***
В «Грязном животном» было почти пусто. Если не считать самой хозяйки Уды Зверюги, официанток-троллих Умбивы и Мимбихи, на коврике у камина сидел только старый шаман Зулка’Джин, как всегда, немного под хмельком, и курил свою длиннющую резную трубку. — О, привет! Как жизнь? — не особо стесняясь, завопил он, увидев девушку. — Чо смурная такая? Обидел кто? — Айтрила в теплице надышалась, — улыбнулась она. Сердиться на старика за его бесцеремонность было невозможно. Он был добрый, мудрый и непосредственный, как ребёнок, хоть и пьяница. — Тю, тоже мне, беду нашла, — присвистнул шаман. — Постой-ка спокойненько. Ща всё уладим! Глаза закрой, и не дыши пока что! Девушка повиновалась, а в следующую секунду на неё сверху рухнул целый поток воды. При этом вода удивительным образом так же быстро высохла, как и появилась, а усталость и сонливость отступили, будто их и не было. — Спасибо, Зулка’Джин, — поклонилась она шаману. — Спасибо в карман не положишь, — добродушно проворчал старик. Девушка хлопнула себя по лбу и метнулась к барной стойке, чтобы через пару минут протянуть шаману большую кружку с волнскорнской медовухой. Её саму свалил бы с ног даже малюсенький глоток этого напитка, а шаман одним духом выпил полкружки, не меньше, и блаженно улыбнулся: — Шла бы в ученицы ко мне, уж сколько раз зову. — Духи-лоа меня не услышат. Единственное, что могу — травы и бинты, — улыбнулась она. Кивнула старику на прощание, и обернулась к чернокнижнику, на лице которого застыла презрительно-злая гримаса. — Идём.***
Чернокнижник нехотя шёл по лестнице вверх. Что представляют собой съёмные углы в тавернах он знал, и в своих странствиях не раз успел прочувствовать подобный «уют» на собственной шкуре. А уж во что превратила своё жильё эта малахольная, он и думать боялся. Наверняка там по всем углам раскидано разное женское барахло, кровать заправлена кое-как, если вообще заправлена… Он не успел додумать, потому что девчонка повернула ключ в замке, открыла дверь, и они вошли в комнату. Открывшаяся его глазам картина нисколько не соответствовала мрачным мыслям. Окно было приоткрыто, и свежий ветерок гулял по комнате. Кровать, которую обычно, не заботясь об удобстве, ставили прямо посреди помещения, была сдвинута в угол, к стене. Сундук, он же шкаф для одежды и прочих вещей, стоял не в изножье, а сбоку от кровати. На нём лежал простой деревянный гребень и небольшое круглое зеркало в резной рамке, стояла пустая кружка. Но взгляд чернокнижника вдруг зацепился за что-то ещё, сначала он и сам не понял, за что именно, но потом пригляделся: у подушки на кровати, явно посаженный с умыслом, так, чтобы видели не все, сидел старый даже на вид, замызганный и потёртый игрушечный медвежонок, со свежими аккуратными заплатами на голове и лапе. Нельзя было даже точно сказать, какого он был цвета изначально. Такими медвежатами когда-то, до нашествия Плети, очень любили играть дети в Лордероне. Сейчас от тех спокойных и счастливых времён остались только воспоминания. Но зачем эта игрушка ей, которая не видела этих страшных событий, не участвовала в них? Ведь не поленилась, починила, подобрав где-то в заброшенном доме и возит с собой. Неужели и впрямь ей, чужачке, важны и интересны события их истории? Странное ощущение тепла почти заменило собой владевшее им раздражение. И эта живая больше не казалась такой легкомысленной и бесполезной свиристелкой, как раньше. Усмехнувшись, чернокнижник стал осматриваться дальше. У свободной стены виднелась стойка с доспехами, (Кереок с неудовольствием заметил, что все части брони на месте, значит, она опять не потрудилась её надеть), и небольшой чан с водой. Но самым странным в комнате оказался письменный стол, на котором лежала аккуратная стопка пергаментов, раскрытая посередине книга и стояла чернильница с пером. Такими излишествами постояльцы таверен обычно себя не баловали. Чернокнижник присмотрелся: письменность в книге принадлежала Отрёкшимся и судя по всему, это была грамматика. А на пергаменте виднелись сначала несколько ровных и красивых строчек, а под ними — весьма неумелые каракули. И там же, чуть поодаль, лежала ещё одна книга — совсем старая, подмокшая, и бережно высушенная; переплёт её был обтрёпанный, с обгрызенными уголками, уже не держал страницы, часть из них выпадала, края виднелись за обрезом книги. Это были сказки, те самые, что сначала читали ему вслух в детстве — а потом он читал их уже сам, и написаны они были на всеобщем, на языке Альянса. Тоже сохранила, надо же. Девчонка, тем временем, дёргала завязки своего плаща, но несмотря на все её усилия, они не поддавались. Чернокнижник хмыкнул, бесцеремонно отвёл её руки, и развязав-таки узел, повесил плащ поверх доспехов. — В каких облаках ты витаешь, дитя? Даже завязки плаща для тебя проблема, — проворчал Кереок, ещё раз бегло оглядывая девушку, дабы удостовериться, что она в порядке. — И опять без доспехов. Она виновато пожала плечами, и села на кровать. Чернокнижник, чуть помедлив, опустился рядом, взяв со стола старую книгу. — Откуда у тебя это? Можешь прочитать, что там написано? — Нет. Нашла в заброшенном доме в Брилле. Залнари ворчит, что я вечно собираю всякое барахло. Но я не смогла её оставить, как и медвежонка. Он сказал, что это книга сказок, но если я начну еще и всеобщий учить, у меня лопнет голова. Это потом, всё потом. — Тебе повезло, что это не оказалась одна из книг Культа Проклятых. Тогда бы головы сняли и тебе и твоему рыцарю смерти. Уж поверь, стража не стала бы долго с вами возиться, выясняя, виновны вы, или нет. Девушка невольно вздрогнула, представив себе нерадостную перспективу. Лишаться жизни не хотелось, даже теперь, когда с попаданием хоть и в любимый, но во многом чужой мир, всё для нее перевернулось с ног на голову, и в жизни появилось множество сложностей. И ещё меньше хотелось, чтобы из-за неё страдал кто-то из друзей. Чернокнижник, прекрасно уловивший перемену в её настроении, удовлетворённо хмыкнул, немного помолчал, рассеянно полистал растрёпанные страницы, и, наконец, раскрыл книгу ближе к середине. — Вот сказка о драконе, принцессе и зеркале. Когда-то давно, когда я был послушником у жрецов, она мне очень нравилась. Кереок перевернул страницу, и тихо прочитал: «И тогда дракон вернул принцессе карманное зеркало в золотой раме, но предупредил, что любой злой поступок, или злое слово, будет делать её старше на несколько лет». — Ты был жрецом? — тихо спросила девушка. Ей казалось, что она переступает некую недозволенную черту, и сейчас Кереок вновь рассердится, или снова скажет что-то колкое и недоброе. Но тот лишь едва заметно поморщился, будто досадуя на невежество собеседницы: — Не жрецом. Послушником. Ты понимаешь эту разницу? В твоём мире есть хоть какая-то религия и церковь? — Конечно, есть. И религия не одна, их много, и каждая подаёт себя как истинную и единственно верную. Я понимаю, о чём ты. Чернокнижник помолчал, словно решая, стоит ли рассказывать дальше. Потом вздохнул и продолжил: — Я был послушником. И очень хотел стать жрецом. Я искренне верил в Свет, служение ему было моей мечтой. Но потом выяснилось, что Свет не слышит меня и не отвечает на молитвы, что бы я ни делал. И тогда, разочаровавшись в Свете и разозлившись, я ушёл к чернокнижникам, и с ними и остался до самой смерти и после неё. — А твоя семья? — девушка украдкой попыталась погладить крутящегося здесь же, и довольно противно верещащего мелкого бесёнка. Тот фыркнул, заверещал ещё громче, высунул язык, дразнясь, и забился в угол, чтобы не беспокоили. — У меня была только жена. Родителей своих я не помню, вырос в приюте при церкви, как и моя Клэр. Там мы и познакомились, а подростками поняли, что любим друг друга. Поженились, и так и провели вместе всю жизнь. Детей у нас не было. Она тоже была чернокнижницей, я её на это уговорил после того, как у меня ничего не получилось со жречеством. Она была талантливее меня, ей всё давалось легко, она призывала таких демонов, которых я сам бы призвать не осмелился. По крайней мере тогда, в молодости. А когда пришла Плеть, её обратили в вурдалака, а я умер от чумы, и тоже стал одним из воинов Плети. Мы были уже немолоды тогда, — пожал он плечами. — А потом что было? — девушка спросила это очень тихо, понимая, как тяжело чернокнижнику делиться с ней этими воспоминаниями, чего это для него стоит. — А потом я стал Отрёкшимся. Привык не сразу, но со временем смирился: чернокнижие ведь никуда не делось, я мог им заниматься по-прежнему; продолжил собирать библиотеку, что начал ещё при жизни. Увлёкся травничеством и начертанием. Ну и воевал, как мог, с Плетью и Легионом, да и теперь воюю. Последние пару лет провёл в дренорском гаринизоне, потом приказали отправиться на Расколотые острова. Вот тебе и всё моё прошлое, раз уж так интересно. И никаких героических свершений, про которые вы, молодёжь, так любите слушать, а то и сами выдумываете. Война, кровь и рутина. Ну, что замолкла? — Думаю, почему жизнь порой так несправедлива, — она действительно задумалась. На её взгляд, Кереок заслуживал лучшей судьбы, чем та, что была у него сейчас. Заслуживал исполнения своей мечты, долгой жизни, спокойной старости рядом с любимой женой, мирной кончины, и покоя после неё. Но сначала ему не удалось стать тем, кем хотелось, а потом и Плеть, пройдясь по Азероту, повернула всё по-своему. Вот только говорить вслух этого не стоило — примет за жалость, разозлится, что рассказал ей, снова начнёт язвить и подначивать. — Молодая ты слишком, вот и веришь во всякое, вроде добра и справедливости, — проворчал он. — Расскажи мне про свою библиотеку, — попросила она, чтобы сменить тему. — Вот бы увидеть! — Ты же читаешь едва-едва, да и пишешь неважно, судя по тем вон пергаментам на столе, — скептически сощурился чернокнижник. — Я училась на переводчика в своём мире. — она опустила голову, плечи поникли. — Это человек, который знает несколько языков, и может помочь договориться тем, кто чужих языков не знает. У нас нет магии, и кристаллов нет, которые позволяют понимать чужой язык, даже не зная его, так что приходится учиться. И здесь тоже выучу то, что мне будет нужно. — Ну-ну, посмотрим, — покачал он головой. — Ладно, свожу тебя в Подгород, посмотришь мои книги. Я и сам дома сто лет не был, пара дел там имеется. Только веди себя там тихо как мышь, за твою безопасность я не поручусь, если начнёшь высовываться — Я знаю, на что способны многие Отрёкшиеся ради вкуса живой плоти, — кивнула она, мгновенно поняв, о чём хотел сказать чернокнижник. — Я это видела. Она поёжилась, пытаясь выкинуть из головы некстати пришедшие воспоминания: когда-то на мельнице Таррен, уже под конец одного из бесчисленных вторжений демонов, она случайно увидела, как трое Отрёкшихся жрали ещё дёргающееся человеческое тело. Зрелище было омерзительным, во все стороны летели брызги крови, ошмётки плоти и внутренностей, это же месиво покрывало лица, руки и броню тех Отрёкшихся. Она тогда застыла, как вкопанная, не в силах оторваться от гнусной картины. Немного очнуться заставил только резкий окрик Залнари, который без церемоний, словно куклу, развернул её лицом к себе, не давая больше на это смотреть, и увёл подальше. К удивлению, её не стошнило, хотя и подкатывал к горлу противный ком и внутри всё сжалось. А потом, гораздо позже, она сидела в таверне притихшая и подавленная, инстинктивно стараясь прижаться к рыцарю смерти. Который, впрочем, этому не препятствовал, и даже позволил держаться за свою руку, отвлекая ничего не значащими разговорами. — И к лучшему, что видела. Своей шкурой точно рисковать не захочешь. — Обещаю, из твоих комнат даже носа не высуну, — уверила она, отогнав, наконец, мысли о прошлом. — Займусь книгами. — Тогда не будем попусту терять время. Потом его может и не быть, — спокойно сказал Отрёкшийся. — Захвати плащ, понадобится. Они вышли из комнаты, спустились в общий зал всё так же полупустого «Грязного животного» и прошли к выходу, под чуточку недоуменными взглядами шепчущихся троллих-официанток, и самой хозяйки заведения, Уды Зверюги. Выйдя из таверны, повернули направо, прошли мимо крутой и высокой лестницы, ведущей в ставку Орды, у подножия которой застыли, как изваяния, два стража смерти в гербовых накидках Подгорода. И оказались в своеобразной открытой беседке на четырёх столбах, в которой под ногами шелестела трава, а посередине взлетали высокие струи фонтана. На его бортиках стояли кадки с деревцами, а у столбов помещались скамейки на тот случай, если кто-то захотел бы здесь отдохнуть, или полюбоваться фонтаном. Здесь же неторопливо прогуливались наставники, в ожидании того, не понадобится ли кому их совет или помощь. А чуть поодаль, правее, за столбами, шла полукруглая стена с нишами, в которых загадочно мерцали порталы. Они вели во все столицы Орды, и не только. Чернокнижник и девушка посидели минуту на скамейке, любуясь фонтаном, и пошли к порталу, ведущему в Подгород.***
В Подгороде, как только они вышли из портала, чернокнижник сразу заставил девушку закутаться в плащ с капюшоном, низко надвинув этот самый капюшон ей на лицо. — Молчи, и не верти особо головой по сторонам — меньше привлечёшь ненужного внимания, — тихо сказал он. — И возьми платок — прикрой рот и нос. Надышишься — таскай тебя потом по целителям. Она повиновалась, ибо запах вокруг стоял довольно специфический: нотки разложения, гнили, и в то же время чего-то резкого, аптечного. Сам город был погружён в полумрак — хоть почти повсюду висели фонари, их света явно не хватало. Они стояли около странной ступенчатой пирамиды, с которой вниз вела лестница. Спустились по ней, повернули направо, преодолели ещё одну лестницу, и вышли на набережную, если это можно было так назвать. По ней с глухим ворчанием лениво бродили два отвратительных на вид поганища, при взгляде на которых девушка вздрогнула, чуть поодаль были грудой свалены какие-то ящики, бочки, стояли сломанные похоронные дроги. В каменных берегах с неприятным тягучим бульканьем медленно текла густая ядовито-зелёная река. Вместо воды её наполняла слизь, и такая же слизь стекала из каменных черепов наверху. Но даже в этой отвратительной реке несколько Отрёкшихся, собравшихся кучкой на маленьком деревянном причале, азартно удили рыбу, досадливо размахивая руками, если улов срывался с крючка, или попадался какой-то мусор вместо рыбы. Миновав рыбаков, девушка и чернокнижник поднялись на очередные ступени, ведущие на высокий горбатый каменный мост, по которому можно было пройти на другой берег, вглубь Квартала магов. Там было множество лавок, бродить по которым можно было хоть целый день. Лавка портного, магазинчик торговца магическими посохами, лавка археолога, который заодно и обучал своему искусству всех желающих. Ещё там была библиотека, и рядом с ней — прилавок книготорговца. Если остальные лавочки им были без надобности, то из книжного магазина обоих, пожалуй, не вытащили бы и силой. Там они провели часа три, не меньше, зарывшись в книжные богатства, благо их никто не прогонял, листать и рассматривать книги можно было сколько угодно. Кроме продавца книг там был ещё и Отрёкшийся-писатель, Фрэнсис Сирбэкон. Как шёпотом сказал девушке чернокнижник, его книги читали и на поверхности, и не только Отрёкшиеся. В результате она не удержалась, и купила пару томов: Кереок же и вовсе унёс из лавки внушительную стопку книг, связав их какой-то ветхой бечёвкой. На его лице то и дело возникала довольная ухмылка. Выйдя из книжной «обители», они прошли чуть подальше, и оказались в совсем тёмном тупичке, перед запертой дверью. Чернокнижник, покопавшись в поясной сумке, нашёл ключ. Они шагнули за порог, чернокнижник негромко что-то пробормотал и тёмная прихожая озарилась светом зеленоватых магических огоньков. Здесь они задерживаться не стали, Кереок быстрым шагом двинулся к одной из дверей, распахнул, прошёл внутрь, и, судя по звукам, зажигал обычные, насквозь прозаические свечи. Девушка вошла следом и не удержалась от того, чтобы восхищённо ахнуть. Открывшаяся её взгляду комната была просто огромной для такого неказистого домишки. Последнему дураку ясно, что не обошлось без пространственных чар, и она уже знала, насколько они дороги. Все стены от пола до потолка занимали книжные полки, к самым верхним из которых приходилось карабкаться по прислонённой к ним лесенке. Да и в стоящих в комнате нескольких больших сундуках наверняка были книги. Мягкий мерцающий свет свечей и пара кресел делали библиотеку даже уютной. Она сняла плащ, перекинула через руку и чуть растерянно затопталась на месте. На чернокнижника, похоже, её восхищение и удивление подействовали самым благотворным образом. С его лица пропало вечно недовольное выражение, даже глаза, казалось, засветились ярче обычного. — Располагайся, — сказал он спокойно, без обычных ворчливых ноток в голосе. — Читай всё, что понравится, а мне на несколько часов надо уйти. Вести тебя в квартал разбойников было бы неразумно. Новые книги сложи на один из сундуков, место я им найду потом сам. С этими словами чернокнижник вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Девушка же осталась одна среди множества книг. Большинство языков на которых они были написаны, оказались ей незнакомы, оживилась она, когда пошли полки с книгами на наречии Отрёкшихся. И было их предостаточно. Книги по чернокнижию и другим школам магии, чисто научные книги, книги о природе, книги по искусству, книги по истории, книги о политике, книги по военному делу, книги почти по всем профессиям Азерота: кулинарии, рыболовству, травничеству, начертанию, инженерному делу, горному, ювелирному и так далее. Художественной литературы тоже хватало — романы, повести, стихи, сказки, баллады. Кереок был прав, читала она ещё пока хуже, чем хотелось бы, но это был не повод отказываться от чтения вообще. Закончив дочитывать сборник коротеньких рассказов, над некоторыми из которых она смеялась чуть ли не до икоты, девушка вернула его на полку. И вдруг её взгляд зацепился за корешок книги, показавшийся отчего-то безумно знакомым. Она присмотрелась ещё раз, теперь уже гораздо внимательнее. Точно! Это же та самая книга, отрывки из которой ей в походе читал Лорвелирен. Вот он, тот же символ на обложке, да и сам переплёт очень похож, только книга не на талассийском, как была у него. Учение Света, показавшееся сначала непонятным и занудным, постепенно раскрываясь в пояснениях её друга-паладина, становилось всё интереснее. И Лирен, похоже, искренне этому радовался, в отличие от Аранэлла Крыло Рассвета. Тот, увидев, что именно Лорвелирен читает ей на одном из привалов, подошёл и презрительно прошипел, что не стоит некоторым лезть в святое грязными руками. Всё равно она ничего не поймёт. Свет, мол, — не её ума дело. При этом за разумное существо он её явно не считал, и общаться раньше не стремился. А потом, перейдя на талассийский, долго выговаривал что-то Лорвелирену с теми же презрительными и надменными интонациями. Продолжая вчитываться в священный текст, она словно наяву вновь услышала злое шипение паладина-целителя. И эти воспоминания причиняли боль. Чтобы отвлечься, она подумала про Кереока — другой, увидев, что мечта не сбылась, убрал бы из своей жизни всё с ней связанное, чтобы не бередить душу, а чернокнижник зачем-то хранит эти святые книги. Неужели всё же читает в свободные минуты? Сколько времени она провела за чтением, сказать было сложно: часов тут не было. Ни водяных, ни песочных ни механических, никаких. На то, что время не стоит на месте, указывали только постепенно сгорающие свечи в подсвечниках. Чернокнижник возник рядом совершенно неожиданно: зачитавшись, она даже не услышала, как хлопнула дверь библиотеки. Девушка отложила книгу в сторону. И без того хмурое и усталое лицо чернокнижника помрачнело ещё больше, когда он увидел переплёт и заглавие книги. — Ты хоть понимаешь, что читаешь, и куда лезешь? — едко, зло и саркастично спросил он. — Спорю на всю эту библиотеку, что для тебя это просто игра! Дурное влияние твоего знакомого паладина, а не твои собственные стремления! Ты и жречество? Ха! Вот уж вряд ли! Ну какая из тебя жрица, а? Я за тобой уже достаточно наблюдаю, чтобы понять: жизненного опыта у тебя мало, наверное, было кому беречь от превратностей судьбы. Ты слаба и избалованна. Да и с умом у тебя, видно, не очень, если не даёшь себе труда задуматься, что из себя представляет Свет и служение ему, сколько приходится вытерпеть, и сколько на это уходит времени, душевных и физических сил. И учти, что ты из другого мира. Скорее всего, Свет тебя просто не услышит. А если вдруг и услышит — ты станешь его рабой, не принадлежащей себе, как и все паладины и жрецы. Девушка нахмурилась. В словах чернокнижника был очень большой резон, несмотря на всю злость, яд и сарказм, с которыми это было сказано. И причины этой злости она понимала, они лежали буквально на поверхности: видеть, как кто-то намерен пойти той же дорогой, о которой мечтал ты сам, но не удалось, всегда больно. Да и предостерегал он искренне, похоже, ему было совсем не безразлично, что с ней станет. Поэтому она на Кереока ни капли не обиделась, а была ему благодарна за эту заботу, за попытки уберечь от напрасных усилий и разочарования. Её вдруг иглой кольнуло чувство вины — плохого она от старого чернокнижника никогда не видела, а выходит, сейчас совершает чуть ли не подлость по отношению к нему. Если всё получится — она будет для него постоянным напоминанием о несбывшейся мечте, раздражителем, «занозой», причиняющей боль. А значит, потеряет его расположение и доверие. Да что доверие — вряд ли он даже знать её тогда захочет. Жестокая цена за выбор. Но она всё же решила, что хотя бы попробует. Это путь не одного дня, и даже не одного года. Будет трудно, возможно, она сто раз всё проклянёт и пожалеет о своём решении. Но и оставаться вечным приложением к кому-то из друзей, обузой, если называть всё своими именами, ей очень не хотелось. Всё это она и попыталась объяснить чернокнижнику. — Ты прав. Это тяжёлый путь. Но разве все остальные легче? Не думаю. Мне всё равно когда-то придётся выбирать, — её голос звучал негромко, но твёрдо, в попытке убедить она даже прикоснулась к высохшей кисти чернокнижника, затянутой в шёлковую перчатку, на миг сжав пальцы. — Постоянно таскать меня за собой в качестве довеска, не умеющего за себя постоять — поначалу, наверное, было забавно, но на деле это риск и для вас, и для меня. Однажды может и не повезти. Это война, не угадаешь, что и когда произойдёт. Даже не во мне дело: погибнуть самой — страшно, но ещё страшнее будет утянуть за собой кого-то из вас, или остаться живой ценой ваших жизней, жизни любого из вас. Такого я себе не прощу. В то же время и запереться навсегда в Даларане — не выход. Но Кереок только сильнее злился в ответ на все ее слова, называл ничего не понимающей маленькой дурочкой, которая лезет сама не зная во что, и так и сгинет, а он плакать не будет. Её руку со своей он раздражённо стряхнул, продолжая читать нотации. Она даже и не пыталась возражать, зная, что всё бесполезно. Вскоре чернокнижник выдохся, замолчал, и устало опустился во второе из двух кресел, что стояли в библиотеке. Повисшее тяжёлое молчание нарушил он же: — Объясни мне, почему именно Свет? Что ты в нём нашла для себя, что увидела? Она чуть помедлила, превозмогая вдруг запульсировавшую в висках тупую боль. Потом всё же обхватила руками голову, и ответила: — Если отбросить в сторону то, что это учение мне кажется интересным, и я хочу приносить пользу и помогать, делать добрые дела, то всё другое мне не подходит, по трезвому размышлению. Воины — махать мечом точно не моё. Магических сил у меня нет, а если бы и были… Знаешь, с кем поведёшься, с того и наберёшься. Не хотела бы я превратиться в высокомерную сволочь, как большинство магов. Бродить по полям и лесам, куда глаза глядят, ночуя, где придётся, как охотники — тоже не то. Друиды помешаны на природе, я же не настолько, чтоб трястись над каждой букашкой и травинкой. Для меня разумные существа ценнее и важнее. Духи стихий меня не услышат, я не троллиха и не орчиха, и не дренейка. Значит, шаманство тоже не подойдёт. Пойти в монахи, боевые искусства изучать? Я, опять же, не пандаренка, а это ближе именно им. Да, монахи берут учеников других рас, но это странно выглядит, немного смешно и нелепо. Разбойники? Воровать и убивать не врага в честном бою, а того, за кого заплатили, исподтишка, со спины, прячась в тенях с отравленным кинжалом — мерзко как по мне. — А твой паладин? — желчно перебил ее чернокнижник. — Что же к ним в Орден не подашься? Там-то уж тебе бы вволю прополоскали мозги твоим драгоценным Светом. Или твой рыцарь смерти? К ним не хочешь? — В паладины тоже не хочу. Есть разница — служить Свету, или раствориться в нем, превратившись в слепое орудие, в фанатичку. У меня дома есть поговорка: «Заставь дурака Богу молиться — он лоб расшибёт». Среди паладинов, если честно, хватает таких дураков. И ты забываешь про Рыцарей Крови, которые эльфы, а именно они задают тон у паладинов. Не примут они человека на стороне Орды, хоть как служи, и хоть что делай, а в Альянс не хочу. И это те же латы, молоты, меч, тренировки. А в рыцари смерти — Залнари меня на месте убьёт, если я об этом хотя бы заикнусь. «Не ищи смерти». В чернокнижники не пустишь уже ты. — Не пущу. Ума у тебя на это не хватит. И силы воли, чтоб призывать и подчинять себе демонов. А у меня дел полно и без того, чтобы сгребать оставшийся от тебя пепел в совочек, а потом носить цветы на могилку, — хихикнул Кереок. — Ну вот. Сам понимаешь, что мне только жречество и остаётся, — улыбнулась она через силу: голова болела всё сильнее — нервный и тяжёлый разговор забрал много энергии. Чернокнижник покачал головой, и ехидно спросил: — Что сморщилась? Что с тобой такое? — Голова разболелась, — просто ответила она. — Хочешь в жрецы, исцелять и помогать, а сама вся насквозь больная, — Кереок снова усмехнулся. — Собирайся, вернемся обратно в Даларан. Здесь и правда будешь неважно себя чувствовать, не для живых это место. А книги забирай, дарю. Читай, вникай. Кто тебя знает, может и будет какой-то толк. Она собрала книги, добавив их к тем, что купила просто почитать, тщательно закуталась в плащ и чернокнижник отвёл ее к порталу в Даларан. Они вернулись в таверну, посидели ещё немного внизу, за чаем и разговорами, а потом девушка поднялась к себе, прижимая к груди драгоценные книги, а чернокнижник отправился в Разлом Зловещего Шрама. Дел в оплоте накопилось порядочно, но Кереок вдруг словно ощутил прилив новых сил. Прошлое осталось прошлым, но власти над ним оно имело теперь куда меньше. А в крошечной съемной комнатке на втором этаже «Грязного Животного» до утра не гасла одинокая свеча, робко и тускло освещая едва начавшийся сложный путь дочери иного мира. Путь, что был до конца не ясен, не осмыслен, но горячо желаем. Он простирался за горизонты реальности и вел к новой жизни. Ни свернуть, ни вернуться назад. Но, может, такова была ее судьба?