20.
Себастиан приходит в сознание через три дня после перелета где-то на юго-востоке Франции. Он мгновенно подрывается на койке. Тщетно пытается оторвать голову от подушки. Это изначально показалось плохой идеей. В итоге, он теряет сознание. Когда снова приходит в себя, почти сразу узнает о своем повышении. Стоит ему открыть глаза, как к койке подлетает медсестра с криками «лежите, сержант Грин, вам нельзя вставать». Он недоуменно смотрит на нее, но не двигается, переваривает новую информацию. Голова начинает кружиться. Девушка говорит, что он провел здесь больше недели, а потом удаляется, предупредив о скором приходе доктора. Тот тоже ничего интересного не сказал, кроме того, что колоссальная потеря крови и подхваченная на Филиппинах инфекция чуть не сгубила молодого снайпера. До полного восстановления еще несколько недель. Он лежит на койке целыми днями. Успевает познакомиться со всеми соседями. Почти досконально узнает биографию каждого. Начинает уважать французское подполье. Думает, что от партизан толку куда больше, чем от государственной армии. Собственно, он в чем-то прав. А еще он узнает, что здесь есть американские части, и госпиталь, в котором он находится, принадлежит одной из них. Ему запретили вставать, двигаться, волноваться. И если с выполнением первых двух указаний проблем не возникало, то с последним дела обстояли хуже. Себастиан не мог перестать волноваться. В конце марта, по словам майора Чейза, дивизию Брока отправили на оккупированный японцами Бугенвиль в качестве подкрепления. Себастиан не успевает уяснить, когда Чейзу дали майора, но то, что Брок снова ведет бои на вражеской территории, до него доходит сразу. И не волноваться больше не получается, потому что писем нет, как и связи у майора с их командиром. Себастиана выписывают и отправляют в казармы. Опытный снайпер им необходим, поэтому без сражений он живет недолго. Месяц, рекомендованный врачами на реабилитацию, пролетает незаметно. Каждый день был полный физических тренировок, уроков чужого языка, курсов реабилитации и попыток еще больше отточить свой снайперский навык. Организм полностью восстанавливается к концу мая. Тогда Грин впервые вступает в бой на французской земле. Очередная страна, очередное сражение, только враги все те же. Себастиан ждет писем. Задыхается от жары и ждет. Вязнет в болотах и ждет. Прячется в высоких колосьях и ждет. Тонет в снегу и ждет. Стреляет и ждет. Сидит на кровати, чистит винтовку и ждет. Как правильная жена. Почтальон не подходит к нему, старается даже не смотреть в его сторону. И, пожалуй, худшее на войне — это когда тебя избегает почтальон. Он уже знал, что в октябре 1943 г. Филиппины были провозглашены «независимой республикой», которая заключила военный союз с Японией. Затем по настоянию японцев Филиппины объявили войну США. И он безгранично рад, что Брок успел убраться оттуда. Не хватало только пулю в спину от бывших союзников получить. Писем все нет. Зимы во Франции холодные. По ночам мерзнут ноги даже в шерстяных носках. Грин отчаянно старается не думать о плохом. Он верит. Брок обещал найти его после войны. Первое письмо приходит под Рождество. Марк, один из сослуживцев, приносит затертый конверт. Себастиан от волнения выпускает из рук трофейный нож, которым тренировался наносить удары на соломенном чучеле с фотографией Гитлера вместо лица. Он садится у стены, уступая свое тренировочное место следующему.«Здравствуй, дорогой Себастиан. Чейз сказал, что ты выжил, так что не пытайся больше притворяться мертвым. На этот раз это не сработает. Я надеюсь, что письмо дойдет до тебя рано или поздно. Лучше, конечно рано. Японцы не дают прохода, гонят нас с наших позиций. Манила полностью под их контролем. Мы героически отступаем. Оставляя за собой горы трупов: и своих и чужих. Наши ребята филиппинцы, конечно, не перешли на сторону фашистов. Остались с нами до конца. У меня все нормально. Я жив. Не без ранений, но в целом в порядке. После того, как твой самолет взлетел, появились вражеские танки. Знаешь, за «особые заслуги» мне дали лейтенанта. Хейли вручили «пурпурное сердце». Посмертно. Ты помнишь Хейли Милтон? Конечно, ты ее помнишь. Мало ей было хранить наши секреты и спасать наши задницы. Глупая девчонка. Меня загнали в угол. Японцы наступали. Она спасла меня. Наша малышка опять спасла меня. Надеюсь, на другой стороне она встретилась с Джаредом и они, наконец, счастливы. Она сказала, что мне нельзя умирать, меня ждут, и я нужен тебе. О ней же горевать некому. Дуло было нацелено на меня. Она убила одного, но не угадала с выбором. Хейли спасла меня от пули. Узкоглазый выстрелил ей в грудь, она даже не моргнула. Упала. Я понять не успел, что произошло. Хейли Милтон умерла, защищая меня. Я должен извиниться. Ты к ней привязался. Мы оба привязались, полюбили ее, как родную. Это моя вина. Я много думал о твоих кошмарах. О мертвых людях, которые тебе снятся. У меня теперь они тоже появились. Себастиан, война меняет нас всех. Мы тут таких ужасов насмотрелись, такого натворили, что смерть — это милосердно. Сложнее будет тем, кто вернется живым. Прости за плохие новости. Я найду тебя после войны. Главное, выживи, пожалуйста. Твой лучший друг».
Написано еще на Филиппинах. Очень давно. Себастиан вспоминает рыжие волосы, добрый взгляд и забавные солнечные веснушки на улыбающемся лице. Ему не тоскливо, не больно, ему никак. Будто все остановилось, замерло в ожидании его реакции. Он не собирался плакать, но сдержать слезы не выходит. Он любил Хейли. Всем сердцем любил, как старшую сестру, которой у него никогда не было. Девушка стала их близкой подругой. Она защищала их. А теперь отдала свою жизнь за Брока, за то, чтобы эта история не заканчивалась с его смертью. Себастиану не дают полностью погрузиться в свои мысли, утонуть под накатывающим волнами чувством вины. Звучит команда, и сержант Грин выходит на построение. Он не успевает написать ответ. Следующие четыре недели Себастиан проводит в уже породнившихся заснеженных французских лесах. Тонет в сугробах по пояс, играет в снежки с подчиненными. Снайперу необходимо менять позиции бесшумно и незаметно, но как это сделать, когда каждое движение сопровождается металлическим лязгом в полнейшей тишине. Жетоны — их было два — доставляли кучу неудобств. Они ударялись друг о друга, постоянно громко звеня, стучали по груди на бегу. «Один семье, второй для опознания» — объясняли при выдаче. Себастиан боится однажды получить письмо от бабушки с чужим жетоном. Он этого не переживет. Он видел, как ложатся под пули солдаты, получившие накануне письма с металлическим перезвоном. Он знает — так проще. Брок прав, иногда смерть — это милосердие. Передышки между операциями всегда были приятны. Настоящий душ, приличная еда, стираная одежда, постель не на мокрой мерзлой земле, сон в теплой казарме, а не в продуваемой со всех сторон палатке. Себастиан никогда не собирал палатку. На корабле это было не нужно, а в Африке и на Филиппинах за него это делал Брок. Но сержант упорно продолжал пытаться, пока руки в конец не окоченели и на помощь ему не пришел Энтони Фишер — смешливый паренек, единственный чернокожий в отряде, отличный боец, надежный товарищ. — Твою мать, дай я сделаю, — говорит он, — Смотреть на тебя страшно. Руки уже синие. — Спасибо, — говорит Себ, втягивая руки в рукава куртки. Тонкие пальцы и, правда, посинели тогда, почти не гнулись. Если бы не Энтони, спать бы Себастиану на улице под снегом. Они сдружились во время той операции. Теперь сидят за одним столом в общей столовой, едят какую-то бурую жижу и шутят. У Тони шутки жестокие, но если не шутить над всем этим окружающим кошмаром, то можно сразу повеситься. Сам ведь смеялся громче всех, когда реветь хотелось, и шутил, когда волосы на себе рвать тянуло. Они оба такие. И Брок тоже такой. На нем это было видно даже нагляднее. А потом новый друг тащит Себастиана в город. Они даже не знают названия населенного пункта. Война почти стерла его с лица земли. Жителей на улицах нет. Дома разрушены. Только одичавшие напуганные животные иногда пробегают по разбитым дорогам. Они находят какой-то бар. Стену изрешетили пули, в крыше дыра от снаряда. А посреди зала нетронутое, но пыльное, стоит пианино. По чудесной случайности уцелело. Себастиан как завороженный подходит к нему. Пробегается пальцами по изуродованной клавиатуре. Стирает пыль. За годы войны он растерял навыки. Забыл ноты. Во всяком случае, так ему кажется. В память молодого сержанта навсегда врезался момент, когда он играл, а по щекам катились слезы. Нелепая ситуация. Стоящий рядом Тони не знает, как себя вести. Просто стоит и смотрит, как истерика захлестывает снайпера. Мелодия сбивается, захлебывается. Обрывается резко. Глохнет эхом в разрушенном здании. —Потерянные ноты, — шепчет Себастиан. Он вздыхает, опускает клап. Эти ноты никогда не забудутся. Сколько бы лет не прошло, сколько бы боев не случилось, Себастиан не сможет забыть то, как долго сочинял эту мелодию. И чем в итоге обернулся его подарок на день рождения Брока. Где-то на другом конце света воюет его друг, капитан футбольной команды, ведущий инженер и самый любимый человек. Где-то очень далеко. Без него. Совсем один в свихнувшемся мире. — Ты раньше играл это для кого-то очень важного, да? — спрашивает Энтони. Себастиан вздрагивает. Он опять забыл, что не один. На краткий миг показалось, будто нет войны, будто ничего этого нет. На вопрос отвечать не хочется. Ему нечего сказать. Парень сам прерывает молчание, продолжая мысль: — У меня был друг. Его звали Кайл. Пилот. Он разбился почти три месяца назад. Когда я впервые после этого увидел самолет, меня вывернуло наизнанку и полоскало так, мама не горюй. У тебя похожее лицо. Кого ты потерял? — Он жив. Пока, во всяком случае. Просто далеко. Я надеюсь, что он жив. — Друг? — Лучший друг, — отвечает Грин и улыбается так, что скулы сводит, потому что он запретил себе реагировать как-то иначе. Он только сжимает кулаки. Сдерживает рвущийся наружу крик. Смаргивает ненужные слезы. Размахнуться бы, пробить пару стен, может разломать в щепки уцелевшую мебель. Он даже не может ничего разгромить, потому что здесь ничего не осталось, кроме старого пианино. Даже сердце Себастиана — и то вдребезги. Они возвращаются в лагерь в полном молчании. Тони считает, что не стоит дергать приятеля, а Себастиан — что сболтнул лишнего. Он топчется у дверей штаба. Внутри горит свет, слышатся голоса. Он просто хочет знать наверняка — ему еще есть, кого ждать или нет. Капитан Чейз занят. Он пьет, наверное, сотую кружку кофе и не поднимает взгляд от разбросанных по столу карт, здороваясь. Себастиан не получает ответа на свои вопросы. Зато получает благодарность за отлично выполненное задание. Ему что-то говорят о наградах, но он не слушает. Выходит, не попрощавшись. Себастиан пишет ответ на собственных коленях, согнувшись в три погибели над маленькой тусклой лампой. Он не хочет писать много. Готовится наступление, и у него просто нет времени на длинные послания.«Брок, Прости, что так долго не писал. Когда меня откачали, я долго пытался понять, где нахожусь, и почему тебя нет рядом. Затянувшаяся акклиматизация из-за часовых поясов и смены климата меня почти добила. Я никогда не забуду ее. Хейли герой не только для парочки «несчастных пидоров». Запомнил ведь это выражение на свою голову. Она была лучше нас всех. Честнее и чище. Я верю — ты жив. Немцы покидают Францию. Война не продлится долго. Возвращайся живым».
Энтони вырывает письмо у него из рук. Разворачивает лист, читает. У Себастиана нет ни сил, ни желания отобрать свое послание. Пусть будет, что будет. Он почти смирился с неизбежным. Ему слишком осточертело бояться. Он устал от вечного страха и беспокойства. Возможно, он немного устал от самой жизни, но признать это страшнее всего. — … для парочки несчастных пидоров, — вслух зачитывает парень, — Так ты из этих? Поэтому отшиваешь всех девчонок, которые табунами вокруг тебя вьются? И в баре ты оплакивал не друга? То есть не совсем друга. Так? Себастиан не сводит с него глаз. Он не слышит в голосе ненависти или скрытой угрозы, скорее недоумение. Непонимание. Энтони Фишер — человек старой закалки. Его воспитывал строгий отец и набожная матушка. Он не может принять эти отношения, но и судить не станет. Он не знаком с тем парнем, которому пишет приятель. Но если он, хоть на грамм, похож на Себастиана, то Энтони может быть уверен, что это хороший человек. — Если ты собираешься сдать меня начальству, делай это скорее. Я устал прятаться и бояться, — спокойно говорит Себастиан. — Не глупи. Почему ты сразу не сказал? Тони замолкает, понимая, как глупо звучат его слова. Разве можно о таком кому-то говорить? Не отдадут под трибунал, так поднимут на смех или пристрелят нечаянно где-нибудь в лесу. Закопают так глубоко, что мать родная не отроет. Официально конечно не разрешалось, но и особо против никто не будет. Таких, как они, всегда было принято ненавидеть. — Я не хочу об этом говорить. Возможно, это письмо уже некому получать. Себастиан забирает листок. Он намерен его отправить прямо сейчас. У него нет адреса, и он понятия не имеет, как быть. Чейз сказал, что дивизию Брока отправили на Бугенвиль. Вряд ли на Богом забытый остров в Тихом океане идет почта. Тонкая бумага горит быстро. Пламя обжигает пальцы. Себастиан выпускает горящий листок, и тот плавно опускается к его ногам. Ему некуда писать. Остается только ждать, когда потерянные ноты перестанут быть потерянными. Тони выбрасывает окурок. Они возвращаются в казармы. До подъема три часа.