Роза темного моря

Еще несколько дней назад Хюррем лежала ногами в сторону Мекки, теперь же ее голова была обращена на Киблу. Посмотрев на нее сейчас, никто бы не сказал, что эта женщина была весьма привлекательна, и сам повелитель Османской империи вдохновлялся ее красотой для написания стихов. Неизвестный вирус не поддался ни одному из многочисленных способов, что денно и нощно перебирали самые лучшие лекари, собранные со всех уголков мира. Единственное, что они смогли сделать – это дрогнувшим голосом объявить приговор. «Хюррем Султан гниет изнутри». Фразу эту можно было толковать двояко. Гниение затронуло все тело женщины, но в особенности пострадало лицо – язвы со струящейся из них жидкостью никому не добавят красоты. Однако, несмотря на такое уродство, Сулейман ни на шаг не отходил от постели Хюррем. Ни разу. Перенеся супругу в свои покои, он стал их затворником, игнорируя государственные проблемы, набирающие серьезный характер, и не посещая заседания совета. Одним ранним утром, вдоволь насытившись беспокойством, не за женщину, разумеется, Ибрагим поспешил в султанскую опочивальню, и первое, что он увидел – поднос со вчерашним ужином, к коему государь не притронулся. Тогда мужчина решил приставить к Сулейману несколько служанок, чтобы они контролировали его питание, но девушкам не удалось пробыть рядом с султаном и десяти минут. Он прогнал их и повелел не пускать сюда никого, кроме лекарей и Визиря, да и то только в случае крайней необходимости. Если бунт начнется, например, или австрийские корабли окажутся прямо у берегов Босфора. С того самого дня, как рыжеволосая госпожа потеряла возможность говорить и держаться на ногах, Сулейман будто бы забыл о том, что в его власти и под его контролем находится целая Империя, нуждающаяся в повелителе. Думая лишь о своей Хасеки, мужчина вместе с ней оказался в плену болезни, которая способна в любое мгновение забрать жизнь их обоих, убив при этом лишь одну.       Для Сулеймана Хюррем всегда была подобна солнцу, согревающему и ослепляющему, и вряд ли мужчина хоть когда-нибудь стал бы готов к наступлению заката. Правда, если солнечный закат столь же красив, как и рассвет, Хасеки в нынешнем состоянии никак не могла сравниться с прекрасной, юной и полной жизни девушкой, какой она была в день встречи с молодым Султаном. Пусть он был ослеплен своей любовью и желанием во что бы то ни стало удержать Хюррем рядом с собой, даже если для этого пришлось бы вытащить ее с того света, мужчина осознавал, что перед волей Аллаха он бессилен. Но, когда во дворец пришел гассал, дабы совершить обряд омовения, для мыслей о волшебном исцелении не осталось места. В ту ночь Ибрагим все же зашел в покои повелителя. Султан все так же сидел на краю кровати Хюррем и никак не отреагировал, хотя не услышать, что мужчина вошел, он не мог. До самого рассвета Визирь простоял у двери, не сказав ни слова, ровно как и Сулейман. А как только в покои начали проникать лучи света, государь, чьи пальцы сжимали запястье супруги, перестали ощущать пульс. Какая-то часть Султана искренне считала, что со смертью Хюррем и его жизнь действительно подойдет к концу. Наверное, поэтому первой эмоцией Сулеймана, когда пришлось понять, что женщина оставила этот мир, стал не бесконечный ужас, а удивление, что он до сих пор продолжает дышать. Издав подобное львиному рычание, приказав тем самым немедленно позвать лекарей, мужчина ощутил на мгновение абсолютную растерянность. Не представляя, что делать дальше, он был готов разнести вдребезги эти покои, пропитанные болью и смертью, уничтожить дворец и весь мир, в котором остался один; или упасть к мертвому телу, заливая его слезами и ожидая скорейшего и такого желанного сейчас прихода собственной гибели. Но ничего из этого не произошло, а Сулейман лишь продолжал сжимать холодную ладонь, снова и снова произнося имя любимой и умоляя ее очнуться. Все последующее время, как и день похорон, проплывало перед глазами Сулеймана в густом тумане. Он выполнял все, что требовали обычаи, но не видел никого вокруг, не слышал самого себя и не чувствовал ничего. С уходом Хюррем покои Султана стали для него самым ненавистным местом, а о том, чтобы лежать в собственной постели, и речи быть не могло. Впрочем, заснуть повелитель не мог и не пытался, понимая, что тут же увидит перед собой мертвую Хюррем. Балкон, на котором им так нравилось вместе проводить время, также не приносил облегчения, но там хотя бы было возможно находиться, что Сулейман теперь и делал. Султан не хотел принимать у себя никого с момента окончания похорон, но Ибрагим, похоже, и не думал поинтересоваться об этом. Его приход не удивил, и, хотя Сулейман не был настроен на беседу, желания, чтобы друг поскорее ушел, не возникло.        – Повелитель? В столь поздний час Вам не спится. И не в первый раз. С тех пор, как с Хюррем Султан случилось несчастье, Вы не прикасались к еде. Может, стоит позвать лекаря?        – Лекари уже не сумели спасти мою жизнь, Ибрагим. Что же, по-твоему, они могут сделать теперь? – произнося это, мужчина так и не повернул головы, продолжая вглядываться в почти черное звездное небо. В течение многих лет Ибрагим лелеял цель: избавить султанскую семью от Хюррем, и неважно, каким способом – будет ли это убийство, за которое придется платить наемникам, или серьезный компромат, способный открыть Сулейману глаза на это якобы невинное создание, желающее добра и процветания всем на свете. И вот теперь мужчина радовался, что ему не удалось воплотить в реальность ни одну из своих идей, ведь если бы повелитель так сокрушался по его вине, Визирь никогда не смог бы себя простить. Пусть между ним и повелителем были некоторые разногласия, весьма серьезного характера, особенно обострившиеся в последнее время, Паша даже не думал о том, чтобы как-то навредить Султану. Более того, он всегда был готов стереть с лица земли любого, кто допустит такие мысли, и не имеет значения, какой титул занимает этот человек. Защитить государя от людей можно, но как защитить его от гибели тех, кто близок его сердцу? Паргалы знал, что у государя не осталось никаких сил на злость или радость, победила боль от утраты и ее неизменный спутник – безразличие ко всему происходящему вокруг, кроме собственных мыслей, воспоминаний о прошлом. Чтобы зажечь в Сулеймане хотя бы небольшой огонек, подталкивающий к каким-то минимальным действиям вроде трапезы, можно попробовать рассказать ему, сколько проблем накопилось в Империи и как все нуждаются в мудром решении правителя, но, коль уж Султан не проявил ни малейшего интереса к своей стране за все это время, подобные речи будут лишь пустой тратой времени, а может даже выведут повелителя из себя, и тогда Ибрагиму придется уйти. А оставлять мужчину наедине с собой точно нельзя. Конечно, Сулейман – человек сильный, но со смертью любимой супруги эта сила стремительно его покидала. Стоило взглянуть на впавшие щеки из-за длительного отказа от еды, нездоровый блеск глаз и на вдруг ставшие немного сутулыми плеч, чтобы понять это. Когда лекари боролись за жизнь рыжеволосой госпожи, в государе по крайней мере проглядывалась надежда. На что способен человек, переживающий великую потерю, да к тому же доведенный до физического изнеможения? Раньше Визирь никогда не подумал бы, что повелитель сможет покончить с собой, но в данный момент уверенность хоть в чем-либо напрочь отсутствовала. Удивительно, но Хюррем продолжает отравлять жизнь людям, даже будучи мертвой. Это ее уникальная способность. Женщины больше нет, она закопана в сырую землю, но ее присутствие наверняка еще долго будет чувствоваться в стенах дворца. – Смерть Хюррем Султан - большое горе для всех. Мне известно, как сильно Вы любили ее. Она оставила после себя детей, Ваших детей, которые сейчас скорбят не меньше Вас, повелитель. Каково им, лишенным не только матери, но и отца? Сегодня я видел Михримах. От ее детской жизнерадостности не осталось ничего. Рядом с Мехметом Мустафа, но шехзаде сам не находит себе места, беспокоясь о Вас. Постарайтесь победить эту боль. Вы очень нужны детям, - хотя государь до сих пор не удостоил Ибрагима и мимолетным взглядом, мужчина упорно смотрит на его профиль, не надеясь уже ни на ответ, ни на любое другое проявление внимания. – И мне тоже. Внезапное упоминание детей, как ни странно, заставило Сулеймана вслушаться. Чуть приподняв бровь, но все еще не поворачивая головы, он впервые за долгое время захотел слышать еще что-то, кроме собственных мыслей. Мужчина не мог ответить сам себе, по какой причине он настолько отдалился от своих детей, будто они стали ему совсем чужими. Особенно от Михримах, хотя он с самого ее рождения испытывал к ней особенную любовь. Дочь всегда напоминала свою мать и, чем старше становилась, тем отчетливее в юной госпоже угадывались черты и повадки Хюррем. Сулейману это нравилось, но, со смертью супруги, он не знал, как относиться к такому сходству. Хотелось радоваться, что частичка любимой даже после ее смерти будет рядом; однако во время похорон Султану было больно даже смотреть на дочь. Он должен был утешать ее, помочь перенести эти страдания, как настоящий отец, должен был не оставлять никого из своих детей в этот самый страшный период их жизни. Но как Сулейман мог взять на себя их боль, если оказался неспособен справиться с собственной? Захлестнувшее чувство вины почти заставило мужчину сорваться с места и пойти к своим детям, вновь стать сильным хотя бы ради них. Однако Сулейман так и остался на своем месте, молча обдумывая слова Ибрагима, но стараясь не показывать, как сильно они его затронули. – Ты прав, Паргалы, – произнесенная фраза стала внезапностью даже для самого Султана. Следуя до конца возникшему порыву, он обернулся, сделав шаг к Ибрагиму. – Я нужен своим детям не меньше, чем они мне. Возможно, так я узнаю, как жить дальше, – привычно похлопав Великого Визиря по плечу, Сулейман направился к выходу из покоев, чтобы навестить столь же безутешных сыновей и дочь. Несмотря же на то, что время в душе Султана будто остановилось, для остальных людей жизнь на месте не стояла. И, пусть летящие месяцы не уносили с собой боль от утраты, мужчине пришлось научиться мириться со своим одиночеством. Ради детей, ради Империи, ради всех близких людей и памяти о Хюррем.