Шанс на жизнь

      На Земле словно пропал весь кислород. Ты пытаешься сделать вдох, но лишь открываешь и закрываешь рот, как немая рыба. Мир, с необыкновенной скоростью сужается до тонкой полоски, в которой можно увидеть лишь двери лабиринта. Они точно палач, уже ждут своего часа, чтобы с протяжным воем закрыться и отрезать тот страшный и темный мир от безопасности.       Рука в панике поднимается к волосам, но, не дотянувшись до них всего каких-то пару сантиметров, беспомощно падает мешком вниз. Взгляд бешено мечется от одних ворот к другим, а сердце в невероятном ритме отбивает чечетку. Губы сжимаются в тонкую линию, пока сознание настойчиво продолжает твердить: это из-за тебя.       Ты уже не стоишь около качающейся на ветру постройки. Ты бежишь по выцветшей траве, которая опутывает твои ноги, словно старается удержать, не пустить туда, где сердце оборвется, а душа разорвется где-то внутри на несколько частей. Ветер бьет в лицо, но ты не останавливаешься, даже когда воздуха в лёгких становится совсем мало. Он не может. Только не из-за тебя. Не из-за твоего эгоизма и неспособности просидеть чертову ночь одной.       Топот ног приближающегося глейдера привлекает внимание стоящий около входа в лабиринт парней. Образуя полукруг, они на мгновение оборачиваются, чтобы посмотреть на бегущую к ним девушку, которая, увидев их лица, полные тревоги, замедляет ход и переходит на быстрый шаг. Еще несколько метров — а ты уже еле идешь, медленно перебирая неслушающимися собственное тело ногами. — Сколько до закрытия? — задаешь вопрос в пустоту дрожащими губами, не обращаясь ни к кому конкретно. — Еще шесть минут, — доносится до тебя знакомый суровый голос лидера Глэйда.       Ты как-то неопределенно киваешь, чувствуя, как в горле застревает ком, мешая дышать. Делаешь последние шаги, разделяющие тебя с собравшейся толпой ребят и вклиниваешься между стоящими ближе всего к тебе Зартом и Джеффом. Все замирают в немом молчание, которое заряжено напряжением и страхом.       Все органы скручивает и выворачивает, когда ты смотришь в пустой коридор темного лабиринта, который больше не кажется невероятно завораживающим. Во рту чувствуется привкус крови, когда ты до боли кусаешь нижнюю губу, и алая жидкость тонкой струйкой попадаешь в рот. В голову продолжает прорываться мысль, которую ты всеми силами отгоняешь с момента оглашения приговора Фредом: а если он не успеет? Что, если он умрет там, в этом чертовом лабиринте, где отвратительные твари только и ждут момента, чтобы вонзить в плоть бегуна все свои иглы? Вопросы, на мгновение заполонившие голову, летят в дальний угол сознания и запираются тобой же на несколько замков, когда ты слышишь, пролетевший щебечущей птицей, совсем тихий и робкий голос: Что с тобой? Неужели ты так к нему привыкла, за несколько дней? Он же обычный парень, коих здесь полсотни. Но ведь нет. Твои ногти готовы вырвать собственную плоть на ладонях, органы скоро превратятся в кашу, а голова кипит, словно ты…       От стен лабиринта отражается звук чьих-то шагов, и полсотни пар глаз мгновенно впечатывают свой взгляд в поворот, из которого появляется мальчишеский силуэт. Медленный бег, вздымающаяся грудь. Тишину разрывает чей-то еще совсем юный голос: — Минхо!       …влюбилась.       Тишина тонет в криках, от которых, кажется, лопаются перепонки, когда над вашими головами раздается оглушающий лязг. Стены начинают свое движение. — Давай, мать твою! — Быстрее, Минхо! — Беги, чтоб тебя гривер прикончил!       Голоса глейдеров становятся еще громче, и парень ускоряет темп, из последних сил стараясь обогнать смерть. Проход между стенами сужается до метра, когда азиат забегает в него. Секунда. Бетонные двери сталкиваются, поднимая столб пыли в воздух, закрывая вас от лабиринта и его опасностей, которые он таит в себе. — Чтоб меня черти оттрахали, — до боли знакомый голос бьет по ушам, словно барабаны.       Кто-то толкает тебя плечом и ты переводишь стеклянный взгляд со стены на землю, где, тяжело дыша, на спине лежит куратор бегунов. Глаза застилает мутная пелена, и ты моргаешь, желая прогнать наваждение. Одинокая слеза скатывается по скуле, оставляя после себя соленую дорожку, но ты ее не смахиваешь. Эмоциональная перегрузка, давящая на череп, выливается в непрошенные слезы, на которые у тебя просто нет сил. — Ты самый гребнутый из всех треклятых шанков, каких я только знал, — грубо произносит Ньют и ты видишь, как лицо Минхо трогает слабая улыбка. — Я думал, ты меня за это и любишь.       По толпе проносится нервный, но облегченный смешок. Лица ребят постепенно смягчаются: морщинки на лбах пропадают, а губы трогают ухмылки. Заместитель лидера в конечном итоге не выдерживает общего настроя и усмехается, прежде, чем сказать: — Мы из-за твоей дубиновой башки опоздали на ужин. Поднимайся и присоединяйся. Там и объяснишь, что за приключения ты успел найти на свой зад.       Ребята группами разворачиваются и, что-то тихо бормоча себе под нос, не спеша по очереди расходятся, так что через минуту на пыльной поляне у закрытых дверей остаешься стоять только ты рядом со все еще лежащим на земле Минхо. Его дыхание уже выровнялось, торс медленно поднимается и опускается, руки раскинуты в стороны, а глаза прикрыты.       Сложив руки на груди, где еще в безумном танце прыгает сердце, ты не двигаешься с места, боясь пошевелиться и даже моргнуть. Когда это успело произойти? В какой момент парень перестал быть для тебя просто другом? Когда спас от Грега? Одолжил кофту? Пришел спасать от ночного кошмара?       Мозг разрывается от воспоминаний, которым всего пару дней. Нет, не может быть. Нельзя влюбиться, зная человека несколько дней… Ведь так? Ты смотришь на темные волосы, что обрамляют лицо глейдера, на его полуоткрытые губы, что сейчас жадно хватают воздух, на вены, выступающие на руках. Смотришь, и не понимаешь, что делать. Как себя вести, что говорить. Держаться в стороне и избегать или вести себя как ни в чем не бывало? На эти вопросы не знали ответа даже голоса в голове, что обычно просто разрывали голову. — Я думала, ты умер.       Слова вырываются раньше, чем ты успеваешь осмыслить их. Грудь парня на мгновение замирает, он поднимает веки и ваши взгляды встречаются. Секунду вы просто смотрите друг на друга, каждый думая о своем, прежде чем губы азиата трогает самодовольная усмешка. — Ставлю свой ужин, ты бы по мне безумно скучала, малышка.       Малышка. Впервые необоснованное прозвище вызывает у тебя улыбку, которая тут же появляется у тебя на лице. Первая улыбка за весь день. Надо же. Весь день ребята приходили к тебе с помощью, а ты закрывалась от них в своей скорлупе, что с каждый часов становилась все тверже. Но стоило бегуну сказать одно простое слово, и стена рушится, точно ее разбили кувалдой. — Не ставь. Проиграешь, — почти шепотом отвечаешь ты, прежде чем развернуться и не оглядываясь уйти в сторону кухни, где тебя ждет последний этап трудового дня. — Все, Т/и. Он был последним, — развязывая на спине фартук, устало произносит Фрайпан, когда последний в очереди глейдер получает свой паек. — Твой трудовой день под моим командованием окончен. — Насколько все плохо? — нахмурив брови спрашиваешь ты вслед тут же ушедшему на кухню куратору. Несколько секунд ответом служит тебе тишина, прежде чем парень выходит из постройки с двумя тарелками горячего жаркого в руках. — Буду откровенен, — он кладёт ваш ужин на разделочный стол и поворачивается к тебе. — Если кто-то решит тебя взять к себе под крыло- я не буду их останавливать. Но, — его голос становится серьезнее, — если ты облажаешься у других кураторов, я не дам тебе коротать часы у слоперов. Думаю, мы найдем для тебя работу на кухне. — Черт, Фрай, — твоё лицо трогает еле заметная благодарная улыбка, а глаза начинает щипать от одной мысли, что не все потеряно. — Спасибо. Я знаю, сегодня из меня вышел скорее вредитель, чем помощник, но… — Эй, шнурок, — бесцеремонно прерывает тебя собеседник, поднимая руку, чтобы положить ее на плечо, но в последний момент одергивает, словно боится обжечься. — Я все понимаю, ладно? Может, я и выгляжу толстокожим, но это не так. После той херни с Грегом никто тебя не винит. Ты главное поправляйся.       При упоминании этого имени, руки покрываются гусиной кожей, а губы непроизвольно сжимаются в тонкую полоску. Ты не видела его за прошедший день. Просидев весь день в темном помещении, лишенного света и тепла, ты мало с кем перекинулась и парой слов, не говоря уже о том, чтобы встретиться с тем, от кого до сих идет мороз по коже. Парень сейчас сидел в Кутузке, ожидая своего часа приговора, когда будет вынесен окончательный вердикт. Без обжалования. Без апелляций. — Зато я себя виню.       Шепот срывается с твоих губ и долетает до ушей Фрая прежде, чем ты успеваешь остановить себя. Слова, точно татуировка, впечатываются в сознание горячими буквами, знаменующие правду сказанного. — За что? — вопросительно поднимает брови повар, опираясь одной рукой о стойку. — Минхо, — просто отвечаешь ты. Взгляд уже беспрестанно мечется в поисках азиата от одного стола к другому, а, найдя его среди остальных кураторов, впечатывается в его осунувшуюся спину. — Вчера я попросила его остаться со мной из-за треклятого страха остаться наедине со своими мыслями. Я видела с утра, каким помятым он был, но промолчала. Не предупредила Алби, ничего не сказала Ньюту. Я просто осталась сидеть под одеялом, боясь столкнуться с реальностью. Понимаешь? Я виновата, в том, что он почти умер... — Последние слова ты произносишь совсем шепотом, невольно вздрагивая, словно боясь сказанного. Кажется, будто голос буквально искрит неприязнью и отторжением к его обладательнице.       Какое-то время куратор хранит молчание. Его лицо ничего не выражает, и ты уже начинаешь жалеть, что так необдуманно выговорилась повару. — Ты не видишь картины целиком, — наконец произносит Фрай после долгого молчания. — Ты пойми, у него был выбор. Он мог не оставаться у тебя, мог не идти в лабиринт, в конце концов, мог не бежать по обычному маршруту, а сократить его. Не ты за него решала. Он это делал сам. Не кори себя за последствия чужих ошибок. Это ни к чему не приведет.       Рука вскидывается вперед, а с губ готово сорваться возражение, но вместо слов ты лишь выдыхаешь содержимое легких, пока взгляд беспомощно мечется из стороны в сторону. Аргументов нет. — Иди ужинать, шанк, — выдержав паузу, произносит Фрайпан. — И не забивай себе голову ерундой.       Традиционно за столом под соломенным навесом остается всего пара свободных мест. Излюбленное место уже знакомых тебе ребят никогда не пустует: кто-то, доев свой паек, уходит, в то время как другие только садятся есть. Вечные разговоры никогда не замолкают под крышей, что в солнечные дни защищает от перегрева, а в дождливые от капель воды, что норовят попасть за шиворот. Ты направляешься к столу, выбирая место между краем скамейки и ее серединой. Что-то внутри говорит сесть по одну сторону с кураторами, чьи спины ты могла лицезреть у разделочного стола, но сознание громогласно призывает сесть в углу, где уже развалился один из напарников Минхо. Последний шаг сделан, нужно выбирать. Губы сжимаются в тонкую полоску, ты глубоко вздыхаешь и уверенно направляешься к парням. — Можно? — держа в одной руке тарелку, а в другой стакан с водой, спрашиваешь ты у светловолосого бегуна, который, услышав тебя, зависает на мгновение. — Падай, — все же произносит он, когда ты уже готова пожалеть о своем выборе. Парень двигается и ты садишься, бросив ему натяжную вежливую улыбку. — Мы вроде еще не знакомы, — не успев положить первый кусок еды в рот, ты слышишь голос над ухом, а, повернувшись на его источник, видишь все тоже спокойное лицо глейдера. — Я Бен. — Т/и.       Напротив тебя кто-то закашливается, и ты повернувшись видишь смотрящего на тебя в упор азиата. Лицо напряжено, глаза усталые. Один взгляд на тебя, а сердце уже пропускает удар. Выдержать его кажется тебе непосильной задачей, поэтому когда Бен отвечает на твою реплику, ты моментально переводишь на него свое внимание. — Я знаю, как тебя зовут, — глаза удивленно расширяются. Будь ты хоть трижды уникумом в этом Богом забытом месте, тебя не перестанут удивлять такие заявления незнакомцев. — Твоё имя было бы на слуху, даже если бы ты была парнем. Это же надо найти столько приключений на свой прекрасный зад за пару дней.       От лица отливает кровь и оно теряет всякое выражение, словно у фарфоровой куклы. Ты закусываешь выделяющиеся на белой коже губы и не моргая смотришь на собеседника, не в состоянии отвести остекленевший взор. Мысли, весь день съедающие тебя изнутри, выгрызающие дыры в плоти и сознании, вырываются из плена. Волнение за куратора бегунов затолкали их далеко в закоулки памяти, но теперь, сидя напротив невредимого бегуна, ты не можешь их удержать. — Вот херня… — теряется Бен, понимая, что сказал лишнее. — Слушай, я не это имел ввиду. — Все нормально, — тараторишь вызубренный за бесконечно долгий день ответ. Эту фразу сегодня слышали все, кто приходил проведать тебя. Некоторым посчастливилось услышать ее даже и не один раз. — Сегодня суд. Мне в любом случае надо будет вспомнить прошлую ночь.       В вашей части стола огромным шаром повисает гробовая тишина, нарушаемая лишь чавканьем парней. Ты оглядываешься: по другую сторону от вас Зарт, Джефф и Томас что-то весело обсуждают, что вызывает у тебя грустную усмешку. Кажется, парень вливается в коллектив. Левее от глейдеров, Ньют и Алби о чем-то увлеченно спорят, выстраивая из вилок зигзаги, в то время как Клинт пытается отобрать у лидеров такой необходимый ему прибор. В конце концов ты переводишь взгляд на Чака и сидящего рядом с ним Минхо, что сейчас не замечая ничего вокруг поглощал ужин. — Почему ты опоздал? — как бы невзначай задаешь вопрос бегуну, с невероятным интересом рассматривая его тарелку. — Повороты перепутал, — подняв голову, отвечает он. — С утра побежал по другому пути, а возвращаясь забыл об этом, пропустил нужный поворот и… Руки!       Сидящий рядом с ним кудрявый мальчик недовольно скулит, когда предплечье куратора поднимается над столом и опускается мальчику на голову подзатыльником. — Сколько раз тебе говорить, что из моей тарелки ничего не таскать?       На лице Чака приступают розовые пятна, и он выпячивает вперед нижнюю губу, складывая руки на груди. Мгновение ты смотришь на свою почти полную еды тарелку, прежде чем вытащить из рагу вилку и молча передвинуть ее на противоположную сторону, где насупившийся глейдер с глазами в два блюдца смотрит на твои манипуляции. — Моя еда. Делаю, что хочу, — опережаешь ты всякие возражения и комментарии твоих действий. — Отказ не принимается.       Глаза Чака наполняются радостью, словно мальчик нашел на под едой выход из лабиринта, и он, протараторив благодарность, хватается за привалившее к нему счастье. Уголки губ еле заметно дергаются, при виде довольного мальчика, и ты опускаешь голову, когда воздух разрезает звук двигающейся по столу посуды. — Что это? — хмуришься ты, когда видишь перед носом неполную тарелку с едой, откуда еще секунду назад Чак безуспешно пытался взять кукурузу. — Я не голодный, — лениво протягивает азиат, чем вызывает ухмылку на лице сидящего рядом с тобой Бена. — Ты же только что Чака треснул за его попытки взять еду, которую Ты не хочешь, — направляет на собеседника вилку Бен, а Минхо вальяжно пожимает плечами. — Передумал. — Как же быстро у тебя меняется мнение, — совсем тихо произносит бегун, так что даже ты еле разбираешь его слова, и возвращается к остаткам ужина. — А не будешь есть — буду называть не по имени, а как моей душе захочется, — как бы невзначай на выдохе говорит куратор, видя, что ты не притрагиваешься к еде. — Шантажист. — Дистрофик.       Оставшаяся часть ужина прошла в полной тишине. Ты, в глубине души боясь за правдивость слов бегуна, все-таки доела рагу, намерено не кинув на парня и мимолетного взгляда. Уткнувшись носом в тарелку, ты подняла голову только когда на плечо легла тяжелая рука Алби и он тебе сообщил, что пора встретиться с Грегом, отчего все тело, кажется, пропустило удар тока.       Ты не знала, как проходят суды в Глэйде, и, по правде говоря, не думала, что когда-нибудь узнаешь. Но вот ты уже входишь в невысокую постройку и тебя обдает затхлый, спертый воздух, коим пропитана атмосфера места. Примитивное по обустройству помещение выглядит именно так, как ты его себе представляла: сколоченные строителями ряды скамеек, занимающие половину пространства, перегородка, разделяющая комнату, и несколько табуретов по ту сторону от мест слушающих.       В груди все сжимается, а органы скручиваются в узел, но ты продолжаешь упрямо проходить вглубь помещения, несмотря на дрожь в коленях и руках. Впереди идущие тебя лидер и несколько кураторов занимают первый ряд, оставляя одно место у прохода, и ты на негнущихся ногах подходишь и садишься на него. Зубы стучат, а тело дрожит, как осиновый лист, и ты обнимаешь себя за плечи. Все так, как должно быть. Глэйд не терпит нарушения правил. Он карает непокорных.       Остальным куратора работ требуется не больше нескольких коротких, слишком быстротечных минут, чтобы рассесться и притихнуть, когда деревянная дверь за твоей спиной со скрипом открывается. Рука инстинктивно хватается за запястье, где, если поднять кофту, будет виден синий отпечаток-напоминание прошедшей ночи. Шаги позади становятся все громче, пока чистильщики Билли и Джексон не проводят Грега на его место. Парень, явно нервничая, стискивает руки в кулаки, когда бывшие друзья сажают его на один из стульев. Глейдер медленно поднимает взгляд с колен и обводит им всех присутствующих, остановившись на тебе. Узкие, точно звериные, глаза, не моргая прожигают тебя насквозь, и ты ежишься. — Думаю, надо начинать, — рядом с тобой встает со своего места темнокожий лидер, и ты медленно вздыхаешь, чувствуя, что сейчас тебя ждут одни из самых тяжелых минут в жизни.