Шанс на жизнь

      В руки словно вонзились тысячи иголок одновременно, а ноги больше не слушают приказы мозга. По скуле скатывается одинокая слеза, оставляя после себя мокрую дорожку. Лабораторная крыса. Фраза эхом повторяется у тебя в сознании, впечатываясь в памяти. Как он может тебя помнить, если ты сама себя не помнишь? Полки воспоминаний пусты, чистый лист начат, но отголоски прежней жизни продолжают преследовать тебя, когда ты, казалось, уже готова начать все заново.       Ты зажмуриваешься, так что перед глазами пляшут белые огоньки, и считаешь до трех. Три секунды, чтобы собрать все силы в кулак и встать. Один. Затолкать все мысли в самый глубокий ящик и запереть их так хорошо, как только возможно. Два. Сделать глубокий вдох и проглотить эмоции, что большим комом сидят в горле, желая вырваться наружу. Три. Забыть про боль и опереться дрожащими руками о пол. Подняться на ноги и перенести вес на стоящую в метре от тебя стену.       Ноги все еще не слушаются, но под напором мыслей, что сейчас роем мечутся у тебя в голове, они сдаются, и ты делаешь несколько шагов в сторону умывальников. Кран с характерным скрипом крутится в левую сторону, и прохладная жидкость тонкой струей разбивается о раковину. Кожа моментально покрывается мурашками, когда ладони чувствуют бодрящий поток воды. Зачерпнув руками жидкость, подносишь ее к лицу, и, задержав дыхание, умываешься, смывая с себя всю грязь, как видимую, так и ту, что на первый взгляд не увидеть. Ту, что съедает, пачкает и грызет тебя изнутри. От нее куда сложнее избавиться. Она смешивается с плотью, окутывает все нутро своими щупальцами и не отпускает до победного конца. Такая грязь убивает людей, словно паразитирующий вирус, лишая их самоуважения, веры и надежды. Она их губит.       Воздух колет мокрую кожу лица, и ты медленно поднимаешь веки. Вдох — выдох. Главное дышать. Ноющая боль в пояснице и животе тянет вниз, обратно на землю, что стала свидетелем нелицеприятного зрелища, но ты не поддаешься, лишь сильнее стискивая зубы. Задрав слегка грязную кофту, осторожно осматриваешь красное пятно на боку, которое при малейшем прикосновении отдается резкой болью. Нервно хмуришься, стараясь оградить все органы чувств от сознания, чтобы не чувствовать боли. Главное, чтобы никто не заметил повторяешь ты про себя мантру. Вдох — выдох.       На лице появляется напускная слабая улыбка, которая тут же начинает тускнеть и исчезает в считанные секунды. Фальшивые эмоции сейчас слишком большая роскошь. — Где была? — поворачивается к тебе Томас, когда ты садишься за общий стол. — Ты опоздала на полчаса. — Руки мыла.       Укол совести вводит беспощадную инъекцию в сердце, упрекая в каждой лжи, что готова сорваться с твоих губ. Ноги словно налились свинцом, каждое движение кажется пыткой, но ты стойко и безэмоционально перекидываешь их через скамейку, лишь незаметно хмурясь, а подняв голову с облегчением осматриваешься и понимаешь, что все глейдеры по прежнему уплетают вечерний паек, обращая внимание лишь на собственные вилки. — Как прошел первый день? — доносится до тебя голос Бена, и ты понимаешь голову, встречаясь с ним взглядами. Бегун, сидящий на другом конце стола уже почти доел, и теперь сидит со скучающим выражением лица, ища с кем-бы поговорить. — Думаю, плантации - это не мое, — водя прибором по тарелке, отвечаешь ты, исподлобья смотря на Зарта, который при твоей фразе давится смехом, так безуспешно стараясь спрятать его за кашлем. — Все было не так плохо, — указываешь ты на куратора вилкой с нанизанной на нее кукурузой. По столу проносятся короткие смешки, когда блондин замирает, бросив на тебя мимолетный взгляд. — Т/и, ты нам вырвала половину саженцев, — усмехнувшись отвечает Зарт, и тут же отправляет в рот очередной кусок курицы. На щеках проступает предательский румянец, громогласно провозглашая на весь стол отсутствие аргументов. — Если тебя это утешит, — подает голос доселе молчавший Ньют и все взоры приковываются к нему. — Этот шанк, — он показывает на Томаса, — тоже сегодня отличился. Это же надо было умудриться испортить треклятый топор, — брюнет давится воздухом, и ты усмехаешься, глядя себе в тарелку. Искренне это было или нет, сейчас даже ты сказать не можешь. Все эмоции, словно по давно придуманной установки, производятся, когда это уместно, не спрашивая у тебя разрешения. — Я вот, что скажу тебе, шнурок. Больше ты от меня и тяпки в руки не получишь.       Стол содрогается в гаме смеха, так, что можно почувствовать вибрацию скамеек. Ты ухмыляешься, но натянутые, словно струны гитары, мышцы живота дают о себе знать, и ты первая замолкаешь, переведя взгляд на другие столы, за которыми сидят такие мальчишки, весело переговариваясь и отдыхая после тяжелого рабочего дня. Перед глазами мелькает короткая рыжая шевелюра, и сердце пропускает удар, когда ты замечаешь вальяжно рассевшегося на скамейки Галли. Гадкая улыбка не покидает его лицо, пока он продолжает что-то обсуждать вполголоса с другими строителями. Вдруг он, словно ищейка, почувствовавшая добычу, замирает и поднимает голову, в поисках чего-то. В животе что-то холодеет, когда он находит свою цель. Тебя. Глаза сужаются, но ухмылка не покидает его лица. Борьба без правил, где единственное правило — выжить, и ты уже подписалась на участие. Это противостояние, и ты нашла себе неправильного соперника. Но ты не сдашься. Не позволишь отнять у тебя последнее, что твари П.О.Р.О.К.а благосклонно тебе разрешили оставить — жизнь.       По спине стекает капля пота, точно паук, желающий показать всему миру твои эмоции, чувства. Твой страх. Глубокий вдох, и ты переводишь взгляд на глейдеров за своим столом. Зеленые глаза уже встречают тебя немым вопросом, и ты чувствуешь, как тонешь в них. Заместитель лидера не отводит первым взгляд, в котором ты читаешь твердость и уверенность. Фальшивая улыбка появляется на твоем лице, не затрагивая глаза. Это был слишком длинный день, и ты не готова придумывать ложь, которая бы удовлетворила глейдера. —…когда завтра придем на живодерню.       В голове срабатывает красный сигнал при слове «живодерня» и ты разрываешь зрительный контакт с Ньютом. — Что с живодерней? — вклиниваешься ты в разговор Томаса и Джеффа, которые что-то увлеченно обсуждают на другом конце стола. — Вы завтра идете туда работать, — отвечает за брюнета медак, и усмехается, читая выражение на твоем лице, как открытую книгу. — Ты вот-вот упадешь в обморок, расслабься. Это не самое страшное, что с тобой может здесь случиться.       Губы сводит в неестественной гримасе, а рука под столом непроизвольно тянется к животу, осторожно накрывая ноющее место ладонью. Словно все знают, что случилось в ванной, словно Джефф вложил в свои слова нечто большее, чем ничего не значащие предупреждения. Словно все сейчас встанут и громогласно объявят, что все знают. В голове, словно деготь из бочки, разливается новый страх, смешиваясь с кровью и впитываясь в кожу. Страх, что все узнают. Что узнает он. Парень, что сейчас сидит напротив и периодически бросает мимолетные взгляды на тебя.       Последняя мысль приводит тебя в замешательство, и ты, казалось уже переключившись на ужин, возвращаешься к ней. Ни Томас, ни Минхо, ни даже Алби не вызывают у тебя такой страх, как Ньют. Тебя передергивает от одной лишь мысли, что он может узнать о тебе и Галли. Тебе до колик в животе страшно представить его разочарование в твоей слабости. Странная боязнь быть отвергнутой и ненужной совершенно нова для тебя. Будучи самой по себе, ты не нуждалась ни в чьем одобрении. Что изменилось? Понимание, что ты тоже бываешь слабой? Что и у тебя бывают падения? Голова начинает болеть от бесконечности мыслей, что занимают твои раздумья. Ты уже слишком много хлопот и проблем принесла глейдерам, чтобы впутывать их еще и в это. С этим ты обязана справиться сама.       Утреннее Солнце невероятно точно бьет лучами в закрытые веки, заставляя жмуриться и натягивать одеяло еще выше, чтобы спустя несколько минут таки открыть глаза и с сожалением осознать начало нового дня. Перед глазами еще мелькают образы растворившегося в ночи сна, и ты моргаешь, стараясь прогнать наваждение. Кошмары, преследующие тебя каждый день, встречающие, словно старого друга, уже стали привычным делом. Ты никому не говорила, что каждую ночь переживаешь все новые виды смерти, которые принимают на себя каждый из глейдеров. Твои проблемы касаются только тебя. Ты сама их решишь. Как всегда.       Где-то левее от тебя, зевая и потягиваясь, с гамака встает Джек, один из забойщиков, и ты хмуришься, понимая, что времени лежать больше нет. Пресс с болью во всем теле напрягается, пока ты, внутренне крича, поднимаешься с гамака. Спина, несмотря на твои молитвы, еле разгибается. Резкий выдох через стиснутые зубы, и ты резко встаешь на ноги, вкладывая в движения как только можно больше легкости, которая тяжелым грузом сдавливает грудную клетку. — Эй, шнурок, ты чего? — обернувшись через плечо, хрипит после сна Джек, и ты поднимаешь на него взгляд. — Ничего, — сделано безразлично отвечаешь ты, прежде чем сложить плед вдвое и, оставив его на гамаке, выйти из укрытия, что дождливыми ночами защищает спальные места от капель воды.       Трава, умывшаяся росой, щекочет голени, опутывая ноги и, точно путы, замедляя движения, но ты упрямо идешь и уже совсем скоро достигаешь точку назначения, куда с утра стекается все население Глэйда. На кухню.       Как ты и предполагала, в невысокой постройке, к которой прилегало несколько столов, уже кипела работа. В невидимой с улицы части помещения несколько ребят, иногда переговариваясь, что-то нарезали и чистили, в то время как снаружи, стоящий у разделочного стола, подопечный Фрайпана, временами зевая и шмыгая носом, раздавал утренний паек подходящим к нему ребятам. — Спасибо, — бормочешь благодарность парню, получив свою кружку чая и бутерброд.       Парень бурчит что-то нечленораздельное в ответ. Коротко кивнув, ты разворачиваешься и идешь к столику, где уже традиционно проходит почти каждый прием пищи. — Как настроение перед скотобойней? — в лоб спрашивает Джек, куратор чистильщиков, когда ты садишься напротив бегунов и нескольких кураторов, что с большим аппетитом поедают завтрак.       Взгляд исподлобья просверливает насквозь глейдера, и его улыбка тускнеет, а желание подколоть больше нельзя прочитать в его глазах. — Жду не дождусь, — язвишь в ответ, поднимаясь за свой сэндвич, на что некоторые ребята усмехаются, но ничего не произносят, предпочитая больше не комментировать.       Остальная часть завтрака в большинстве своем проходит в молчании. Первыми доевшие бегуны, собрали рюкзаки и отправились навстречу открывающимися воротам, а на их место пришли другие глейдеры. Этот круговорот проходит изо дня в день, пока последние, самые сонные парни не приступают в работе. Обычно ты управлялась с первым приемом пищи в кратчайшие сроки, дожидаясь, пока Томас перестанет клевать носом. Но сегодня все иначе. — Готова? — проносится голос над самым ухом, и ты вздрагиваешь, оборачиваясь. — Да… Да, готова, — как-то отстранено отвечаешь ты брюнету, что нависает над тобой. — Тогда пошли, — бросает Томас, прежде чем взять твою тарелку, развернуться и уйти в сторону кухни.       Ты лишь глубоко вздыхаешь и, тяжело поднявшись, направляешься за глейдером. — Уинст, — слышите вы чей-то выкрик, подходя к живодерне.       Это место не изменилось с вашей первой экскурсии по Глэйду: высокий забор, ограждающий территорию скотобойни, закрывает все происходящее внутри за своими стенами, невысокая постройка из досок и бревен с открытыми нараспашку дверьми и запах, что не спутаешь ни с чем другим. Запах крови и смерти. Ты никогда не думала, что у смерти есть запах, но вот ты стоишь у входа на территорию живодерни, и все твоё нутро готово вылезти наружу от воздуха, пропитанного страданиями. До ушей доносятся голоса животных, когда вы видите идущего вам навстречу куратора. — Вы быстро, — констатирует Уинстон, поравнявшись с вами. Он оглядывает вас с Томасом, словно обдумывая что-то, после чего, словно сам для себя, кивает и машет рукой за свою спину на ферму. — Идите за мной.       Один шаг парня требует два твоих, но стоит ногам коснуться земли, как их словно пронзают тысячи иголок, эхом напоминая о вчерашнем вечере. Лишь благодаря невероятной выдержки и ангельскому терпению тебе удается, стиснув зубы, так, что они вот вот треснут, поравняться с куратором живодерни и в одну ногу с ним зайти на территорию. — Некоторые шанки считают, что салагам в первый день работы не надо давать ничего сложного, пусть привыкнут, а не наложат в штаны и сбегут в объятья гриверам. Я же считаю, что лучше увидеть самое худшее, чтобы понять: готов ли ты справиться с этим, или тебе здесь не место, — твердым, непроницаемым голосом произносит Уинстон, и в животе что-то неприятно ёкает, чувствуя приближающуюся грозу. — Я не буду вас просить собрать сено для коров или покормить куриц, с этим мы и сами в течении дня можем справиться. Вы сейчас идете за мной в самое сердце этого места.       Из тела точно выкачали всю кровь: она отливает от лица и ног, от рук и даже сердца, так что все конечности немеют, а голова отказывается соображать, тупо следуя инструкции и ведя тебя вслед за идущими впереди парнями. Инстинкты подсказывают развернуться и бежать подальше от наскоро сколоченного дома, но тело уже не слушает. Оно, точно загипнотизированное, идет на собственную казнь, слепо надеясь на обжалование приговора.       Пересекая границу улицы и помещения, ты чувствуешь, словно последний луч счастья покидает твое тело, оставаясь на свежем воздухе. Ты попадаешь в фильм ужасов наяву: невысокий потолок скрывает Солнце, создавая в комнате полумрак; стоящий в центре стол, занимает половину площади комнаты. На нем хаотично разбросаны грязные ножи и топоры, и ты, сделав шаг вперед, понимаешь, что запачканы они запекшейся кровью. Весь воздух пропитан запахом алой жидкости, так что ты делаешь большие усилия, чтобы дышать через рот. Медленно, словно боясь, что из-за угла выпрыгнет гривер, ты обходишь разделочный стол на негнущихся ногах, стараясь дышать равномерно. Выдержка с невероятной скоростью тает на глазах, что можно прочитать на твоем лице, а пальцы начинают биться в мелкой дрожи. Взгляд мечется из стороны в сторону, когда, наконец, не падает на пол, где ты замечаешь что-то блестящее, прошенное под стол. Инстинкт любопытства побеждает прежде главенствующий страх, и ты, наклонившись, поднимаешь с земли вещь. Нож. С деревянной рукояткой, выполненной в темном дереве, и лезвие, на котором тонкой гравировкой выцарапано П.О.Р.О.К. Голову пронзает страшная догадка, а руку с оружием начинает трясти мелкая дрожь. — Откуда он у вас? — хрипишь ты, не сводя глаз с предмета. — Что? — поворачивается в твою сторону доселе убиравший ненужные вещи со стола Уинстон. — А, это? Один из ножей, присланных командованием. Большинство таких вещей мы делаем сами, но вот этот, в качестве подарка, нам прислали сверху, — он помедлил, — снизу.       Ты закусываешь губу, чувствуя, как ладони холодеют, под до боли знакомой рукоятью. Ты не могла спутать. Это точно он. — Я…мне… — запинаешься ты, не в состоянии закончить предложение, — я должна идти. Мне плохо, — и не слушая возражений, пулей вылетаешь из амбара.       Свежий воздух бьет по щекам, когда ты не останавливаясь бежишь в обратном от живодерни направлении. Рука все еще сжимает нож. Тот самый, что каждую ночь находился у тебя в руке. Именно им ты убивала самыми изощренными способами своих друзей. Ошибки быть не может. Каждый раз, просыпаясь в холодном поту, ты проклинала треклятые сны, гривера, что каждую ночь винил тебя в смерти глейдеров и холодное орудие смерти, что отливало рубиновой жидкостью, капающей с него. Никогда прежде не видя его, ты не могла с такой точностью повторить каждый изгиб, каждую мелочь вещи, чтобы потом, увидев ее наяву, вспомнить. Мысли хаотично бегают, ударяясь о череп, словно кувалда о стены, а безумные теории так и норовят заполонить сознание, то тихо шепча, то грозно завывая.       Со лба скатывается капля пота, когда ты забегаешь в ванную. Еще с утра ты готова была отдать все на свете, лишь бы не приходить в то место, где еще накануне из тебя выбили весь воздух, заставляя корчиться на полу. Сейчас это не имело значение. В руке был нож, а в голове суматоха, во время которой здравые мысли улетучиваются, уступая место панике.       Подойдя к раковине, бросаешь на ее дно металлический предмет, который с глухим звуком звякает об нее. Вырвавшиеся из шланга потоки воды исчезают где-то в примитивном водопроводе, и ты зачерпываешь воды, прежде чем выбрызнуть ее себе на лицо. Ты делаешь это еще раз и еще раз, пока кислорода в легких не остается и ты не начинаешь задыхаться, пока каждый нерв на лице не застывает. Пока ты не слышишь чьи-то шаги за спиной. — Т/и? — удивленный голос.       Ты резко оборачиваешься, схватив холодное оружие и сталкиваешься с все с теми же спокойными зелеными глазами. — Ньют, — на выдохе произносишь ты, чувствуя облегчение. — Что ты здесь делаешь? — Я бы задал тебе тот же вопрос, — парирует юноша, делая шаг от входа. — Мне нужно с тобой поговорить.       В голове проносятся всевозможные причины, зачем ты понадобилась глейдеру. Картинки, словно калейдоскоп крутятся в голове, начиная с Костра, и заканчивая живодерней, с которой ты только что сбежала. Мозг останавливается на последнем варианте, так что ты глубоко вздыхаешь и говоришь: — Слушай, я могу все объяснить, — начинаешь ты. — Просто в амбаре мне стало плохо, потому что я… — Покажи живот, — вдруг прерывает тебя заместитель лидера, а у тебя все внутри холодеет. — Ч-что? — Живот, — также спокойно повторяет Ньют, оставаясь стоять на месте. Непроницаемый взгляд, сжатые с тонкую полоску губы. Он знает, проносится у тебя в голове ужасная догадка. Он все знает.