21.
В сущности, капрал Энтони Фишер неплохой парень. Никогда не оспаривает приказы и безоговорочно следует за сержантом Грином сквозь пули, огонь и оккупированные леса. Но после того как он узнает секрет своего командира от него просто спасу нет. Он не шантажирует Себастиана. Конечно же, нет! Он просто шутит. Постоянно. И искренне верит, что его шутки смешные. Начинается все довольно невинно. С подколок про отличную задницу и слишком длинные пальцы. Что-то о татуировке на лопатке, что-то о сожженных письмах, что-то о вечно печальных глазах. После фразы «понятно, почему у тебя такие длинные патлы» синяк с лица капрала не сходит несколько дней. Вроде это помогает. Усмиряет не в меру юморного сослуживца. Но ненадолго. На вторую неделю этого марафона шуток Себастиан готов лезть на стену. Он не обижается. Практически не реагирует. Старается даже игнорировать. Когда им приходится базироваться в заброшенном борделе он ждет, что с минуты на минуту притащится этот больной идиот и принесет ему шелковые чулки. Слава Богу, этого не происходит. Тони ведет себя довольно пристойно. Иначе изувеченный труп капрала нашли бы в ближайшей канаве. Себастиан не ручается за свою выдержку, но все-таки немного собой гордится. Когда после возвращения в лагерь Фишер является к его постели с подносом в руках, Бас готов убивать. Ладно, если б заботливый капрал притащил уставшему сержанту завтрак в койку. Это нормально. Даже часто практикуется. Обычный человеческий жест, заботой называется. А вот цветок поверх яичницы — форменное издевательство. Поднос, вместе со всем содержимым летит в улыбающуюся рожу Энтони. — Я тебе не баба! — орет сержант. Бойцы оборачиваются, провожая взглядом матерящегося, бегающего по двору в одних трусах, сержанта и ржущего, удирающего от него капрала с подносом в руках. Обошлось без занесения в личное дело. И то только потому, что капитан безумно занят составлением плана новой наступательной операции. Ему не до разборок «зарвавшихся мальчишек». Тем же вечером Энтони находит Себастиана недалеко от лагеря. Сержант расположился на берегу речушки и сжигал очередное письмо. За эти месяцы такая картина стала привычной. — Ты ведь понимаешь, что если люди узнают, тебя могут убить? Кроме этого твоего Чейза да меня на них даже косо никто не посмотрит. — Ага, — отряхивая руки от пепла, кивает Себастиан, — Поэтому ты на мне свое чувство юмора оттачиваешь? Чтобы они поскорее узнали? — Нет. Скорее следы заметаю. Обычно на то, что в шутку говорят, внимания не обращают. Ты должен быть в курсе, что они шепчутся. Татуировка эта у тебя на спине. Бабы нет. Не пишет никто кроме бабушки. Подозрительно для молодого перспективного сержанта. Только кельи не хватает для полного счастья. — Передай им, что я вдовец. Себастиан говорит легко, но Тони замечает, как тускнеет взгляд и напрягается челюсть. Он сжимает плечо друга, чувствует, что тот хочет отодвинуться, силой заставляет себя оставаться на месте. Впрочем, руку Фишер так и не убирает. — Твой Брок вернется. Ты же говорил, что он пообещал найти тебя после войны. Немцы отступают. Скоро все это кончится. Он найдет тебя. «Если выживет», — говорит Себ про себя. Энтони протягивает ему пачку сигарет. Себастиан предсказуемо отказывается. Их бравый сержант не пьет, не курит, по бабам не ходит, как тут не заподозрить что-то неладное. Как только до капрала дошли слухи, он сразу разработал стратегию спасения репутации своего друга. Возможно, немного перегнул палку. С кем не бывает. Но зато больше никаких разговоров не ходило. Списали все на причуды своего командира да на плохое чувство юмора его помощника. — Так значит, цветы он тебе не дарил? — Последний раз говорю, Фишер — я не баба. Цветы мне не дарили, в платья не одевали. Ты неправильно рассматриваешь наши отношения. Помнится, когда я ухаживал за девушками, цветы были в порядке вещей, у нас — нет. — Я никак не рассматриваю ваши… отношения. Объясни, как тогда вышло, что ты по мальчикам, если полжизни гонялся за юбками? — Однажды я заметил, что его глаза не просто зеленые. Они меняют цвет в зависимости от освещения: от серого до темно-изумрудного. А потом захотелось свернуть шею каждой девушке, которая подходила к нему ближе, чем на три метра. Наверное, после осознания того, что он ревнует лучшего друга к его бесконечным подружкам, Себастиан убедился в своих чувствах. Это было тяжелое время отрицания и ненависти к себе. Энтони кивает. Он, может и не понимает, как можно любить свой же пол, но зато он понимает, что если любовь настоящая, то не важно к кому ее испытывать. Он видел, как француженка, полюбившая эсесовца, защищала его до последнего, давая возможность уйти. Он видел, как еврейка, чью семью уничтожили у нее на глазах, защищала немецкого офицера, который помог ей выжить. И пройдя через весь этот ад ему плевать, кого любит его товарищ, и кто любит его в ответ. Энтони считает хорошим признаком, что люди вообще любить не разучились. На следующее утро капитан вызывает сержанта к себе на ковер. Он отчитывает его, как школьника, за вчерашние бега в нижнем белье по лагерю. Еще раз сгоряча называет «зарвавшимися мальчишками», напоминает, что у них тут вообще-то война. И будто в наказание, его подразделение посылают на север через всю страну. В Бельгию. Они должны двигаться к Брюсселю на помощь англичанам. У тех операция запланирована на середину осени, а Себастиана уже сейчас готовы выпроводить из лагеря и закрыть за ним ворота. Чтобы больше не смущал новобранцев своим неподобающим поведением. Не успевают они проехать и четырех миль, как их встречают немецкие танки прямо на дороге. Фашисты отчаялись, даже не пытаются скрывать свои позиции. А Себастиан еще в Нью-Йорке понял, что в бой надо идти с холодным рассудком, без эмоций. Им не удается остановить врага. Радист убит, рация неисправна. Сержант дает команду к отступлению. Они отходят к заброшенной ферме. В хлеву воняет падалью. Животные не смогли освободиться из загонов. Сдохли с голоду. Ужасающая картина. Грин не понимает, почему за человеческую жестокость должны платить невинные животные. Он никогда этого не понимал. И всегда с грустью смотрел, как люди в своей войне используют животных, не считаясь с их жизнями. Себастиан пересчитывает людей, начинает перекличку с себя. У него своеобразный стиль, как у Брока. Не просто фамилия и статус, а сначала звание, полное имя, и в конце статус целостности бойца. — Сержант Себастиан Грин. Жив. — Капрал Энтони Фишер. Жив на 85%. Когда последний отчитывается, он снова оглядывает выживших. Капрал рядом. Он ранен, но в состоянии вести бой. Себ оставляет своих ребят под командованием Фишера, а сам ползет на крышу. Занимает выгодную для снайпера позицию. Себастиан прижимается щекой к винтовке, высматривает в прицел немцев. Маленькая белая бабочка садится прямо перед его носом. И откуда только взялась такая крохотная в марте месяце? Она улетает, стоит ему шелохнуться, и открывает вид на приближающуюся колонну вражеских танков. Они сравняют с землей старый сарай вместе с находящимися внутри солдатами. Ребята успевают уйти быстрее, чем солдаты Вермахта принимаются обстреливать ветхий сарай из танковых пушек. Слишком многие погибли, из сорока в живых осталась половина, если не меньше. Себастиан ведет их обратно в лагерь. Решает, что лучше взять подкрепление и повторить попытку, чем вести в Бельгию, через всю страну, кучку раненых, обессиленных солдат. И было бы неплохо сообщить командованию, что вблизи их позиций будет проезжать немецкая танковая колонна. Собственно, через пару дней эта самая колонна открывает по их лагерю огонь. Поздняя ночь, личный состав спит. Ни один из четырех караульных не успевает поднять тревогу. Себастиан просыпается от оглушительного взрыва. Ему кажется, что все это происходит не на самом деле. Ведь такое уже было. Однажды он проснулся от взрыва, после чего «Аризона» пошла на дно, а сам Себ считался погибшим ни один месяц. Его приводит в чувство Энтони. Бьет по щекам, дожидается осознанного взгляда и скалится довольно. — Я в норме, Тони, — отвечает Грин на незаданный вопрос. Себастиан вмиг возвращает себе трезвый рассудок. Приказывает взять оружие и снять столько фашистских гадов, сколько возможно. К танкам не приближаться, не их профиль. Он посылает с ребятами капрала, просит быть осторожнее. Тот обещает не умирать. Говорит, что совесть ему не позволит оставить «голубую задницу» гнить в одиночестве. Себастиан отвешивает ему беззлобный подзатыльник. Стрелять бронебойными тяжело. Отдача сильная, да и надумаешься в темноте прицелиться, как следует. А боеприпасы не бесконечны. Он целится в гусеницы, попадает. Танк застывает как вкопанный. Высыпается команда. Это уже задача Фишера и ребят. Себастиан промахивается, а танк нет. Одно из зданий трещит, крошится штукатурка. Оно оседает бесформенной грудой бетона и пыли. Люди, оказавшиеся под завалами, погибают. Около четырнадцати солдат. Больше сержант не мажет. Рассвет над лагерем кроваво-алый. Ночью пролилось немало крови с обеих сторон. Немцы оттаскивали своих убитых от горящих машин. Войска союзников не стреляли, были заняты тем же. Недолгое перемирие, но такое необходимое. Себастиан встречает своих парней в казарме. Все живы. Глаза горят, улыбка до ушей — они отстояли свои позиции, победили. Капитан объявляет всем «огромное человеческое спасибо». Он впервые за месяц смотрит сержанту прямо в глаза. Разговор о Броке они не заводят при сослуживцах. Чейз собран, сосредоточен. Он говорит коротко и по делу, почти как Себ, когда злится. — Я не знаю, где сейчас твой друг, сержант Грин. Они взлетели с Бугенвиля несколько дней назад. Самолет затонул где-то в Индийском океане. Больше вестей не было. Себастиан отдает честь, разворачивается на каблуках и покидает уютный капитанский кабинет. Тот не пытается его остановить. Все равно не сможет. Грин чувствует, как к горлу подкатывает ком, как мелко дрожат руки, а в груди ноет, сердце сжимается от боли. Он не возвращается в казарму. Забивается в самый темный угол, который только может отыскать и остается там. Кричит беззвучно, хрипит, будто раненый. Не плачет больше. Слезы высохли. Настрадался на сто лет вперед. Его находит Энтони. Он же приводит сержанта в порядок. Не ругается, не читает нотаций. Заставляет подняться, умыться и пройти в столовую на завтрак. Бойцы встречают Грина громким дружным гулом и аплодисментами. Он оглядывает своих подопечных добрым, отеческим взглядом. Они пережили еще один день на войне, уже за это стоит сказать спасибо. Он говорит. Смотрит в глаза улыбающемуся с фотографии двадцатидвухлетнему капитану футбольной команды Нью-Йоркского Технологического университета и шепчет свое «спасибо», как заведенный.21.
28 февраля 2020 г. в 20:18