***
Томас сидел на унитазе омерзительного и вонючего клубного туалета, безынтересно перечитывал в десятый раз надписи на стенах и двери, пополнял словарный запас, брезгливо осматривал использованные презервативы на полу, которые при тусклом освещении отдавали блеском, и делал очередную затяжку, пуская тонкую дымку в воздух. Веки отяжелели, а белки точно покраснели. Томас не чувствовал ничего, и это ему не нравилось. Когда он впервые попробовал курить травку, он чувствовал состояние, схожее с эйфорией и экстазом. Он лежал на некошеной траве возле какой-то лачуги и смотрел в чёрное небо, скрытое тучами. Чернота начала пульсировать разными оттенками тёмного, отчего казалась, что она приближается. Где-то глубоко в мозгу засела мысль, что на его голову вот-вот упадёт небо, но Томасу было плевать. Он был заворожён тем, что мрак стал светлеть, покрываться тонкими белыми линиями, вычерчивающими какие-то слова на другом языке, которые невозможно было разобрать. «Будь осторожен, эта штука очень мощная», — отдавались эхом слова дилера в висках. Всё вертелось перед глазами, кроме черноты наверху и белых линий. Пальцы цеплялись за траву, а Томас чувствовал, как проваливается куда-то вниз. Но сейчас… сейчас он не чувствовал ничего, кроме вселенской тоски и печали. Он расстался с девушкой, от него отвернулся лучший друг. Томас отдавал себе отчёт в том, что это из-за его пристрастия к наркотикам, но он не считал это чем-то постыдным. — Бренда — мразь, а Алби не лучше, — прошипел он сквозь зубы и стукнулся головой о незапертую дверь в кабинку туалета. Сразу стало смешно от своих слов — назвал Бренду при расставании шлюхой, а в тот же день пришёл в этот самый клуб и переспал с пьяным парнем, — и Том хрипло засмеялся — так, будто он всю сознательную жизнь выкуривал по семь сигарет в день. Томас не хотел этого говорить, но в таком состоянии его язык развязывался, и парень мог плести какую-то чушь до тех пор, пока не отойдёт. — И с чего они только взяли, что я зависим? Бред всё это! Я могу в любой момент остановиться! Едва он договорил последнее слово, как в туалет кто-то зашёл, а Томас умолк. Он нехотя затушил косяк и спрятал в наружный карман старой клетчатой рубашки. Прислушался. Какой-то человек в, вероятно, скрипучих кедах, прошёл к умывальнику, включил воду и шмыгнул носом. Томас потянул за цепь слива, и унитаз издал булькающий звук, но больше ничего не произошло, и парень выскользнул из кабинки. Перед ним стоял парень, и на его ногах были дырявые кеды с замусоленными шнурками. Его светлые волосы топорщились в разные стороны, а на лице из-за невыносимой жары начинала запекаться кровь. Томас вынужден был отметить его мешковатую одежду, потому что в этом клубе был свой дресс-код, и этого тощего ни за что не пропустили бы. Томас отвёл взгляд, как только заметил, как блондин через зеркало смотрел ему прямо в глаза, и молча вышел из туалета с мыслью, что парень тут, должно быть, работал. Тогда почему он в крови? Может, стоило было спросить? Томас фыркнул и двинулся к пустующему бару без бармена, огибая плотно прижавшихся друг к другу людей, открытые части тела которых были липкими от пота. Ярко чувствовался запах алкоголя, рвоты, сигарет и кучи одеколонов, что вызывало тошноту. На сцене танцевал мускулистый парень в синих стрингах, а несколько зрителей махали перед ним своими деньгами, лишь бы он спустился и станцевал у них на коленях. Томаса передёрнуло, хотя этот сарай (по-другому назвать этот ЛГБТ-клуб язык не поворачивался) — прекрасное место, где можно было делать всё, что тебе взбредёт в голову. Тут люди не удосуживались доходить до кабинок туалета и занимались сексом прямо на диванчике, где совсем рядом танцевали люди, выпивали и падали в бессознательное от большого количества спиртного. Всем плевать на друг друга, и Томас не удивился бы, если бы он вспорол живот кому-нибудь, и это никто не заметил. Томас присел за барную стойку, повернувшись лицом к толпе. Он наблюдал за пьяной молодёжью, за целующейся и лезущей друг к другу в трусы парой девушек, за подстароватым мужчиной, который вёл под руку к выходу молодого парня, за стриптизёром в синих стрингах, который закинул назад голову и тёрся пахом о бедро миловидной девчонки… Мерзкое место с особой, в какой-то степени прекрасной атмосферой. Томас находил этот клуб ужасно противоречивым, что и привлекало его. — Тебе налить чего-нибудь, Салага? — едва слышно раздался глубокий голос сзади. Томас не обернулся. — Почему Салага? — хмуро спросил он. В этом сарае Салагой называли новичка, который забрёл сюда то ли по чистой случайности, то ли с целью напиться и перепихнуться с кем-нибудь в кабинке туалета, а иногда прямо в зале. Томас тут далеко не в первый раз, и его анальная девственность была при нём. Когда он обернулся, то не без удивления узнал в бармене того самого блондина, что с разбитым носом стоял в туалете. Тот продолжал натянуто улыбаться, хотя глаза его были печальные-печальные, а на кончике носа ещё виднелась не смытая кровь. — Я тебя тут раньше не видел, — пояснил блондин, наливая пинту пива для сидящей справа девушки. Пиво было дешёвым, здесь его называли лесбийским, отчего Томас сделал вывод: она пришла сюда, чтобы подцепить уже пьяную в хламину девчонку и переспать. Блондин толкнул пинту и с ожиданием во взгляде обернулся к Томасу. — Ну, а я не видел здесь тебя, считай, что мы квиты. Кстати, у тебя всё ещё кровь на носу. Что случилось? Блондин смочил языком указательный палец и потёр кончик носа, взглянул исподлобья на Томаса, без слов спрашивая, не осталось ли там ещё крови. Том покачал головой, перехватил руку бармена и сам направил её. — Какой-то дебошир не был рад тому, что я отказался наливать ему шестую рюмку водки. Он был зол и наверняка целился мне в глаз, да вот не попал. Впрочем, нос он мне не разбил — просто сосуды полопались. Не удивлюсь, если наша охрана до сих пор пытается вытурить этого пьянчугу за дверь. Томас закивал и засмеялся, как только услышал фразу «да вот не попал». — Что ж, раз уж мы разобрались с твоими боевыми ранениями, мне голый виски со льдом, — подавив смех, сказал он и развалился на барной стойке. Блондин присвистнул. — Я не имею право наливать больше трети стакана, ты ведь сляжешь прямо тут! Хочешь, чтобы тебя изнасиловал какой-то жирный страшный ублюдок? — Божечки, о чём ты, я хочу, чтобы меня изнасиловал прекрасный блондинчик за барной стойкой, — выкуренная травка развязывает Томасу язык, стоит повториться, но эта фраза нисколько не смутила его: есть у Томаса такая черта — не отдавать себе отчёта в своих действиях. Бармен прыснул. — Тебе даже не нужно быть пьяным, — он подтолкнул Томасу стакан виски с колой и наблюдал, как брюнет сделал глоток, поморщился и отодвинул эту дрянь в сторону. Том начал глупо улыбаться. — Так уж и быть, уговорил, — он протянул руку. — Меня зовут Томас. В туалете или прямо здесь? — А я Ньют. Конечно в туалете, мне нельзя заниматься сексом с прекрасными подвыпившими брюнетами на рабочем месте. — А я хочу здесь, — упрямо протянул Томас. — В таком случае, Томми, тебе придётся подождать. Часа эдак три-четыре, я не знаю, сколько до закрытия осталось, — Ньют не прекращал улыбаться. Томас отвернулся и снова обратил внимание на стриптизёра в синих стрингах. Он был мускулистым и блестел от пота, а волосы были коротко стрижены. В общем, такой тип парней, который Томасу совершенно не нравился. Этот мужчина, уходя со сцены, кинул мимолётный взгляд на него и обворожительно улыбнулся, и Томас демонстративно коснулся языка двумя пальцами. Улыбка танцора растаяла, и он скрылся. Том фыркнул. — Чем тебе Человек-Синие-Стринги не угодил, Томми? — Томас рассмеялся и тут же прекратил, когда до него наконец-таки дошло, что Ньют беззастенчиво называл едва знакомого ему человека «Томми». — Томми? — переспросил он. Ньют пожал плечами. — Могу так не называть тебя, если хочешь, — Томас повернулся спиной к толпе и посмотрел блондину в глаза, под которыми пролегли тёмные круги, которые было видно даже при плохом освещении. — Нет, продолжай, просто я думал, что люди немного по-другому называют человека, с которым они собираются переспать на барной стойке. Ньют наклонился поближе из-за громкой музыки и спросил, как тогда их называют. — Примерно так: «Хэй, чувак, ты там заснул? Я такими темпами кончу через два часа». Ньют прикрыл ладонью рот и захохотал. Его острые плечи, скрытые мешковатой толстовкой, подрагивали от смеха, отросшие светлые волосы скрывали пол-лица. Ньют отвлёкся на сообщение в телефоне, и его улыбка постепенно стёрлась. — Мне нужно идти, — прокричал он, закидывая полупустой рюкзак через плечо. — А как же перепихон на барной стойке? — с разочарованным видом воскликнул Томас, насупившись и скрестив руки на груди. — Прости, дело не терпит отлагательств, но ты заходи, я работаю здесь по четвергам, субботам и понедельникам. Ньют быстрым шагом направился к выходу, и Томас понял, что его отпустило. Он сделал ещё один глоток препротивнейшего виски, слез со стула и потащился в толпу танцующих.***
Ньют всегда вёл себя по-другому на работе. Ему приходилось держать планку, чтобы его собственный дядя не лишил Ньюта работы — современному студенту без подработки никак не обойтись. Приходилось быть весёлым, участливым и показывать заинтересованность в чужих проблемах, когда на деле ему было глубоко плевать, от кого залетела та пьянчуга, хлещущая бокал за бокалом в два горла, кто там с кем расстался, кому изменил парень… Его дело — плескать спиртное по стаканам, а не выслушивать нытьё бесхребетных идиотов. Обычно, когда Ньют заваливался в пустую квартиру, в которой когда-то жила собака, он тут же засыпал на диване, затем просыпался через четыре часа и шёл в университет. Неделю назад он закрыл сессию и теперь он мог спать чуть больше — не четыре часа, а четырнадцать. Ньют считал, что у него синдром утомительного сна — это когда ты просыпаешься и чувствуешь себя ещё более уставшим, чем перед сном. Каждое утро он едва мог встать с кровати, потому что перед глазами всё резко плыло, расходилось тёмными пятнами, голова шла кругом, а к горлу накатывала тошнота, хоть и желудок был долгое время пуст, и кроме воды в нём ничего не было. Когда Ньют ещё не переехал от родителей, они заставляли его завтракать, но теперь он просто брал с собой две бутылки воды без газа и шёл на учёбу. Обильное питьё обманывает желудок, из-за чего появляется мнимая сытость. Ньюта это устраивало, хоть и ненадолго. У Ньюта было двое верных друзей — Минхо и Тереза. Они познакомились пару лет назад, и их знакомство было слегка необычным. Когда у Ньюта была собака — золотистый ретривер по кличке Дженна, — он выгуливал её каждый день в парке и спускал с поводка. И, что было совершенно нехарактерно для Дженны, она покусала Терезу: вцепилась зубами в ногу, разорвав ткань джинс и носков. Минхо был рядом, и вместе они отправились в больницу. Как ни странно, Тереза вовсе не собиралась требовать возмещения морального или физического ущерба, нет. Она просто сказала: — Что ж, теперь мы с твоей собакой связаны. В полнолуние я буду превращаться в золотистого ретривера и обгладывать конечности младенцев. Фраза, несомненно, казалась жутковатой, но Тереза засмеялась, и Ньют вручил ей очищенный апельсин. Минхо и Тереза встречались уже около трёх лет, и Ньют никак не мог понять, как такие непохожие характерами люди вообще могут жить в гармонии и мире. У Терезы семь пятниц на неделе, и она могла совершенно внезапно перекрасить волосы в другой цвет, потому что ей понравилось, как это выглядит. Минхо был консервативно воспитанным парнем, который не упустит возможности подстебать друзей, но не будет сюсюкаться или церемониться с малознакомыми ему людьми. Он мало кому доверял, обладал превосходной физической формой и для своих двадцати трёх лет он медленно, но верно подбирался к званию лейтенанта местного полицейского округа. Тереза была на год младше него, работала журналистом в не шибко популярной газете и писала сказки для маленьких детей. Она, конечно, пыталась писать что-то более серьёзное, но бросала всё на полпути. Она любила сладкое и никогда не отказывала себе в том, чтобы перекусить кусочком торта вечером за просмотром фильма, в то время как Минхо даже в чай не добавлял сахар. Тереза постоянно пыталась таскать Минхо в походы, на прогулки, в музей или просто сходить на речку помочить ноги. Он же предпочитал побыть дома, никуда не выходить и лениться даже открыть дверь доставщику пиццы. Было забавно наблюдать за тем, как они спорят, что именно подарить их общему другу на день рождения: спиннинг или швейцарский нож с кучей прибамбасов и, несомненно, необходимой каждому открывашкой для пива. Тереза любила современное искусство, в то время как и Ньют, и Минхо находили это не более, чем деградацией искусства — они неустанно повторяли это, когда посетили выставку работ современного художника. Ньют лежал на кровати и никак не мог придумать себе занятие на ещё не пришедший день: сам он планировал быть асоциальным ленивцем, но Минхо звал пересматривать все части «Звёздных Войн» в хронологическом порядке, в то время как Тереза, наоборот, предлагала смотреть со «Скрытой угрозы», из-за чего снова начинался спор. Из головы никак не выходил этот брюнет… Томас, если ему не изменяла память. Интересно, он со всеми незнакомыми барменами может общаться так открыто, извергаться сарказмом и иронией, да ещё и шутить с таким лицом, будто он предлагает заняться сексом на барной стойке всерьёз? Ньюту в голову взбрела мысль, что подумали бы посетители клуба, если бы они застали это зрелище. Томас был красивым. Не таким, конечно, как люди на фотографиях в Facebook, но уж точно симпатичнее него самого. Жаль, конечно, что они вряд ли увидятся в будущем, он, наверное, отличный друг.