Ёжики

Прощание с опостылевшим офисом вышло бурным и скоротечным. Хим собрал две коробки накопленных шмоток, оставил на память последующим поколениям фотографии на стенах и со словами «Счастливо оставаться, ихтиандры хуевы», вывалился в совершенно свободную счастливую безработную жизнь. Формально безработную, потому что постоянные клиенты потянулись за ним «на волю», довольные, что можно вырваться из-под финансового гнета грабительского прайса и строгих корпоративных ограничений, которые накладывала именитая фирма на своих клиентов, высасывая за плёвые дела баснословные гонорары. Химчан не возражал: прежняя контора добрых ностальгических чувств в нем не вызывала и он не отказывал желающим сэкономить. Сам он в любом случае оставался в выигрыше. Однако, прежде чем серьезно взяться за пахоту уже собственного клиентского поля, Хим пообещал себе отпуск. Летний месяц на побережье. На Ибице, например. То, что нужно истосковавшейся по свободе от звонков и проверки корпоративной почты пташке. Никаких ноутбуков, разговоры только с мамой и только раз в неделю – «Да, мамуль, я жив, здоров и даже не обгорел». Именно с такого звонка и началась та история. Половина беспечного бездельного отпуска была позади, Чан покрылся ровным загаром, счастливо избежав алых последствий неумеренного потребления солнечных ванн, и сейчас болтался в поисках развлечений по Плайя ден Боссе. Прохладный ветер с моря и бездонное небо в крапинках сияющих звезд делали вечер до боли романтичным, а самого отпускника – безобразно мягким и падким на развлечения. Зарулив в ближайший бар, пообещавший ему живую музыку, сытную еду и танцы, Хим приземлился прямо по центру барной стойки, заказал пошленький коктейль под настроение и сам себе объявил вечер открытым. К тому моменту, как его мобильный разразился требовательным звонком матери, он перетанцевал, кажется, со всеми посетителями и посетительницами бара, выдул не меньше двух столбцов коктейльной карты – надо же все попробовать и найти самый вкусный – ему было уже хорошо и немного томно. Хотелось подвигов, а тут мама. – Аллоу~ – прогундел в трубку блудный сын и плюхнулся на высокий табурет, чудом не спикировав на пол. Не отрываясь от трубки, Хим показал рукой обеспокоенному бармену, что все в поооолнейшем поррррядке. Тот недоверчиво покачал головой – забавный клиент с лисьими чертами лица и привычкой беспокойно облизывать губы, почему-то вызывал симпатию. Придвинув уже порядком набравшемуся, но все равно четко говорящему что-то в телефон, мужчине очередной высокий бокал с коктейлем, бармен сдвинулся, чтобы принять заказ у кого-то рядом. Алкогольные пары мягко укачивали, и погруженный в разговор Хим рассеянно улыбаясь кивал не в такт, хорошо, что родительница не видела. Мамино щебетание о домашних делах помноженное на черносмородиновое нечто с двумя непременными соломинками и клубничинкой на крае, отлично отвлекало от внешнего мира. Вслушиваясь в далекий голос, Хим задумчиво катал коктейль по полированной столешнице, держа за тонкую ножку, и время от времени прикладывался к бокалу, делая глоток прямо через край, – к черту бабские трубочки. Навалившаяся слева тяжесть стала для него полнейшей неожиданностью. – Извини, я перезвоню, – и не дожидаясь ответа привыкшей ко всему матери, сбросил звонок, одновременно поворачивая голову. Нос уперся в препятствие. Химчан по-черепашьи выгнул шею, сдвигая голову чуть назад, и попытался сфокусироваться на нахале, покусившимся на его бесподобную особу. Беглый осмотр с расстояния 5 сантиметров дал не много: приоткрытые в улыбке пухлые губы, ровные, чуть вразлет, ноздри – Хим перевел взгляд чуть выше, рискуя вывихнуть глазные яблоки, если это вообще возможно, – выжидающе хлопающие глазки-вишенки. Вдохнул: пахнет приятно, терпко и свежо. Парень. Молодой. Кореец? Ну что ты будешь делать, понаехали тут, человеку отдохнуть негде. Ким сдвинулся корпусом в попытке выползти из-под придавившей его наглой туши и не навернуться с табурета. Только переместившись, он понял, что туша, оказывается, просто тянулась куда-то за него, видимо, не решившись прерывать разговор, и потеряла равновесие. Да, именно так и было. Наверняка. Недовольно кашлянув, Химчан строго нахмурился, показывая свое отношение к чужим прикосновениям, и неожиданно икнул. И еще раз. Парень расхохотался, взял-таки салфетку, за которой тянулся, и уселся на соседний стул. – Привет! Вода нужна? – добродушно улыбаясь, он протянул руку. Хим отрицательно помотал головой, с интересом разглядывая две очаровательные ямочки, придающие одновременно лукавства и невинной застенчивости этой мордашке, и крепко пожал большую ладонь. – Хим-ик-чан, – и дружелюбно улыбнулся, салютуя ополовиненным бокалом. – Джело, – донеслось в ответ, и парень поднял ровно такой же коктейль, только полный. Хим хихикнул: – Как-как? – в голове уже весело шумело, и эта собачья кличка его не по-детски развеселила. Парень терпеливо улыбнулся, выудил откуда-то ручку и нацарапал на салфетке «Zelo». – Эй, так ты Зело? – Чан сфокусировался на переносице собеседника. – Не-а, Джело… – не найдя понимания, тот вздохнул. – Ладно, зови меня Чжунхон, так привычнее, да? Просто я музыкант, Джело – мой псевдоним. А ты кто и откуда? Сколько лет? Химчан растрепал прическу и залпом допил коктейль – икота прошла сама собой: – Да никто, в общем-то. Я никто из Кореи, и явно старше тебя, – Джело вопросительно поднял брови, растерянно улыбаясь. – А давай я угощу тебя, за встречу? – мастер-фломастер переводить тему, Чан неловко попытался соскочить. – Ты представляешь, какова вероятность встретить соотечественника за тридевять земель от дома? – и под скептическое хмыкание постучал по стойке, привлекая внимание бармена: – А повтори нам, брат! – тот понятливо кивнул и последующий разговор тек уже под знаком знакомых трубочек и клубничинок. Джело оказался собеседником интересным, непринужденно поддерживающим разговор на любые интересные Химчану темы. За болтовней они не заметили, как в баре стало слишком шумно. – Может, пойдем? – они встали одновременно и неловко застыли, почти прижавшись друг к другу. Хим снова смотрел снизу вверх. Телочек рос явно на комбикорме и вполне мог сшибать звезды макушкой. О чем был тут же проинформирован. Заржав, Джело приобнял старшего за плечи и потащил на выход. Они шатались по обезлюдевшим улицам еще очень долго, обсуждая какие-то глупости и важности, и внутри Химчана все рос и рос горячий ком какой-то сумбурно-скоротечной, ни на чем не основанной привязанности и ощущение, что они знакомы лет сто, не меньше. Словно все годы своей жизни он провел не в Сеуле, а здесь, на Ибице, под этим бездонным небом в крапинках сияющих звезд рука об руку с высоким нескладехой, выслушивая пространные рассуждения о музыке, танцах, отношениях, политике, спорте. И теперь страстно желал еще сто лет так бродить по волшебно-бесконечным тихим улочкам под шорох далекого моря. Как же так вышло, что в какой-то момент Джело вдруг замолчал и прижал его к шершавой стене какого-то дома? От черносмородинового поцелуя сладко закружилась голова. «Как у малолетки, давай, подрожи еще коленками», – внутренний голос стебал долго и со вкусом, а сам Чан с энтузиазмом отвечал настойчивым губам, стараясь удержаться на этой карусельке, и соображал, где же прокололся со своим более чем лояльным отношением к мужчинам? Через одно, по ощущениям обоих, пьянящее мгновение они уже ввалились в небольшой номер ближайшего мотеля, на ходу избавляясь от одежды и оставляя беспорядочные поцелуи друг на друге. Сшибая в темноте мебель – не до света, руки заняты – с трудом добрались до постели и под жалобный скрип пружин рухнули на застиранные простыни, не желая отлепляться. Наверное, в обычное время Химчан бы брезгливо отнесся и к обшарпанной комнатушке, и к сомнительной гостиничке, и к случайному сексу. Но почему-то здесь, на курорте, вместе с черничным коктейлем в нем заплескалось странное чувство причастности и собственничества. Ему хотелось обладать этим телом, а еще лучше – душой. Хотелось стать особенным. Хотелось, чтобы так остро и пряно было всегда. А еще хотелось, чтобы перестало щипать в носу от того, что младшему не было ни больно, ни даже дискомфортно. С кем ты был недавно, нескладёха? Ритмично вбиваясь и чувствуя под пальцами влажно соленую кожу, а под коленями – такие же влажно-соленые от пота и близости моря простыни, Хим пятнал отметинами белую кожу на бедрах Джело, словно расписывался, и пьяно улыбался, запрокинув голову. А потом они валялись на влажных простынях. У Хима едва хватало сил лишь на то, чтобы удерживать себя на плаву, не скатившись в мгновение в дрему. Перебирая пальцами жесткие, выкрашенные в цвет пепла волосы любовника, Чан вяло крутил в голове мысль: он только что перепихнулся со случайным парнем и впервые об этом не жалеет. Внутри было легко и свободно, словно не сердце билось в груди, а болтался красный воздушный шарик, надутый гелием, и веселые ёжики плясали вокруг польку. Наконец силы иссякли, и глаза закрылись сами собой. Разбудил его луч яркого солнца, острым клином пробивавшегося между сероватыми шторами. Хим с трудом разлепил веки и пошлепал губами, оценивая состояние. Во рту нашлась пустыня Сахара, которую облюбовал выводок беспардонных котов. Выше, в черепушке, обретался внутренний голос, упоённо лупасящий ложкой по батарее, откуда только он ее взял. Еще выше, над черепушкой и вообще вялым тельцем Чана, обнаружился беленый потолок. Хоть что-то в этом клоповнике было чистым. Изучив разводы побелки, Хим решил, что вполне готов прохрипеть утреннее приветствие и пошарил рукой справа от себя. Затем слева. Взбил ногами простынь. Как бы ему хотелось так же взбить нехорошие предчувствия, гнилым комом подкатившие к горлу, кто бы знал. Перевернувшись набок, он вынужден был констатировать факт: Джело исчез. А последующее вялое исследование комнаты в сопровождении обрывочных ругательств – тех, что Химчану все же удалось протолкнуть через ссохшееся горло – не дало никаких зацепок. Словно и не было никакого улыбчивого парня с детским лицом и застенчивыми ямочкам. Отельный портье на ресепшен сменился и на все вопросы пожимал плечами. Сколько человеку вчера вселилось в номер? – Не могу знать, это было не в мою смену. Когда ушел высокий кореец? – Не могу знать, мимо меня никто не проходил, наверное, ушел в предыдущую смену. И так по кругу. «Не могу знать, не могу знать, не могу…». Ни следа, ни зацепки, ни записки. Химчан вдруг отчетливо понял, что не знает ровным счетом ничего, кроме имени. Они успели столько обсудить, о стольком поговорить и поспорить. Что стоило записать вереницу цифр в телефон? Наверное, как-то так себя чувствовал Прекрасный принц, разыскивая после бала Золушку. Только вот у принца была туфелька, а у Хима – даже использованного презерватива не осталось. Да и если бы остался, не ходить же с ним и не примериваться ко всем подряд – входит ли, выходит? Еще две недели каждый вечер Хим, как приклеенный, проводил в том самом баре. Он ждал и надеялся, представлял в голове, что скажет, как встретит. «А вот он, а вот я…» Но дни текли своим чередом, а кореец на всю Плайя ден Боссе так и оставался один. Один и очень грустный. Бармен сочувственно молчал, приносил бесконечные чашки кофе – от коктейлей посетитель упорно отказывался – но помочь ничем не мог. На четырнадцатый день Чан просидел до рассвета, а на пятнадцатый высокий барный стул по центру стойки остался пуст. Самолет уже уносил на месте 13С – «не верьте в суеверия, берите этот ряд, хороший ряд, на крыле» – 60 килограммов сосредоточенной грусти. На взлете Химчан почувствовал, как заложило уши. Сглотнул, чтобы стало легче, и почувствовал, как распиравшее его изнутри ожидание чуда, ничем не обоснованного и довольно глупого, вдруг пропало, оставляя после себя сосущую пустоту. Все верно, праздник кончился, и ёжики отвернулись. Красный шарик надежды лопнул, и его не стало.