***
Лас прилетел в Италию через месяц, без предупреждения. Знал наверняка, что брат никуда не уезжал, и, если повезёт — застал бы в квартире. Открыли ему быстро, он даже сам удивился, ведь не успел постучать, а уже заслышал шорох за дверью. Сашка появился перед ним запыхавшийся, краснолицый, с запачканными в глине руками и в шёлковой пижаме — картинка. Может, ждал доставку, а его уж точно не ждал. В расширившихся зрачках — замедленное узнавание. Сашка всё стоял на одном месте, не пропуская внутрь. Изумление налицо. Румяность отступила, хозяин дома побледнел. Разглядывали друг друга с непомерным интересом, будто встретились впервые. Скульптор онемел от таких гостей. И Лас взял на себя инициативу, сделав первый шаг — для начала через порог. Шутливо, дабы разрядить обстановку: — Если гора не идёт к Магомету, то Магомет пойдёт к горе. Слыхал, Алессандро? Вслед за Ласом вкатился его чемодан. Как минимум он здесь планировал задержаться. Сашка закрыл за ним дверь, привалившись к ней спиной, всё ещё глядя на брата как на призрака. Бу! Не шевелится, не говорит — точно до смерти напуган или пойман за чем-то непристойным. — Ну что ты так смотришь на меня? Я в отпуске, Италию вот приехал смотреть. Перекантуюсь у тебя пару дней. Против? — Да, — не своим голосом ему отвечает. Дела! — Почему? Ты с кем-то живёшь? — Да, — поспешно. — А как же анти… На языке вертится. Что там? Против секса. — Илас. — М? — будто не понимая. Сняв обувь, прошёл дальше, приступив к осмотру территории. Сашка запаниковал, преградив ему дорогу. — Стой. Я приберусь. — Да что я, срача не видел. Так и с кем живёшь? — Иль, прекрати. Зачем ты приехал? — захмурился, обтерев грязные руки о какое-то полотенце. А масляные глазки бегают, места себе не находят. — Что скрываешь? Травку? Девушку? Джоконду? Чувства? — Очень смешно… — Не смешно, грустно. Не ожидал, что любимый брат меня так холодно встретит. Но я всё же останусь. — Нет! Уходи. — Вцепившись ему в руку, слабо потянул назад — к выходу. Видно, прогонять не хотел, но и пропускать не хотел тоже. Иласа же на инстинктах потянуло в ту комнату, где, по логике, размещалась мастерская, и откуда несло красками и влажными материалами. — Туда нельзя! Илас! — глаголет как сам Господь. Запретный плод сладок. Как там писал Марк Твен? «Если бы змей был запретным, Адам съел бы и его». И это сейчас не только про желание увидеть творения маэстро. Оба, точно, затаили дыхание, поскольку образовалась звенящая тишина, когда братья попали в «царствие небесное». Здесь одна стена была загромождена множеством исписанных холстов, но только те, на которых был изображён он — Илас, были повёрнуты лицевой стороной. И его портретов здесь оказалось не два и не три, то есть удивляться было чему. А если не брать во внимание Сашкину музу, то бишь его изображения, то комната, обустроенная под мастерскую, выглядела как типичная художественная студия: застеленный плёнкой пол, заляпанный красками, пара стульчиков, стены глубокого зелёного цвета, в некоторых местах поклеенные газетой, письменный стол, какая-то крутая лампа и оборудование под лепку скульптур. И. На размещённом у окна втором мольберте снова картина, снова непроста. Подойдя ближе, Илас неосознанно облизал пересохшие губы. Саша перерисовал «Сотворение Адама», вот только вместо Адама написал себя, а вместо Бога — Иласа. Голых. Протягивающих друг другу руки. Ничего необычного, кроме, пожалуй, всего. Что ж, к необычности Иласу не привыкать. Художник грубо оттеснил зрителя и нервно застелил холст пёстрой тряпкой. — Практиковался. Просто срисовка, — резко оправдался, пряча глаза. — Как порочно. — Ему не следовало так себя вести, но Иласу хотелось, наконец, получить честных ответов. — Это такими поисками ты занимался? — Это мировое искусство и всё. Тебе не понять! — Нет, я как раз стал понимать больше. — Сашка, весь растерянный и расстроенный, напротив, не соображал уже ничего, нервно теребя пижамную рубашку. — Мои портреты, Адам, какой-то антисексуализм, твоё молчание. Если раньше я гнал такого толка мысли, то после ссоры с Анитой всё просто встало на свои места. Ты меня любишь? — доверительно заглянув в шалые глаза, уточнил мягко, как если бы спросил про самочувствие. И ответа не ждал. Это и был ответ. — При чём здесь?.. Нет. Илас. Глупости. — Значит, ты меня не любишь? Хорошо, подойдём с другого боку. — Нет. В смысле… Мы братья. — Я знаю. — Как брата. — Хорошо. Почему смутил вопрос? И тут Саша не выдержал — всхлипнул прямо как в детстве, включив защитную реакцию. Принял допрос за осуждение. Жалостливо заоправдывался. — Почему ты так себя ведёшь? Конечно, я люблю тебя, мы же семья… Твоё лицо проще всего нарисовать, поэтому я учусь на твоих портретах. Выглядит странно?.. Тогда я больше не буду… Сотворение Адама… Там… Я выброшу. Я ничего такого не хотел… Просто ты когда-то сказал, что я сын Адама, поэтому… Я просто рисую… Поверь. Илас куда более уверенно, чем раньше, обнял, устроив его голову себе на плечо, успокаивающим жестом поглаживая по щеке. Саша неминуемо прижался, опутав руками, напрасно решив, что его милой лжи поверили. — Прости. Довёл. Давай попробуем по-другому. Я тоже думал, что я один такой «неправильный». Ты несовершеннолетним был, Саш, братом моим младшим, я же пример должен был тебе подавать — представь, каково было мне, когда я подавлял свои желания? Ложь — вот что разрушает людей, Саша, не секс. Я не готов мириться с тем, что ты никого не хочешь. Ты хочешь меня, я — тебя. — Илас почувствовал, как тело в его руках в момент напряглось. — И я больше не намерен притворяться. — Что ты такое говоришь?.. Парень медленно выпутался из объятий, отчего-то посмотрев на него как на врага. Илас же ласково ему улыбался, понимая его смятение. С первой секунды нужно было наступать более осторожно и ненавязчиво, а не нападать с обличением. — Что я люблю тебя не как брата. И хочу. Ты другого мнения? — Иль… ты чего? Это… Это неправильно… Это… противоестественно. — Если нам обоим нравится, почему неправильно? — Но это неправильно! — Я уже слышал. Помнишь, что тогда по радио говорили? Пара богов — это единственная в своём роде пара, и в их случае кровосмешение сакрально, а не порочно. Но мы с тобой тоже единственная пара: ты предназначен мне, я — тебе. Ну, что так смотришь-то? Нет? Боишься? Боялся, ещё как боялся. — Нам нельзя… — Нам никто не может запретить. — Отец нас убьёт… — Мы взрослые люди, это наше дело. — Нет, Иль… Сашка отступил, мотая головой, и ещё и припустил, точно заяц. Если только зайчик. Илас поймал его в проходе, мягко засмеявшись ему в макушку. — Я ему душу излил, а он наутёк. — И посерьёзнее: — Что не так? Я знаю, что у тебя ниже пояса — это не проблема, поверь мне. — Я не собираюсь с тобой спать! — Ты действительно этого не хочешь? — Ни с кем… Илас… ты же знаешь, какой я… А ты другой, у тебя будет своя семья! — Это не ответ. И не надо решать за меня. Ты не мой сын — ты мой сводный брат. Это даже не инцест, ты же никого не хочешь мне родить, м? Почесавшимся бородой о его нежную шею, наконец, прикоснулся к ней губами, и тело в руках вот так запросто обмякло. — …А если бы мог? — не своим голосом добавляет. — Не знаю. Мы бы постарались этого избежать? Давай думать о насущном. …Как же долго я этого ждал, — горячим выдохом, совсем о другом. — Ты же тоже? Выцеловывая ему за ушком, не торопясь расстёгивал его пижамную рубашку. Положение неудобное, вслепую справиться с пуговицами непросто. Тогда руки скользнули под. Погладили плоский живот, пересчитали рёбра. Саша задрожал как осиновый листик, насильно прибитый к мостовой дождём. И всхлипнул, когда Илас коснулся его вставших сосков. — Иди поцелую. Но тот оцепенел, утонув в кольце рук, не откликаясь на ласку. Илас развернул его к себе, остудив свои смелые порывы, заметив замороженное состояние. Не так. С ним нужно иначе. Поэтому он прижал его к себе, невинно сложив руки на пояснице. Стал покачивать из стороны в сторону как маленького, без посягательств на личное пространство. Какой ещё реакции ожидал от ангела? — Ты моё застенчивое создание… Дышим. Я просто тебя пообнимаю. Когда обнимаю, тоже некомфортно? — Нормально… — Нормально-нормально? Или «ну но-ормально»? И вот Сашка потянул уголки обескровленных губ вверх. — Всё нормально, честно. Есть контакт. Когда всё прояснили, вроде бы общение должно было стать проще, но как бы не так. Присутствовало смущение, перестройка былых отношений. Как себя теперь вести? Илас не мучался столь глубоким анализом, потому что он давно всё для себя решил, при этом имея оформленные желания. Время требовалось Саше. Первые дни они заново находили общий язык. Саша показывал ему город, Лас держал его за ручку, заполучая смущённые улыбки. Они не стали ближе физически, но кое-что кардинально поменялось — нечто незримое. Отныне они спали в одной кровати, и, помимо общих «потягушек», в ночной тиши Иласу удавалось срывать непорочные касания губ, когда лица настолько близко, что можно почувствовать дыхание, носы столкнуты, губы смяты и ещё чуть-чуть, но нет… Откровенно говоря, то было мощнее секса. По утрам Сашка готовил, а Илас, сонно растирая щетину, за ним наблюдал, пока фоном им служил говорящий по-итальянски ноутбук. И немного забегали вперёд. — Что планируешь после окончания универа? — Мне здесь нравится. Не хочу обратно. Попробую найти тут работу. Может, перееду в другую страну. Не знаю пока. Столько мыслей… — Будто очнувшись, уточнил: — Это ведь проблема, да? — Я тебя услышал. Что-нибудь решим. Я же айтишник, без работы не останусь. — Ты готов переехать?.. — Не прямо сейчас, но в перспективе. У меня ещё есть дела в Москве. — А папе что скажем?.. — Ничего. После моего развода мать же на тебя всех собак спустила, а он от тебя не отказался, помогал и до сих пор это делает, даёт престижное образование. Всё он давно понял. Я читал его завещание: он оставил мне сеть, а тебе — дом и по мелочи. Вряд ли что-то изменится. — Мы подвели его. — А он подвёл тебя. Давным-давно. И если объективно, я был тебе бо́льшим отцом, чем он. Если бы он достаточно о тебе заботился, мы бы так не сблизились. — Но он нам всё дал. Не такой уж он плохой. Он мог вообще меня не забирать, отдали бы в приют, мама всё равно его в отца не вписала. — Санечка, он должен был тебя забрать, это его долг, а не жест доброй воли. За это не благодарят. Вот ты себе можешь представить ситуацию, как сходил налево и заделал там ребёнка? И бросил. — Подожди. — Ты подожди. А он однозначно тебя маленького видел и на руках качал. Он не мог не знать, что ты необычный ребёнок. Ты себе представляешь, как от ребёнка, которому больше других нужна поддержка и любовь, откупаешься деньгами? А потом… кому ещё сказать спасибо? Соседке твоей, что спасла тебя, не сигналя ни опеке, ни ментам? Детский плач и крики на весь дом — это же так естественно? Матери моей давай спасибо скажи, что сначала доводила, а потом вены твои резаные повезла зашивать. Или ты забыл, как отец хотел там тебе всё перекроить? Ты же не зайчик плюшевый. Отче наш неидеален, особенно по отношению к тебе. Сашка усмехнулся. — Ну что ты завёлся. Зайчик плюшевый… Скажешь тоже. — Ты, да — зайчик, а я завёлся, потому что ты не по делу хороший. Я даже думать не хочу, что бы они там тебе навырезали. Отец, конечно, не заморачивался — не его же бы кастрировали. Саша перелёг через барную стойку, неожиданно чмокнув его в губы. Улыбался. — Спасибо. Только благодаря тебе я здоров. — Пожалуйста. Мне и разбираться с твоей робостью. И снова запунцевел, но теперь хотя бы без страха в глазах.***
В тот день Саша был сам не свой. Срок отпуска истекал. Иласу уже пора было возвращаться. В интимном плане между ними так ничего и не случилось, и он не настаивал. Это гложило, похоже, только Сашу. По этой причине он безвылазно сидел в мастерской, не подавая признаков жизни. Волновался, грустил, корил себя за что-то — кто знает? Лас уже собрал чемодан и прощаться вот так не собирался. Хватит, сыт по горло тишиной и недомолвками. Поэтому он сам пришёл к нему под вечер, чтобы позвать прогуляться. Саша нашёлся на полу, взглянувшим на него красными глазами. Рой вопросов. Но что спросить? Они же не навсегда расстаются. Илас спокойно присел рядом, уставившись на изгвазданный холст, на котором было что-то, но это что-то перемазали. — Самое время учиться говорить. Я не всё могу понять. Сашка уронил макушку ему на плечо. Взял за руку. Сам. Всё сам. — Я не уверен. Я боюсь… Я хочу, чтобы ты… Чтобы мы занялись любовью… — Видит Господь, эрекция появилась уже только от этих слов. — Но мне не хватает решимости. — Попроси у меня, я тебе немножко отсыплю. Сашке улыбку, ему улыбку — всем раздали. Илас подтащил того к себе, уместив между ног. Больше ни с кем не поделятся. — Так и что решаем, Александр Кесаонов? — Ты меня… сделаешь своим? — О Господи, — свистящим шёпотом, окончательно сведённый с ума. — Мистер Обольщение, ты что со мной делаешь? — Он повернул его к себе лицом и невинно поцеловал. Пока невинно. — Я буду целовать тебя по-взрослому. — Да. Я хочу этого только с тобой. — Я буду целовать тебя везде, даже в тех местах, где ты сам себя не видел. — Да… — И я хочу увидеть и заласкать всё, что ты от меня прячешь. — Иля… — Ну нет, зайчик, давай согласие: ты мне позволишь делать всё, что я захочу? — Да… Илас погладил его по щеке, кончику носа, провёл пальцами по губам, обвёл контур бровей. И ещё один вопрос. — Чтобы сделать тебя своим, я окажусь в тебе, и ты будешь чувствовать, какой я здесь, — опустив его ладонь себе на пах, — хах… как сложно-то. Урок полового воспитания провален… Ну и как ты на это смотришь? — Я знаю, что из себя представляет секс, — немного обиженно и с тем же смущённо. — Пожалуйста, просто не давай мне думать… и сделай это. — Я всё сделаю, не сегодня, так в следующий раз. Ты не должен переживать за мои желания. Ты должен сказать мне, что готов и не потому, что боишься моего разочарования. Сашка уже просто сам его оседлал, обвив шею да так пылко, и впился губами, совсем-то не умея целоваться. Илас в улыбке приоткрыл рот, игриво высовывая язык, поддразнивая внезапно осмелевшего зайчика. — Делай всё, что хочешь, — сказал ему Илас. И тогда они целовались. Долго целовались. И прерывались. И дышались друг другом. И хотелись так же. И тогда Илас целовал его шею, долго нежил его шею, собирал губами дрожь. И еле удерживал разгорячённое юное тело, столько лет томящееся в одиночестве, сейчас вспыхнувшее и изголодавшееся. Оба быстро остались без футболок, зато после сбавили темп. Он подмял Сашу под себя, любуясь видом сверху: мерцающие глаза, трепещущие губы, страстный румянец. Всё тот же беззащитный ангел. Для него. Илас спонтанно мазнул по стоящему рядом холсту, сжав Сашин сосок, замарав его в краске. И проделал то же, помяв ему грудь, на которой остались цветные разводы. — Ты сумасшедший?.. — волнительным, но совершенно точно восторженным шёпотом. Второй сосок он ему прикусил, а потом зализал. Саша уже лишь от этого невозможно сексуально запрокинул голову, соблазняя адамовым яблоком, которое также хотелось прикусить — довести до скулёжа от возбуждения. Носил Саша обычные боксеры, хотя мог себе позволить что-то покороче, наподобие женского белья, потому что бугорок у него торчал маленький. Когда же Илас прихватил резинку трусов, Сашка опомнился и схватился за них, как за спасательный круг. — Зачем держишь? — мягко. Не хочет так, снимет по-другому. Снимет пыткой. Губами — по бёдрам, опасно близко к паху, снова к пупку, вокруг, ниже, прихватывая кожу, кружа у заветного местечка. И неотрывно смотря ему в глаза, страстью исподлобья — вот так можно остаться без одежды и невинности намного быстрее. — Сними сам. Сделай это для меня. Покажи мне свою красоту. Зажмурившись, тот медленно и застенчиво-зрелищно подчинился. Илас помог ему стянуть бельё с коленей, перехватив его ноги, удобно подтянул к себе, поглаживая. Как там что у Саши — он знал только в теории, на практике всё оказалось — безусловно, лучше — и так, как он себе представлял. Пенис с его указательный палец с маленькой, просто очаровательной малиновой головкой — такой же беззащитный, как расхристанный под ним краснощёкий Александр. Еле заметный шрам на лобке погладил в первую очередь. Всё и правда хорошо прижилось. Ничего лишнего. Уязвимая поза. Ранимая, гладко выбритая розовость промежности. В надутых половых губах яички, между ними спрятан его самый страшный секрет. Ну, наконец-то… — Раздвинь. Покажи мне. Саша что-то бессвязно промычал, накрыв глаза ладонями. — Покажи, не стесняйся. Это же я. — И поцеловал внутреннюю сторону бедра. Самого вело как после крепкого алкоголя, но пьянеть не время. Время — пить, как в последний раз! Отвернув лицо, парень послушно развёл ноги, держа руки наготове, будто сейчас будет отбивать всех непрошенных гостей. — Умничка. А теперь опусти ноги мне на плечи, устройся поудобнее. — Зачем?.. Илас лёг на живот, удобно устроившись у него между ног, удерживая его от слишком резких толчков. Показал Сашке язык — и сам думай, дурашливо или двусмысленно. — Не смотри так… — Я уже всё посмотрел, — горячим дыханием в промежность. Саша вздрогнул. Прекрасно. Илас без предупреждения вобрал его маленький член, и его обладателя будто прошило током. Мягкий нежный пенис легко поместился во влажный жаркий рот, и Илас начал посасывать его, ловя Сашины ноги и стоны на грани крика, и ещё взгляд — расфокусированный, масляный как его краска. Особый уход к головке привёл к сшибленному мольберту. На пол упала палитра и несколько тюбиков. Брызги попали и на них. Голый Саша с пятнами масла на теле — вот это отдельный вид искусства. — Кончай, когда захочешь. И кончил он быстро, как и положено неискушённому ангелу — белесым семенем ему в ладонь. — Хороший мальчик. А хорошего мальчика снизу размазало, расплавляя в металл помягче, посговорчивее. — Лежи. Я сейчас приду. Пришёл он с одеялом, которое предусмотрительно подстелил под него, а также со смазкой и презервативами. Саша не то, что не встал в его отсутствие, он не шелохнулся. Илас помог ему перелечь, с восхищением оглаживая податливое тело. — Не спать. Он широко улыбнулся, увидев, как сонно моргает разнеженный и полностью расслабленный Саша с призывно разведёнными ногами. Пока тот приходил в себя, он на пробу подсунул один палец во влагалище. Как и ожидалось, оно было коротким — не дальше его мизинца. Вставлять туда что-то длиннее пальца пока было просто некуда, с трудом вошла бы лишь головка. И прямо в эту минуту он исчерпал свой, как ранее казалось, бесконечный запас терпения, потому занялся сразу передней и задней дырочками. — У тебя там так тепло и влажно. Хочешь потрогать? Саша уже на всё был согласный и осоловело протянул в дар руку — делайте, мол, что хотите, хоть в лаву её. Сначала он обильно смазал им пальцы, просунул Сашин указательный ему же во влагалище, а затем виртуозно подсунул свой, снова услышав протяжный стон. И неспешно начал толкаться, прихватив губами кожу на бедре. У Саши снова встал, и он снова завертелся, завздыхал, разъезжаясь пятками по плёнке на полу, попутно мараясь в краске и пачкая одеяло. — Тише, тише, куда ползёшь? — Иль… я… — Ты в облаках, вижу. Сейчас будет ещё приятнее. Свои яйца уже просто звенели от тяжести. Но Саша ещё был совершенно не готов. Тогда, собственно, Лас подтянул его задницу выше, перехватив поперёк живота, одновременно просунув язык во влагалище, а указательный палец в анус. Одна дырочка ещё и сама по себе немного увлажнялась, вторая сильно сжимала. Илас нашёл заветный бугорок в заднем проходе, в очередной раз восхитившись строением его совершенного тела, прямо-таки рождённого для удовольствия. Грех — оставлять его без ласки! В конце концов Саша кончил, заплакав от бурного оргазма, вцепившись в свою дрожащую промежность. Быстро избавившись от штанов и белья, Илас лёг на него сверху, удерживая часть веса на локтях, нежно гладя его по лицу и целуя в подставленную шею, не прекращая растягивать. — Сейчас будет больно, придётся немного потерпеть. — Илас… «Бог благословил их и сказал: «Плодитесь и размножайтесь; наполняйте землю и владейте ею». — М? Так сам Бог сказал… — Мне так хорошо. …Своим детям. — Теперь будет только хорошо. Но соврал. Острая боль пронзила поясницу. Саша вонзился ногтями ему в спину, пытаясь соскочить с члена, и запрокинул голову в гортанном вскрике. Наконец-то они единое целое… В узости, боли, сладости. Илас целовал его, шептал всякие романтические глупости, давая время привыкнуть к незнакомому чувству заполненности, и снова подсунул палец в переднюю дырочку, большим натирая ему головку. Кто бы знал, что он так талантлив в многозадачности, многорукая Шива! Трахались они громко, вздыхая и постанывая, слепившись телами. Илас поддерживал его за макушку, заставляя смотреть в глаза, делая толчки, от которых крыло. Повторял как мантру в покрасневшие губы, сорвавшие запретный плод: — Теперь ты мой, ты мой… «И стало так». Саша то драл его за волосы, то бороздил ногтями бороду, то запрокидывал голову, охрипнув от стонов и заалев до предела, обоих перепачкав в краске с головы до ног, потеряв связь с реальностью безвозвратно. После… После всего они оба без всяких физических и моральных сил лежали на том же, пропитавшемся потом, одеяле, устремив пустые взгляды в потолок. На потолке правды нет. Их взгляды снова встретились. Оба серьёзные. Оба убитые и воскрешённые. Любившие друг друга. Вот и Саша первым протянул руку, погладив его по колючей скуле. Илас накрыл его пальцы, смял, забрал, прижал к губам. Их взгляды всё ещё ласкали друг друга даже после того, как тела испустили дух. Илас хрипло спросил ещё раз: — Ты нашёл ответы? Будто понимал какую-то особую их ценность. Будто, если тот не нашёл, он бы сам отправился на поиски. Саша с горечью свёл брови. Это ничего не объясняло. — Ты знал: раньше был популярен в цирках показ гермафродитов, шоу называлось «Представления уродцев»?.. Уродцев, двуполых нелюдей. В средние века церковь не принимала таких, как я, потому что считала, что мы от лукавого… Нас преследовали и убивали. Древние греки убивали таких новорождённых, как я. И римляне тоже. Детей. Потому что мы были плохой приметой… — с надрывом. — Но почему?.. — повышая голос. Тысяча вопросов. — Неужели Господь ошибся? — И ещё громче. — Но нет… «И сказал Бог: да будет свет!» И стал свет! Потому что у Бога дело есть слово! Всё неслучайно! Так?! В каждое из существ вложено премудрое и художническое слово! — Громче! — …Недоступное взору! — Чтобы Он услышал! — Вот как говорится в писаниях. Но что получается?.. Нас считают неполноценными уродами, которым недоступно счастье. Нас калечат! Ломают… Заставляют находиться в тени… ненавидеть себя. Но если Господь делал всё неслучайно, если всё премудро… то где он был, когда его существ убивали?.. — Он всего лишь Творец. — А мы твари? — Вопрос веры. — Пусть так. Но теперь я хочу жить по-другому — не ожидая чуда, не прячась в тени, не боясь любить. Себя. Я больше не хочу быть тварью. Я хочу быть наконец-то человеком, который любит. Тебя. Всё началось с тебя и продолжится с тобой. Ты понимаешь? Илас произносит одними губами: «Я понимаю». — Поэтому между Богом и мной всё кончено. Он понимает — это ответ.