Никто не выжил, никто не умер

- Я помню, мама всегда такой забавной на фотографиях с матча получалась - то с высунутым языком, то с убийственным взглядом, - говорит Алекс, играя третий красный шар через чёрный, - ей они не нравились, а мы с папой веселились.       Мэтт, стоя напротив, внимательно слушает. Ему нравится слушать Алекса, особенно когда тот рассказывает что-то о себе. Почему-то уже не хочется диких поцелуев и необдуманных движений, после того, что было, просто хочется, чтобы Али был жив.       Они играли после уроков, а не вместо них - оба взялись за учёбу, были прилежными и пунктуальными. Совсем недавно прошли квалификационный этап на третий турнир в сезоне, турнирную сетку должны были составить к среде, а в понедельник им обоим полагалось быть на открытии в Ковентри.       Это и стало переломным, в некотором роде, моментом. Алекс был слаб, он и сам прекрасно это знал, и все его потенциальные соперники это знали. Мэтт был одним из них, но это другое. Враги были повсюду, и в школе их было больше всего. Странное чувство больного патриотизма толкало футболистов и прочих крепких ребят унижать Ала, угрожать ему, создавать проблемы там, где их могло не быть - он же представляет честь школы, он же должен выиграть, потому что выигрывала его мама, он должен победить, потому что иначе они ему устроят сладкую жизнь. Он же не хочет быть изгоем. - Ты же итак вместо уроков в своём зале торчишь. - Из-за тебя успеваемость класса падает. - Только попробуй опозорить школу.       Да, Алекс действительно прогуливал уроки, да, он был тем ещё засранцем. Да, он списывал на контрольных. Да, он тайком курил и пил в снукерном зале. Совершенно логично, что его считали неприятным человеком. Но когда он исправился, никому не грубил, проводил по три часа за тренировками, правда тренируясь, а не бегая от реальности, отношение к нему ни капли не изменилось. - Какой во всём этом смысл? - внезапно задаётся он извечным вопросом, когда через чёрный играется шестой шар, - они меня всё равно ненавидят. - Обществу никогда не угодить, не пытайся, - решает ответить Мэтт, уже не надеясь вернуться к столу в этом фрэйме, - мне и Линде ты нравишься таким, какой ты есть. И своему отцу, и своему брату. - Иногда я думаю, а если бы мама была жива, я бы это всё легче пережил? - Ты уже никогда не узнаешь. Но, наверное, легче.       Ал играет дальше. По его манере игры стала заметна смена настроения - удары стали слабыми и каждый забиваемый шар едва-едва скатывался в лузу. - Я жить не хочу. Просто, знаешь, где я видел всю эту ответственность? Я же не выиграю. И как мне потом тут учиться? Переводиться, как ты, я не собираюсь... - Хватит ныть, заебал. Играй. Сделай сотенку ради меня.       Но Алекс швыряет кий на стол, сбивая с позиции шары с болкерной линии. - Нахуй!       Если бы его мама была жива, он бы так не поступил, но она мертва, и он хочет умереть тоже. Если он это сделает, никто в школе плакать не будет. Папа и Марк как-нибудь переживут. Мэтт поплачет и потом будет побеждать, каждую победу, посвящая ему. А Линда либо станет прекрасной девушкой и чьей-то любящей женой, либо... - Умрёшь ты - умру я, - на полном серьёзе говорит она, заплетая себе косу, - у меня без тебя будущего нет.       Она не лжёт. Настоящая трагедия была в том, что если Лин без Алекс жить не сможет, то Алекс без Лин просуществует долго своей неказистой, грустной и нелепой жизнью, которая ему вовсе иногда не нужна. Она однотипна, нестабильна, полна тоски и отчаяния, завышенных ожиданий и ещё тонны разного говна. Поэтому совершенно нормально будет её прекратить в один прекрасный день. Всерьёз он подумывал сделать это либо в четверг, либо в субботу, только не решил, как.       В их семье никогда не водилось оружия. А нужно было что-то летальное, он не хочет быть спасённым - выжившим приходится куда хуже, чем просто живым: им приходится проходить реабилитацию, им задают уйму вопросов, за ними наблюдают. А если бы Ал хотел внимания, он бы так и сказал. Поэтому отпадает передозировка, повешение, кровопускание и кидание своей безвольной туши под поезда в метро или автомобили. Оставалось только откуда-нибудь спрыгнуть, причём не так, чтобы переломать ноги, а головой вниз, чтобы свернуть шею и размозжить лицо об асфальт, чтобы хоронили в закрытом гробу.       Проблемы, возникшие у живых, утрясутся спустя какое-то время. Вот и всё. Бах - и вот он уже чьё-то воспоминание. Это просто. Сэд ни раз стоял на крыше школы - там высоко, хватит для исполнения желаемого. - Мой трупешник станет символом всех заебавшихся и сломленных под давлением общества, - гордо говорит он Мэтту, когда они сталкиваются в коридоре на перемене, а Мэтт думает, что человек, который столько треплется о своей смерти, сам себя не убьёт, - ты придёшь на мои похороны? - Нет.       И они расходятся. Не сказать, что Алексу полегчало после ответа, просто ему нужно было с кем-то говорить, кто не будет плакать или отговаривать, а кто-то, кто убедит его в обратном. - Эй, Сэд! - он слышит голос Майкла Скофилда, его интонации не с чьими не спутать, - разговор есть.       Такие люди разговаривать не умеют, только орать. И махать кулаками. Алекс никогда не думал о том, что страх - это тоже мотиватор. Насилие.       Нет, его не избили, просто удар в живот, видимо, для профилактики. Это была среда. На оставшиеся занятия он тогда не пошёл. И не пошёл в зал. Он уже думал о том, чтобы сделать это завтра, в четверг, где-нибудь за час до полудня, чтобы отменили в школе занятия, чтобы его смерть хоть кого-нибудь обрадовала. Это нормально, что он потревожил отцовские запасы виски, хотя папа бы разозлился, узнай, для чего именно пил его старший сын. "я протсо не знаю, как жить это жизнь" - с ошибками пишет он прямо маркером на столе на тот случай, если домой он больше никогда не вернётся. Странно, что слёзы всё равно появляются, если думать обо всём, как о последнем.       В последний раз провожаешь отца на работу.       В последний раз помогаешь младшему брату собраться в школу.       Последний раз чёртов будильник.       Грустно, потому что последняя книга, которую он брал в руки - "Алая буква".       Он правда решился сделать это?       Ни о каких занятиях он не думает, его просто отведут к директору, если увидят, в каком он состоянии. Поэтому он в курилке, он пытался читать, но в теле было слишком много энергии, чтобы просто сидеть. А потом появился Мэтт и обломал весь кайф. - Знаешь, а я тут подумал, может. Ну. Может мне с собой покончить.       Алекс знает, что уже неоднократно об этом говорил, что его уже серьёзно никто не воспринимает, тем же лучше - вот все охуеют, когда он это сделает. Он ложится на пол, потому что ему трудно стоять, потому что голова кружится, и Гилл его обнимает, невесомо касаясь губами его шеи. А ещё он достал телефон. Зачем - становится ясно через пару минут, когда появилась напуганная Линда.       Алекс её видеть не хотел. Не только её - вообще никого. Поэтому когда Мэтт нехотя ушёл, парень принял сидячее положение. Голова по-прежнему гудела, но подташнивать перестало. Если он сейчас снимет куртку и стрельнёт у кого-нибудь жвачку или леденец, то сойдёт за обычного ученика. А не за пьяную мразь. И спокойно пройдёт к крыше, где и...       Но перед этим. Разве он может отказать себе в том, чтобы в последний раз сыграть в снукер с самим собой?       А после этого точно убьёт себя.