Дети Шини

Ребят я позвала к себе шестого, когда мама с папой поехали к Решетниковым на дачу. Они никогда не могли посидеть спокойно дома, всё время летели куда-то сломя голову. И я, по их мнению, была занудой и плесенью. Самым первым, на целых двадцать минут раньше назначенного срока, пришел Петров. Он был темненький, с россыпью симпатичных шоколадных родинок на обеих щеках, кареглазый, курносый и очень улыбчивый. Каштановые волосы были намеренно взъерошены так, будто он только что прокатился на американских горках. В этой прическе и во всем его внешнем виде: модных узких синих джинсах, яркой бирюзовой толстовке на молнии, белой футболке с надписью «It’not my problem» под ней и маленькой блестящей сережке в левом ухе, — читалось явное стремление хорошо и броско выглядеть. От него пахло кондиционером для белья и лёгким, спортивным парфюмом. С первой же минуты Петров повел себя со мной шумно и по-приятельски, как бы показывая, какой он простой и контактный. Но это получалось у него немного наигранно, с перебором, как бывает, когда кто-то очень старается скрыть своё смущение. Прямиком зайдя в мою комнату, он стал снимать на камеру всё подряд. — Одиннадцать сорок пять, явочная квартира Осеевой. Мы собираемся тут, чтобы разгадать страшную тайну Чёрной Кристины и дать ответы на вечные вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?». Он прошел туда-сюда по комнате, зачем-то поснимал мой стол, кровать, даже вид из окна, затем перевел объектив прямо на меня: — Так, Осеева, что ты скажешь в своё оправдание? — Ничего не скажу. Мне не в чем оправдываться. — А какой твой любимый цвет? — Никакой. — Тогда почему у тебя в комнате нет ничего такого цвета? — Очень смешно. — Я всегда такие вещи подмечаю. Для кино, между прочим, это знаешь, как важно? Хороший фильм делают не только актеры и сюжет. Чтобы вызвать у зрителя эмоции, нужна правильная картинка. Гармоничная и соответствующая содержанию, а не как твои волосы. — А что мои волосы? — Они красные. Это цвет энергии, тепла и любви, а сама ты молчаливая и сдержанная. Получается эмоциональное противоречие. И зритель, такой, сразу «не верю!». — Красный — это сила и гнев, — строго сказала я, сразу давая понять, чтобы он не лез с этим. И Петров тут же миролюбиво согласился. — Понял, как скажешь. Марков и Сёмина явились ровно к двенадцати, и Петров моментально переключился на Сёмину, спрашивая о любимом цвете и снова разглагольствуя про «правильную картинку». Настя же сильно застеснялась и ответила, что вообще не любит кино, а в аниме всегда очень яркие краски, не такие, как в реальной жизни. Тогда к их разговору подключился Марков, заявив, что слова Петрова — чушь, потому что раньше снимали черно-белые фильмы и там всё было понятно, что хорошо, а что плохо. А теперь — сплошная неразбериха. И если вообще запретить цветное кино, то всё снова встанет на свои места. Белое будет белым, а черное — черным. На первый взгляд в Маркове не было совершенно ничего примечательного. Обычная ботаническая внешность. Короткие черные кудрявые волосы, такие же черные маленькие острые глазки, внимательно следящие через узкие прямоугольнички лёгких, в металлической оправе, очков за всем, что происходит вокруг, за каждым чужим словом, за каждым движением и взглядом. Щуплые сутулые плечи, длинные тонкие локти и пальцы. Но потом, приглядевшись повнимательнее, уже сложно было назвать его «обычным ботаном». Во-первых, из-за презрительной ухмылочки, так часто блуждающей у него на лице, словно каждый раз, открывая рот, ты произносишь величайшую глупость на свете, и он, Марков, избран всей мировой общественностью для того, чтобы сообщить тебе об этом. А во-вторых, если что вдруг шло не по его, острый гладкий мальчишеский подбородок упрямо и заносчиво тут же задирался кверху, демонстрируя решительную готовность к любому вызову. Сколько себя помню, Марков всегда носил вельветовые брюки: синие по форме или черные на праздниках. А ещё у него были однотипные рубашки в мелкую клеточку и однотонные шерстяные жилетки. Точно он как родился, родители сразу же начали лепить из него банковского служащего или аналитика. Его папаша был каким-то среднестатистическим бизнесменом и, по слухам, мечтал отправить Маркова учиться в Англию, но за эти десять лет так никуда и не отправил. Теперь же Марков прицепился к Петрову, ничуть не смущаясь, что тот старше и они почти не знакомы. Уселся на офисный крутящийся стул и принялся разглагольствовать о том, что эмоции в кино — это чушь, потому что в любом виде искусства гораздо важнее идея. Но ни то, ни другое Петрову всё равно недоступно, ведь для того, чтобы снимать что-то непопсовое, нужно иметь вкус и мозг. Не знаю, как скоро ему бы удалось вывести отшучивающегося Петрова из себя, но прибежал Якушин, и эту тему просто закрыли. С тысячью извинений он влетел в квартиру, точно опаздывал на пожар. Впопыхах скинул куртку, чуть было не забыл разуться. Раньше, с длинными волосами, он напоминал щенка, очень славного такого щенка, веселого и доброго. А теперь, изрядно возмужав и коротко выбрив виски, заметно посерьёзнел, и хотя щенячьи замашки по-прежнему время от времени проскальзывали, это выглядело очень мило. — Только давайте договоримся, что будем говорить друг другу правду. Иначе ничего не получится, — я заранее решила, что именно с этого и нужно будет начать. Наша встреча представлялась мне как финальная сцена-развязка какого-нибудь классического детектива. Типа собираются все подозреваемые, и я начинаю задавать им вопросы. Слово за слово, история за историей, и вдруг, неожиданно, обнаруживается некая странная несостыковка в их рассказах. Становится совершенно очевидно, что кто-то лжет. И тогда остается лишь вывести преступника на чистую воду. Мне бы искренне хотелось, чтобы им оказался Марков. Ну, или Герасимов. А ещё лучше тот самый незнакомый парень. Однако проблема заключалась в том, что сейчас мы все были обвиняемыми, причем одновременно. — Да, — воодушевленно подхватил Петров. — Давайте, дадим клятву. Якушин, рассматривавший книги на полке, ухмыльнулся: — И подпишемся кровью. — Всё правильно, — неожиданно поддержал меня Марков. — Если в поступке Кристины есть хоть какая-то логика, то, только рассказывая правду, мы сможем её установить. — Разве в самоубийстве вообще может быть какая-то логика? — удивился Петров. — Это же просто порыв. — Ты только о своих этих эмоциях и думаешь, — одернул его Марков. — Если Ворожцова заморочилась записыванием ролика, значит, это продуманный поступок. Значит, она хотела этим что-то сказать, а не просто взять и помереть. — Ну, в этом-то я понимаю, — ответил Петров. — Каждый хочет после себя что-нибудь оставить. — О чем вы говорите? — вдруг подала голос Настя. — При чем тут логика? Когда человек делает такое, значит ему плохо, ужасно плохо. Только представьте, что он чувствует, если идет на такое. И получается, что все эти самые страшные, самые отчаянные чувства вызывали в ней мы. — И вот с этого момента, Сёмина, — Марков многозначительно помахал перед ней пальцем, — как раз и начинается логика. Если ты, конечно, понимаешь, что это такое. — Твоя логика, Марков, в том, что ты просто отказываешься признать, что можешь быть дурным человеком. — А ты докажи мне это, — с вызовом ответил Марков. — Докажи, что Кристина распрекрасная, а я дурной. Почему, если она сама решила умереть, то это сразу делает её ангелом? — Не преувеличивай, пожалуйста, — пролепетала Настя, явно готовая сдаться. — Я не хочу с тобой спорить. И доказывать тоже. Мне просто очень грустно, что всё вот так получилось. — Точно никто с Кристиной не был в ссоре? — сухо поинтересовался Якушин, вытаскивая учебник по биологии. — Скажу сразу за себя, потому что, видимо, знаю её лучше всех. Мы с ней не ругались никогда. С ней довольно сложно было поссориться. Ангел — это, конечно, преувеличение, но она очень добрая, умная и немного фантазерка. — Добрая, — невесело хмыкнул Марков, — очень сомнительно. А вот насчет фантазерки, поподробнее, пожалуйста. — Думаешь, Кристина просто шла по школе, увидела тебя и ни с того, ни с сего решила, что с этого момента ты должен стать одним из самых жестоких и равнодушных людей в её жизни? — этот вопрос я и сама себе задавала сотню раз. — Короче, — сказал Якушин. — Я считаю, что может мы все и не сделали ничего ужасающего, но наверняка как-то её обидели. И не нужно выдумывать лишнее. Связи там какие-то. — Но я с ней даже ни разу не разговаривал, — беспокойно вскинулся Петров. — А может, ты её в школе как-то не так снял, а потом в сеть выложил? — предположила я. — С тебя станется. А она девчонка. Может, стыдное что-то. — Думаешь? Фиг знает. Нужно будет проверить, что у меня там. И все резко замолчали. Якушин уткнулся в учебник, Петров снова схватился за камеру, Марков задумчиво чесал в затылке, а мы с Настей просто переглядывались. Повисла неловкая пауза. Тогда Сёмина предложила ещё раз пересмотреть ролик, и мы дружно согласились, потому что никаких других идей не было. «Никто никому не нужен. А выживает лишь тот, кто придерживается законов эгоизма, подлости и силы. Дружба ничего не стоит, а смерть сильнее любви». На последних минутах пришел Герасимов, помятый и недовольный, с таким выражением, точно нам всем одолжение делал. За минувшее лето он как-то особенно сильно вырос. И хотя лицо его само по себе ничуть не изменилось, такое же гладкое, резко очерченное, правильное, густые светлые брови он стал хмурить ещё сильнее, а в упрямом взгляде серо-голубых, всегда будто бы немного прикрытых глаз появилась ещё большая тяжесть. Этакий эпический персонаж скандинавов. Зашел в комнату, сел на табуретку, придвинулся к столу, где стоял ноутбук и залип, загородив собою весь экран, а когда мы стали возмущаться, неожиданно остановил ролик. — Слушайте, а почему вы этого чувака не позвали? Того, который на самой последний фотке? — Потому, что его никто не знает, кэп, — ответил Марков. — Я знаю. Он со мной в детском саду был, — сказал Герасимов таким тоном, точно это должно было быть очевидным фактом. — Его странички в ВК я не нашла, — Настя была главным специалистом по социальным сетям. — Даже если мы его найдем, это ничего не даст. Появится ещё один недоумевающий чел, — разумно заметил Якушин. Герасимов прокрутил вниз страницу Ютуба с роликом, и тут вдруг Сёмина как вскрикнет: — Смотрите, смотрите сколько просмотров! Да там и комментариев куча появилась. И мы, аккуратно отпихивая друг друга от экрана, стали молча читать: «Троечники и двоечники ненавидят тех, кто хорошо учится. Чувствуют что они лучше. Я тоже хорошо учился, меня тоже дразнили одноклассники. До сих пор их каждый день проклинаю». «Обязательно нужно судить этих подонков! Здесь же все имена и фамилии!». «Видимо, об издевательствах знала вся школа, и никто ничего не сделал. Что за люди? Не верю, что учителя ничего не знали». «Каждый день уходит из жизни 7-10 детей. Это прискорбно, но факт!». «А я знаю чувака на второй фотке!». Последний комментарий заставил всех одновременно посмотреть на Петрова, который никак не мог протиснуться к компьютеру, поэтому бегал вокруг и снимал наши затылки на камеру. — Что? — не понял он наши взгляды. — Кажется, шутки кончились, — задумчиво резюмировал Марков. — Да, бред какой-то, — возмущенно фыркнул Якушин. — Ты что, будешь к этому серьёзно относиться? — Конечно, бред, — поддержал его Герасимов. — Ага, — сказал Петров. — Это не вы на второй фотке. И никто уже больше не вспоминал о Кристине и не выяснял причины происшедшего. Завязалось бестолковое обсуждение того, стоит ли отвечать на эти комментарии или лучше их игнорировать. Все говорили громко и одновременно, получился какой-то восточный базар. Настя с Петровым были за то, чтобы вступить в сетевую переписку и попытаться объяснить людям, что мы ничего плохого Кристине не делали. Однако против Маркова, Герасимова и Якушина у них не было ни шанса. Марков сразу заявил, что не намерен «метать бисер», Герасимов сказал, что чем меньше это трогаешь, тем меньше оно воняет, а Якушин вообще посоветовал не сидеть в сети, и тогда никаких проблем не будет. Я тоже считала, что лишний раз привлекать к себе внимание глупо, но влезать не стала, потому что и так уже никто никого не слушал. В итоге все разошлись разозленные и взбудораженные, так что я даже пожалела, что собрала их. А ночью, уже после двенадцати, мне в ВК неожиданно написал некий «Шепот Вертера». Довольно жуткая аватарка — темный, обмотанный окровавленными бинтами силуэт. Этакий тлетворный эпатаж. Привет, Тоня. Обычно всяким левым людям я не отвечаю, как правило сразу блокирую их, потому что нефига. Если им есть что сказать, пусть сразу пишут, без этого двусмысленного «Привет». Но этого заблокировать не успела. Вертер: Рад, что нашел тебя. Осеева: Ты кто? Вертер: Человек — загадка :) Осеева: Слушай, загадка, ещё один такой ответ и пойдешь в бан. Вертер: Я — Костя. Осеева: Ты, наверное, ошибся, Костя. Вертер: Я нашел тебя в ВК по школе, в которой училась Кристина. Тебя, Сёмину, Маркова и Герасимова. И тут меня словно током ударило: Тот самый чел с последней фотки? Вертер: Лол Осеева: Если что, я сама ничего не знаю. Вертер: А я знаю. Кристина просто хотела покоя, но у неё, увы, ничего не получилось. Впрочем, ей сейчас тоже, наверное, хорошо. Ничего не видит, не слышит, не чувствует. Осеева: Ты что несешь? Вертер: Я ей завидую. :) Осеева: Ты больной? Вертер: Конечно, как и все. Только в отличие от всех, я осознаю эту болезнь. Чувствую, как она развивается, растет и медленно убивает. Осеева: Что ещё за болезнь? Вертер: Глупенькая, это же жизнь. Осеева: Ты из этих суицидальных дебилов? Это ты её накрутил? Вертер: У нас просто были общие интересы. Осеева: Тогда ты должен рассказать всё, что знаешь. Вертер: Я ничего не должен. Осеева: Ты знал, что она собирается сделать? Вертер: Этого я не могу тебе сказать. Осеева: Слушай, не зли меня! Говори по-хорошему. Вертер: Приходи ко мне. Осеева: Ты совсем неадекват? Я тебя и знать-то не знаю. Вертер: А я тебя видел. Ты красивая. И у тебя зеленые глаза. Осеева: Иди нафиг, я тебя сейчас заблокирую. Вертер: Я писал в вашей школе олимпиаду по литературе. В прошлом году. Ты заявилась в класс, где мы сидели, и долго шарилась по шкафам, даже на парту залезла. Я тогда ещё сидел в самом конце и всё боялся, что ты свалишься, потому что парта сильно шаталась. А потом пришла какая-то училка и сказала тебе, что нашла тот учебник, который ты искала, в библиотеке. Ты меня случайно не помнишь? Осеева: Ничего я не помню, и вообще, откуда ты знаешь, что это была я? Вертер: А у тебя в профиле разве не твоя фотка? Осеева: Ладно, туплю. В общем, давай без всякой этой ерунды. Расскажи просто про Кристину. Вертер: Я же говорю, приходи. Я сейчас дома сижу. Болею. Так что на улицу никак. Осеева: Напиши, и дело с концом. Вертер: Это исключено. Любую переписку можно прочесть. Откуда ты знаешь, что прямо сейчас тебя никто не читает? Осеева: Давай, я тебе позвоню? Вертер: А телефоны всегда прослушиваются. Осеева: Тебе точно есть, что рассказать? Вертер: Приходи, узнаешь. Осеева: Я подумаю. Вертер: Замечательно. Буду ждать твоего решения. Спокойной ночи! После этой странной переписки я ещё часа полтора никак не могла заснуть. У человека явно не все дома. Но он совершенно точно что-то знал, что-то, о чем мы все понятия не имели.