Навсегда

Последние бутерброды были доедены, чай выпит, и теперь Дирк с Тоддом нежились под лучами уходящего летнего солнца. Они лежали на большом клетчатом пледе в полной тишине, но ни одного из них это нисколько не угнетало. Это была та приятная и уютная тишина, которую можно было разделить только с очень близким человеком; с человеком, который тебя полностью понимает и принимает, который не пытается обвинить тебя в своих неудачах — одним словом, с безмерно любящим. Иногда Тодду казалось, что Дирк в принципе не может молчать дольше пяти минут, поэтому он особенно ценил такие моменты. Нет, не потому, что его мозг мог наконец отдохнуть от бесконечной болтовни Дирка (хотя, чего уж тут скрывать, Тодд был рад этому), но, что гораздо более важно, такая тишина означала, что Дирк полностью спокоен, что он не волнуется и не пытается скрыть это за бесконечным потоком слов. Тодду очень льстило то, что Дирк чувствует себя спокойно именно в его компании. Размышляя об этом, Тодд бездумно рассматривал то небо, то просвеченную солнцем листву, его взгляд блуждал по цветам, виднеющимся в подросшей траве, и по ярким клеткам пледа, на котором они расположились. Тут он заметил летающую неподалёку бабочку-лимонницу, и уже было собирался обратить на неё внимание Дирка, поскольку был уверен, что она непременно заинтересует холистического детектива. — Дирк, смотри какая... — начал было он. Но обернувшись, увидел, что Дирк уснул: видимо, его разморило на солнце после достаточно длительной прогулки по парку и плотного пикника. Тодд решил его не будить, ведь торопиться им пока было некуда. Он смотрел на то, как, освещённые солнечным светом, переливаются его волосы; смотрел на его необычайно длинные ресницы, на родинки, которые ему так и не удалось пересчитать. И, несмотря на то, что Тодд не был холистическим детективом, несмотря на то, что у него не было перманентной связи со Вселенной, что-то ему подсказывало, что Дирк — этот прекрасный солнечный человек — останется в его жизни навсегда. Тодд наклонился к нему, поцеловал куда-то в макушку и прошептал, скорее для себя, чем для кого-то ещё: «Я люблю тебя». Дирк открыл глаза и заулыбался своей самой искренней, самой широкой улыбкой, той, от которой появлялись морщинки вокруг глаз. — Я тебя тоже люблю, Тодд.