикое зверье, не разнимает Эрза.       А потом он видит Джувию. Она стоит на двух ногах, нетвердо, с поддержкой, но живая.       И это становится той самой соломинкой, переломившей верблюду спину. Он ранил себя с намерением убить, он пытался убить Джувию, он мечтал убить Инбера, он мог бы убить Нацу. У него нет сил, все выпили боги войны, пирующие нынче на этой земле. Он даже не чувствует ничего, парализованный на все эмоции, кроме внутреннего крика, вопля. И он кричит внутри себя.       Тьма, в которую он проваливается, не такая густая, как смерть, она пронизана болью, теплом чьих-то рук, запахом лекарств и брюзжанием Полюшки.       Джувия держала козырь в рукаве, чтобы при случае спасти Грею жизнь. Грей держал в рукаве козырь, чтобы подороже разменять свою жизнь.       Когда он открывает глаза в импровизированном лазарете, план зреет в его голове. Он хочет окончить эту опостылевшую ему войну одним махом, и хочет нарушить обещание, данное Джувии, потому что у него теперь точно не получится сказать ей то, что он хотел. Не после того, как она чуть не убила себя, пытаясь не убить его.       Джувия даже не вспомнит, если все выгорит.       Путь к гильдии длится лет десять по ощущениям. Двигаться больно, сил нет, спасибо, что хоть гробу нужна только жертва, а не мана, которой в Грее с гулькин нос сейчас.       В гильдии поганая рожа Зерефа сидит прямо на облюбованном Греем месте. Хотелось бы разозлиться, но не после той встряски, что ему Джувия устроила. Он, кажется, вообще больше никогда ничего не почувствует, после того, что пережил. Наверное, это было бы даже к лучшему: ничего больше не чувствовать.       После очередного остановленного гроба, сопровождавшегося вполне правдоподобной галлюцинацией Ур, время снова спешит, книга ЭНДа, Акнология, корабли изо льда (Господь, сколько можно уже, откуда он на такую огромную херь вообще силы взял), еще черт-те что на самом деле происходит, мозг Грея просто фиксирует происходящее, как набор фактов, пока его тело и разум воют от боли и усталости.       А потом не остается ничего, кроме молчаливой безэмоциональной истерики, пока Полюшка, ругаясь последними словами, меняет окровавленные бинты, рана от таких поскакушек снова открылась. Джувия болтает ногами, сидя на каком-то валуне, пока шатающаяся от усталости Венди пытается выжать из себя еще немного магии, чтобы подлатать ее. Она пыталась отправить Венди к Грею, но у того был железобетонный аргумент в виде нечеловеческого злобного рычания, вырвавшегося на чистом непонятно откуда сконденсировавшемся гневе.       Их оставляют наедине.       Самое то время, чтобы сказать первое из бесконечности «прости». И может быть, все-таки открыть очевидное. Потому что Грей спалился по всем фронтам.       Но Грей молчит. У него есть время обдумать свои слова. Но нет желания их говорить.       В его жизни впервые наступило состояние, обратное цейтноту.       Джувия болтает ногами, бледная в синеву с просветленной улыбкой.       Грей тоже постигает дзен. Осваивает принцип недеяния.       Грей говорит:       — Знаешь, что я хотел тебе сказать перед всем этим дерьмом?       Джувия говорит кокетливое «нет», которое на самом деле «да», и в глазах ее распахнутых мелькает надежда.       Но Грей говорит:       — Пошло оно все в жопу. Я слишком устал.       — Джувии жаль, — брякает она невпопад.       — Мне тоже. Прости.       — Джувии все поняла. Все, она имеет в виду. Все это. Джувия поняла, — говорит она, снова, голос у нее дрожит. — Грей-сама может не говорить, — добавляет она тихо.       — Я скажу. Когда-нибудь.       Джувия улыбается.       Грей смотрит на нее, и мир замирает. И в кои-то веки это не страшно, потому что у него появляется время на то, чтобы почувствовать, что Джувия жива. Он наслаждается этими неприлично растянутыми секундами. Смотрит, фиксируя взглядом лохмотья, оставшиеся от длинной синей юбки, пыль в лазурных волосах, ссадины на лбу и щеках. Солнце сквозь прореху в крыше светит ей прямо в лицо, она щурится, но подставляется под лучи. И смотрит на Грея в ответ. Ее глаза в потоках света кажутся ярко-сапфировыми и блестят, как дорогой идеально ограненный камень.       Грей ее любит, и позволяет этому чувству затопить себя с головой.       Торопиться некуда.