Now That the Dust has Settled (We Can See the Stars)

В понедельник, во второй половине дня, Джон приходит домой и спрашивает, есть ли у Шерлока какие-нибудь планы на вечер. Шерлок отрывает взгляд от своей записи в блоге про двойное убийство. — Нет, — говорит он немного удивлённо. — А что? Джон улыбается. — Я хотел бы немного прогуляться сегодня вечером, — отвечает он. — На самом деле, я зарезервировал нам столик. На всякий случай. Шерлок моргает и пытается не выглядеть при этом слишком довольным. — Хорошо, — произносит он. — Во сколько? Я просто хотел бы принять душ, если есть время. — В восемь, — отзывается Джон. — Сейчас нет и шести. У тебя ещё есть достаточно времени, — он весь сияет, и Шерлок, выпрямив колени, встаёт из-за стола. — По какому поводу? — спрашивает он, пересекая гостиную и проходя мимо Джона по пути в душ. Джон пожимает плечами. — Всё и ничего. Это. Ты и я. Мы снова вместе, как и должно быть. Шерлок думает о той самой вещи, о которой дал себе слово никогда не говорить. Не говорит он о ней и сейчас. Вместо этого он просто улыбается Джону. — Действительно. Отличный повод для праздника. И Джон продолжает улыбаться в ответ. — Думаю, я тоже приму душ после тебя. Избавлюсь от запаха больницы. Шерлок издаёт неопределённый звук и выходит в коридор прежде, чем успевает сказать что-либо слишком разоблачающее в ответ на это. Ужин оказывается у Анджело, и это замечательно, на самом деле. Ни один из них не был здесь с тех пор, как Джон женился. По негласному правилу они с Мэри никогда не приходили сюда, хотя она намекала на это несколько раз. Анджело приветствует их со слезами на глазах, обнимая, как давно потерянных сыновей. Он приносит им все, что они заказывают, и, зажигая свечу между ними, настаивает на вине за счет заведения. В прошлом они иногда выпивали до трех бутылок за одну ночь и, шатаясь, возвращались обратно на Бейкер-стрит в первые часы после полуночи. По безмолвному соглашению в этот раз они ограничиваются одной. Они начинают с завернутого в прошутто инжира и чиабатты с розмарином и оливковым маслом, макая ароматные лепёшки в бальзамический уксус. Шерлок приходит к выводу, что он каким-то образом действительно сильно проголодался. Вернее, они оба. Они сидят за тем же самым столиком возле окна, наискосок друг от друга, и Шерлок замечает, что Джон находится ближе, чем обычно: с любопытством наблюдает он не за поникшими и сходящимися на переносице из-за хмурого взгляда линиями, а за теми трогательными морщинками, что собираются в уголках глаз Джона, когда тот улыбается. Он определённо хочет заставлять его улыбаться снова и снова, как можно чаще. Затем следует паста с соусом «Песто» и поразительно нежными морскими гребешками. Потом — хрустящий и острый цыплёнок «Пармезан», покрытый плавленой моцареллой и соусом «Маринара». Терпко-сладковатое и ароматное Sauvignon Blanc идеально со всем сочетается. Они съедают всё, убирая крошки, оставшиеся от чиабатты, и тогда Анджело, всё ещё помня об этом, приносит их любимые тирамису и эспрессо, также за счёт заведения. Джон смотрит на свою порцию, как только Анджело уходит. — Я не знаю, смогу ли съесть это, — говорит он, и Шерлок смеётся. Джон улыбается. — Что? — спрашивает Шерлок, слишком расслабленный и удовлетворенный, чтобы испытывать какое-либо смущение. — Ничего. Просто я давно не слышал, как ты смеёшься, — произносит он задумчиво. — В последнее время чаще, но… — Правда? — Шерлок резко прерывает его. — На самом деле, я думал о тебе то же самое, — признаётся он. — Я наблюдал за этим. Тёплая и очаровательная улыбка медленно расплывается по его лицу. Очень и очень давно Шерлок не видел именно этой его улыбки. — Правда? — спрашивает Джон, и его голос звучит довольно свободно, но там, под поверхностью, скрывается гораздо больше. Его горло вздрагивает, когда он сглатывает, глядя на свой десерт. — Пожалуй, я всё-таки съем пару кусочков, — говорит он, но возникшее между ними напряжение никуда не исчезает. «Интересно», — думает Шерлок, незаметно наблюдая за тем, как Джон заканчивает с воистину восхитительной едой. Джон съедает своё тирамису; Шерлок не совсем справляется с ним. — Я мог бы, — говорит он, когда Джон указывает на это. — Но сейчас я чувствую себя просто прекрасно и не хочу разрушать это, — он хорошо контролирует тон своего голоса, но сразу замечает, как двусмысленно это звучит — будто речь идёт обо всей ситуации в целом. Он неловко прочищает горло и допивает остаток эспрессо. Джон настаивает на оплате, платит ровно столько, сколько ему позволяет Анджело, и они выскальзывают в ночь. Начало двенадцатого, и на улице ни тепло, ни холодно, небо чистое. — Это было восхитительно, — говорит он с удовлетворением. — Я и забыл, насколько сильно люблю бывать у Анджело. — Это было потрясающе, — соглашается Шерлок. — Но ты должен был позволить мне заплатить. — Чушь, — его это не волнует. — Я хотел отпраздновать. Такое чувство, будто мы, наконец, вернулись туда, где и были, раньше, чем всё пошло к чёрту. Или… может, мы идём к чему-то лучшему. Я думаю, мы стали сильнее. — Я тоже так думаю, — осторожно отвечает Шерлок, стараясь не выдать себя. Еда, вино и общая обстановка этого вечера подвели его к самому краю, и он знает, что должен следить за собой. Они сворачивают в переулок, и Джон указывает на небо. — Смотри, звёзды, — говорит он. — Мы так редко можем видеть их столь чётко. Шерлок смотрит вверх. — Они прекрасны, — говорит он, вспоминая ночь на пути к Vauxhall Arches*. Это было давно, но он надеется, что Джон тоже помнит. — Шерлок… — Джон поворачивается к нему, смотрит на губы, его глаза слегка прикрыты. Сердце Шерлока моментально срывается. Он не знает, что сказать, но всё в порядке, потому что Джон просто тянется к нему («Он? Да, он…»), и Шерлок закрывает глаза, чувствуя, как губы Джона, мягкие, теплые и чертовски нежные, касаются его губ. В то же время, в его действиях нет никаких сомнений, и Шерлок безумно рад этому — нерешительность раздавила бы его. Он должен быть полностью уверен в том, что Джон этого хочет. И Джон держит его за плечи, и Шерлок улавливает собственную мысль где-то на краю сознания: «О, всё в порядке», и кладет руки на его талию. Поцелуй подходит к концу, и Джон смотрит в его глаза и на приоткрывшиеся губы. — Всё хорошо? — спрашивает он, и его голос низкий, хриплый и немного неуверенный. Не за себя — за Шерлока. Он продолжает держать его за плечи, не отстраняясь. Шерлок кивает. — Очень хорошо, — отвечает он, и Джон целует его снова, и снова, и снова… Он, кажется, не спешит останавливаться и переходить туда, где у них было бы меньше шансов попадаться на глаза. Их рты встречаются и расстаются, их руки обнимают друг друга так правильно, и Шерлок отдалённо думает, что это похоже на полёт. Это эйфория, головокружительная, тёплая и пьянящая. Рот Джона — как наркотик, или, возможно, весь он, его тело, его тепло, сердце, которое Шерлок ощущает собственной грудью. Они стоят в свете фонаря, целуясь без остановки. Дыхание Джона у него во рту, затем — его язык, и Шерлок касается его своим собственным, всего лишь пробуя и экспериментируя, и шок от прикосновения оказывается неожиданным и прекрасным. Нет поводов для спешки, есть только неукротимый голод. Он думает, что мог бы стоять здесь и целовать Джона всю ночь. В мире нет ничего, что может быть лучше. В конце концов, Джон отстраняется, совсем немного. Его глаза светятся так, как никогда раньше, даже когда у него была Мэри. — Знаешь, — произносит он, и лёгкая дрожь проскальзывает в его голосе и ощущается в руках. — Часть меня хотела сделать это ещё когда мы в первый раз обедали вместе. Горло Шерлока, похоже, сдавливает. — Часть меня всегда хотела, чтобы в тот вечер я ответил на твой вопрос по-другому, — признается он в ответ. — Я всегда поражался, как устоял в тот раз. А ты больше не пытался. Вместо того, чтобы искать причины, хотя они все очевидны, Джон говорит только: — Я должен был. — Я люблю тебя, — отвечает Шерлок, а потом удивляется, с какой стати он позволил себе сказать это так внезапно и так скоро, а глаза Джона распахиваются от удивления. — Ты? — спрашивает он. — После всего, что я… После всего, что мы… Шерлок кивает. — Да. Неоспоримо. Безостановочно. Безнадёжно. Я пытался справиться с этим, или, по крайней мере, не показывать, но… — Но ты любишь? — в глазах Джона столько надежды, что это почти причиняет боль. Он вновь кивает. — Да, Джон. Всегда. Это всегда был ты. Джон издаёт совершенно отчаянный звук и целует его снова, вставляя между поцелуями: — Я тоже, Шерлок… всегда… несмотря ни на что… это всегда был ты, и никто другой, я просто… не мог решиться, не мог… отпустить себя… но теперь… — Ты меня любишь? — спрашивает он, распадаясь на части в стремлении услышать подтверждение. — Да, я люблю тебя, — рычит Джон, и Шерлок словно со стороны слышит, как и сам издаёт какой-то совершенно непристойный звук в ответ, и они целуются развязно, сжимая друг друга, их рты теперь более грубые и жадные. — Я хочу всего этого, — сбивчиво шепчет Джон, когда они останавливаются, чтобы отдышаться. — Я хочу обедать у твоих родителей. Хочу ходить в музеи и на свидания, и просто жить с тобой. Все эти годы, даже после всего случившегося, это — всё, чего я когда-либо хотел. Только этого. Только тебя. Никого больше. Ничего другого. Шерлок соглашается. Его пальцы сжимают лацканы Джона. — Думаю, самое время, — говорит он. — Теперь, когда осела пыль. Джон качает головой. — Возможно, многое не должно было случиться. Но с Мориарти, а потом с Мэри… и всё остальное. И мы должны были восстановиться. Я должен был. А ты был моей опорой. То, что ты сделал для меня… Я должен был догадаться, что ты любишь меня. После того, как я действительно понял это… Всё, что ты когда-либо делал… это дало мне достаточно оснований, чтобы начать надеяться, что рано или поздно ты этого захочешь. Шерлок снова кивает. — Я никогда бы не спросил. Я до сих пор счастлив, что ты простил меня и вернулся домой. Джон обнимает его обеими руками, покрывая поцелуями щёки и подбородок, оставляя один и в уголке рта. — Я никогда не оставлю тебя, — клянётся он. — Никогда. В груди Шерлока вздымается буря из эмоций, способная утопить их обоих, и какое-то время он боится говорить что-либо. Он обнимает Джона и держит его так крепко, как только может, с трудом осознавая, что ему, наконец, позволено это делать, при том, что совсем недавно не было никакой надежды. Он кладёт голову на Джона и любит его так сильно, как только умеет, и больше нет необходимости говорить об этом. Он всё наконец-то понял. И звёзды над ними сияют так ярко. — Пошли, — бормочет Джон спустя целую вечность. — Давай уйдём отсюда. Нам много о чём нужно поговорить. И многое нужно сделать. Не могу дождаться, когда же смогу показать, как сильно я тебя люблю, всеми материальными, физическими, поддающимися количественной оценке способами удовлетворяя твой гениальный мозг, не говоря уже о… других частях тебя… В предвкушении сладкая дрожь возбуждения пробегает по всей длине его позвоночника, и он знает, что Джон чувствует тоже самое. — В таком случае, — говорит он, — пойдём домой. Примечания переводчика: * — Vauxhall Arches — отсылка к «Большой игре» — третьему эпизоду первого сезона.