Расплата за будущее

      Утро. Совсем раннее, схваченное запоздалым весенним морозцем, превратившим росу в россыпь алмазов. Иней покрыл подоконники, балюстрады, веревки с бельем, перекинутые через тесные улочки от дома к дому, и рассыпал пробивающиеся между островерхими крышами робкие солнечные лучи на миллиарды разноцветных искорок. Даже легкий ветерок приносил не вонь нечистот, в изобилии выливаемых на парижские улицы, а какую-то особую весеннюю холодную свежесть и чуть-чуть запаха пекущегося хлеба и речной воды.       В такое утро хочется любоваться всем вокруг, радуясь тому, что живешь. Даже если жизнь отмеряет свои последние часы...       Хорошо, что телега едет медленно, влекомая сонной грязно-белой клячей — можно впитать в себя это утро, чтобы оставить его в памяти там, куда уйдет душа. И даже холод, стальными тисками сжимавший одетое лишь в рубашку и короткие штаны тело, был частью этой жизни, а поэтому нравился.       Обычно казни назначали на полдень, чтобы больше народа смогло увидеть назидательное действо, но в этот раз все не так, как всегда.       Страха почти не было — он остался в каменном мешке Бастилии, да и там перемежался с облегчением: наконец все это кончится. К тому же посетители отвлекали. А то, что с Арманом свидеться не удалось, так оно и к лучшему — незачем рвать ему и без того больное сердце...       Когда объявили приговор, Макс испугался не за себя — он увидел, как рухнул, схватившись за грудь, Арман. И, хоть зрение стало его в последнее время подводить, он все же успел заметить, что губы у того сделались совсем синими — верный признак сердечных хворей. Когда это началось? Раньше тот ничем, серьезнее простуды, не болел...       Первые сутки после суда были действительно ужасными. Страх за друга накладывался на ужас перед предстоящей казнью, сжимая душу ледяными тисками, парализуя разум и волю. Хотелось метаться из угла в угол, точно пойманному хищнику, но на это не было сил. Когда Макс оставался один, ему начинало казаться, что каменные стены сжимаются вокруг, пытаясь его раздавить… Впрочем, даже такая участь была бы лучше того, что ему предстояло. Он недоумевал: почему колесование? Ведь такой приговор выносят только простолюдинам, а дворянам рубят голову! Конечно, смерть в любом виде ужасна, но вторая хотя бы быстрая и почетная... Впрочем, второе Макса не очень волновало. Он слишком много пережил и передумал за полгода заключения, слишком многое переоценил, и такие суетные вещи, как сохранение дворянской чести, практически перестали его волновать. Куда важнее было спасти свою душу. Но колесование — одна из самых страшных и мучительных казней, какие только придумал злой человеческий разум, медленная смерть под палкой палача. С другой стороны, как часто он мечтал умереть во время допросов, а ему оказывали в такой милости, в этот же раз палач просто не бросит его долгие дни мучиться от ран и переломов, а доведет дело до конца. К мыслям об этом самом конце Макс уже привык, но холодный страх все-таки забирался в душу, растекаясь по телу, точно ртуть. А что будет потом? Конечно, он верил. Верил в Бога всей душой, верил в вечную жизнь и бессмертие души, но нет-нет, да закрадывались сомнения: а вдруг со смертью все кончится? Вообще все! И это пугало даже больше, чем мысли об аде, ведь это бы означало, что все, чем жива человеческая душа — не более чем работа простого механизма, подобного тому, что строят из металла или дерева. Да и самой души не существует, а есть все тот же невероятно сложно устроенный, но все-таки механизм. И тогда все на свете теряет смысл. Макс гнал от себя эти мысли, но они продолжали навязчиво лезть в голову, и тогда он начинал молиться.       За этим занятием и застала его Элен де Монтегю.       Она была прежняя и другая: все так же ослепительна, однако впервые вместо экзотической ядовитой змеи Макс увидел просто женщину — грустную и прекрасную в своей печали. Он поднялся с колен и, хоть держаться на ногах было трудно, стоял перед ней, лишь опираясь плечом о стену. Графу казалось, что он видит герцогиню впервые, а еще он подумал, что такую, как она сейчас, смог бы ее полюбить.       -Я ведь говорила, что вы не там ищите врагов, Максимилиан, - сказала Элен после долгого молчания.       -Что поделаешь, мужской разум устроен так, что верит прежде всего тому, что видят глаза, - улыбнулся Макс.       -Именно поэтому нам так легко управлять мужчинами и обманывать их, - вернула улыбку герцогиня де Монтегю.       -О, женщины, вам имя — вероломство! - почти весело рассмеялся граф и спросил уже более серьезно, - думаю, бесполезно спрашивать, почему вы стали защищать меня в суде?       -Я никогда не желала вам зла, неужели, вы этого не поняли? Но, если хотите правду, это я настояла на принятии вас в Орден.       -Вот как? - вскинул бровь Макс, - а разве не Великий Магистр принимает такие решения?       -Даже у Великого Магистра есть свои слабости, и одна из них — красивые женщины. Желательно знатные и недоступные. Я думала, что обязательства перед Орденом сблизят нас, однако, клянусь, не предполагала, что все это кончится подобным образом. Это я уговорила Мореля послать Бриена в Венецию, зная, что вы обязательно поедете с ним. Простите меня, если можете...       -Думаю, что не ваше желание послужило причиной того, что меня приняли в Орден, - покачал головой Макс, - и даже не воля его глав, что бы они сами об этом не думали. Иначе, чем вмешательством высших сил я не могу объяснить все, что случилось.       -И тогда бы вы не уничтожили «Заветы Великого Змея»… - задумчиво проговорила Элен, - Великий Магистр однажды посвятил меня в их содержание, и тогда я поняла, как правильно вы поступили. Знаете, меня сложно назвать добродетельной женщиной, но такой участи миру я не желала никогда. Вот только зачем вам понадобилось делать копии? Не проще ли было стереть даже память об этом адском творении?       -Поначалу я так и хотел, но потом подумал, что должны остаться доказательства их заговора, чтобы будущие поколения не потеряли бдительности...       -Простите меня, - повторила герцогиня, - я действительно не имела понятия о том, насколько все это серьезно...       На мгновение Максу показалось, что она сейчас заплачет, но нет. Конечно же, нет. Кто угодно, только не она и только не при ком-то.       -Все случилось так, как случилось, - вздохнул Макс и спросил, - скажите, вы знаете, что с Арманом? На суде он потерял сознание, и я очень волнуюсь за него.       -Ему уже лучше, - лицо молодой женщины стало напряженным, - его лечит тот арабский врач, что когда-то исцелил вашу рану.       От графа не укрылась перемена в настроении посетительницы:       -Вы что-то от меня скрываете? - нахмурился он.       -О, нет. Вернее... - она что-то достала из расшитой жемчугом сумочки у пояса и протянула руку сквозь решетку, - вот это он просил передать вам.       В ладонь Макса легла небольшая бутылочка с янтарной жидкостью, очень похожая на ту, что Клотильда предъявляла на суде в качестве улики.       -Что это? - в сердце вонзилась ледяная игла.       -Яд. Быстродействующий, вы ничего не почувствуете, - голос Элен звучал ровно, даже слишком ровно.       Новый приступ ужаса окатил Макса ведром ледяном воды. Смерть, до того бывшая чем-то не вполне реальным, даже несмотря на приговор, сейчас маленьким пузырьком лежала в его руке. На какой-то момент графу показалось, что тьма сомкнулась вокруг него, а стоять стало так тяжело, точно костлявые руки уже легли ему на плечи, придавив будущую жертву к земле. Он торопливо сжал в ладони бутылочку, стараясь скрыть, как дрожат руки.       -Благодарю вас, - голос прозвучал хрипло.       -Когда объявили приговор, барон, несмотря на болезнь, бросился к королю с просьбой о вашем помиловании, но Медичи создала вокруг его величества слишком прочную стену, сквозь которую не пробиться тем, кто ей неугоден, - стала рассказывать Элен, - и тогда он передал мне это... По крайней мере, вы сможете избежать мучений.       Макс кивнул и, нагнувшись, вытащил из-под одеяла, что все эти полгода служило ему постелью, помятый лист бумаги, свернутый в трубку.       -А это передайте, пожалуйста, Арману, - графу уже удалось совладать с голосом, - здесь нет координат спрятанных рукописей, это просто стихи.       -Я обязательно передам, не сомневайтесь, - заверила герцогиня и добавила с болезненной усмешкой, - а я ведь действительно любила вас, теперь уже глупо это скрывать. И буду любить всегда.       Не было ни прощального поцелуя, ни объятий. Она лишь коротко сжала его пальцы в своих и скрылась в темноте тюремного коридора.       Прощайте, прекрасная герцогиня де Монтегю, мятущаяся душа! Если бы не вы, жизнь была бы лишена многих красок и чувств. Опасная и порой безжалостная, но всегда выходящая на бой с открытым забралом, безудержная в своих желаниях, подобно лесному пожару. Прощайте и простите, что не смог ответить на ваши чувства, а мимолетная интрижка была бы оскорблением для вас, согласитесь.       Вы изменили мою судьбу, связав ее с Орденом, но я ни о чем не жалею, поскольку именно это позволило мне исполнить свое предназначение.       Я не желаю вам спокойной жизни, ибо рутина стала бы проклятием для вас, но пусть рядом появится тот, кого вы полюбите сильнее меня и кто сможет вырвать вас из Ордена. Ведь кровь — это еще не все. Будь вы хоть трижды потомок нефилимов, путь к спасению души открыт всегда.       -А ведь у вас все еще есть шанс спастись, - голос Великого Магистра звучал вкрадчиво, - достаточно лишь сказать, где вы прячете записи...       -Мы вкладываем разный смысл в слово «спасение», - оборвал его Макс.       -Ну посудите сами, чего вы добились? - горячо продолжил Антуан Морель, - Орден по-прежнему в силе и исполняет все свои планы, вы же через три дня взойдете на эшафот. Разве это не глупо?       -Может быть, и глупо, - дернул плечом д'Альбер и с ноткой торжества добавил, - с вашей точки зрения. А вот тем, кто придет мне на смену, эти записи очень пригодятся. Не так ли, мессир Великий Магистр? У Мореля дернулся глаз.       -Мы придумаем, как лишить их возможности вредить нам, - прошипел он.       -Не придумаете, - легко улыбнулся Макс, - потому что есть вещи, против которых вы бессильны. Можете обманывать неофитов и даже самих себя, но от этого ложь не обернется правдой. Ваша черная игра проиграна с тех самых пор, как те, кому вы тайно служите, были низвергнуты с Небес за гордыню. Вы ведь и сами знаете, этот мир уже спасен.       Лицо Великого Магистра осталось бесстрастным, но взгляд выдавал ярость, что кипела в нем.       -Рано или поздно кто-то найдет записи — не век им лежать в вашем тайнике.       -И в конце концов, они попадут в нужные руки, - уверенно сказал граф.       -Почему вы так уверены в этом? - желчно сощурился Морель.       -Можете называть это предсмертным пророчеством, - Макс улыбнулся, но взгляд оставался серьезным и пристальным, - и этот человек воспользуется знаниями правильно.       Магистр поверил. Что-то было в тоне приговоренного, что не оставляло сомнений: это не просто бравада. Каждое произнесенное слово было правдой. Он невольно отшатнулся и сделал шаг назад, а потом, спохватившись, что едва не потерял лицо, процедил:       -Вы будете умирать долго, очень долго. Об этом я позабочусь.       Вы сдержите слово, мессир Великий Магистр, я не сомневаюсь. Но это — всего лишь проявление бессильной злобы, ибо вы так и не узнали, где находятся записи, а это значит, что однажды людям станут известны все ваши слабые стороны и, главное, они узнают о вашем существовании, поскольку вы, подобно отцу лжи, своему наставнику, будете убеждать всех в том, что вас не существует.       Кем будет тот, в чьи руки попадут тетради? Когда и где он будет жить? Уж не в том ли белокаменном городе у моря, что приходил в видениях?       Отец Франсуа сказал, что этот город явился ко мне как пророчество о будущем. Если так, то для людей не все потеряно — не может быть такого чудесного места в полностью погибшем мире. Вот бы увидеть его еще хоть раз...       Визит бывшего духовного наставника, а теперь отшельника, почти святого, поразил Макса. Конечно, священник должен был исповедать и причастить осужденного перед казнью, но д'Альберу и в голову не могло прийти, что им окажется отец Франсуа.       Стражник закрыл решетку камеры и удалился — тайну исповеди уважали даже в тюрьме. Д'Альбер поднялся на ноги. Он не стал задавать бессмысленных вопросов о том, как удалось отцу Франсуа заменить тюремного священника, а просто сказал:       -Я очень рад, что пришли именно вы, святой отец. Простите, но не могу предложить вам сесть — здесь совсем нет мебели...       -Это не важно, - пожилой отшельник посмотрел на бывшего подопечного долгим взглядом, в котором читалась боль, - не думал я, что доживу до этого дня...       -А разве вы не знали, что это случится? - искренне удивился граф, - я был уверен...       -Только Богу известна наперед судьба людей, - отрезал священник, - нам же под силу лишь предполагать и молиться, чтобы Он пронес мимо горькую чашу.       Внезапно новая волна ужаса затопила сердце. Кровь зашумела в ушах, а во рту пересохло, так что едва получалось сказать хоть слово. Макс прислонился плечом к стене, чтобы ослабшие в коленях ноги не подогнулись.       -Отец Франсуа, а что... там? - одними губами спросил он.       -Там — жизнь, - просто ответил тот, - несравнимо более прекрасная, чем земная.       -Прекрасную жизнь нужно заслужить, - горько проговорил Макс, - а я совсем не уверен, что достоин ее. Куда мне, с моими-то грехами...       -Не решай за Бога, - строго перебил его священник, - грешил — исповедуйся и надейся на Его милость. Нет на свете безгрешных людей, но тех, кто от всего сердца раскаивается в содеянном, Господь прощает, как простил трижды отрекшегося от Него Петра.       Макс снова тяжело вздохнул, а потом попросил:       -Отец Франсуа, пожалуйста, помолитесь за Армана. Он болен, а мой приговор стал причиной его болезни... И за тех, кого еще можно спасти из лап Ордена, тоже помолитесь, прошу!       -Обещаю тебе. С момента нашей прошлой встречи я не перестаю просить Господа помешать их адским планам и послать людей, вроде тебя, которые смогут стать у них на пути.       -И пусть, в отличие от меня, у них хоть что-то получится, - невесело усмехнулся граф д'Альбер и признался, - очень жалко уходить вот так, ничего не закончив и ничему не помешав.       -Ты сделал главное — раскрыл их замыслы и предупредил потомков. Остальное — дело других, - покачал головой отец Франсуа.       Исповедь отняла у Макса последние силы. Он рассказал о своей размолвке с Арманом, о раскаянии Элен и предательстве баронессы де Бриен.       -Если бы я не провел ту операцию, ни Авроры, ни ее дочери не было бы в живых! - горячо воскликнул он, - неужели Католическая Церковь осуждает меня за это?       -Католическая Церковь — возможно, Бог — не думаю. Ты ведь не использовал в лечении какие-либо оккультные знания, ведь так?       Макс вскинулся, посмотрев на духовного наставника.       -Разумеется нет! - и совсем тихо снова спросил, - отец Франсуа, вы думаете, Господь сможет простить меня?       -Я не могу знать высшую волю, но надо верить. Не прощается только грех самоубийства, все остальное — не приговор.       Макса будто обдало ледяной водой. Бутылочка с ядом! Она зарыта в солому, что набросана на полу, и ждет своего часа. «Яд. Быстродействующий, вы ничего не почувствуете», - так сказала Элен. Макс побледнел как полотно, и священник расценил это по-своему:       -Ничего не бойся, сын мой, - он положил руку Максу на плечо, но его сильные пальцы не причинили боли истерзанной плоти, - молись, и Господь укрепит тебя.       Едва отшельник успел причастить узника, как к решетке подошел сонный стражник и заскрежетал ключом в замке.       -Время вышло, - буднично сообщил он.       Когда шаги отца Франсуа затихли в длинном коридоре Бастилии, Макс достал из-под слоя соломы пузырек с ядом и несколько долгих секунд смотрел на него, а потом с силой разбил о стену, после чего устало опустился на пол — силы покинули его.       Однако на душе стало полегче, прежний леденящий ужас отступил, уступив место спокойному смирению: все сделано, дальнейшее в руках Божьих, и от него уже ничего не зависит.       Граф разгреб сено и взял в руки сережку-зеркальце, которую до сих пор прятал от стражи. Теперь уже можно ее надеть, никто не заберет у осужденного.       Принесли обед — гораздо более сытный, чем обычно. Макс с недоумением посмотрел на миску с едой. Зачем кормить тело, которое совсем скоро прекратит свое существование? Глупость какая.       -Отдайте это кому-нибудь из узников, - попросил он, - я не буду.       -Ну, дело хозяйское, - пожал плечами охранник.       Когда тот удалился, что-то бормоча под нос, Макс вздохнул и принялся молиться — только это занятие сейчас имело смысл.       Как, оказывается, коротка дорога от Бастилии до Гревской площади. Столько хотелось еще вспомнить, о стольком подумать. А народу-то, несмотря на столь ранний час, пришло немало. И почему им всем не спится?       Макс сощурился, пытаясь понять, есть ли в толпе знакомые лица, но зрение изменило ему — перед глазами были только размытые светлые пятна, точно граф смотрел сквозь толстую стеклянную стену. Они все остаются по ту сторону, а он… он больше не принадлежит этому миру.       После долгого сидения в неудобной позе истерзанные суставы норовили выйти из повиновения, поэтому граф едва не упал, когда выбирался из телеги, но стражники поддержали его. Макс был им за это благодарен - сохранить достоинство в свои последние минуты – то немногое, что осталось ему, потерявшему все прочее, что имел в этом мире. Пять ступенек вели на эшафот, от которого пахло совсем не смертью, а свежеоструганным деревом — весело и уютно, точно в новом доме. Перекладины лестницы искрились инеем и больно ужалили босые ноги, когда Макс ступил на них. Руки снова дрожат… Но это ничего, этого никто не увидит. А скоро все потеряет значение.       По толпе пронесся шум, но он тоже был там, по ту сторону стеклянной стены и поэтому напомнил шелест прибоя, переворачивающего гальку на пустынном пляже. Взгляд графа упал на большущее колесо, закрепленное горизонтально посередине помоста, и его снова обдало ледяной паникой. Сейчас Макс был рад, что отказался от последней трапезы, иначе его бы просто стошнило от ужаса. Колени сразу стали слабыми, и захотелось опуститься на доски помоста.       «Это все происходит со мной?» - поразился Д'Альбер. Да нет, не может быть. До последнего ему казалось, что приговор — это какой-то дурной сон, розыгрыш, а потом выяснится, что его просто хотели напугать. Но нет, вот стоит, опираясь на длинную палку, палач — невзрачный мужчина средних лет со скучающим выражением лица. Для него сегодняшняя казнь — всего лишь рутина. Разве что казнимый почему-то дворянин, а не простолюдин, хотя какая разница — кости у всех одинаковые.       Нет! Нет, нет, нет, это не может быть правдой! Это просто ночной кошмар, это не он стоит сейчас на помосте под взглядом сотен глаз! Сознание все еще пыталось отвергнуть реальность, судорожно ища пути к спасению. На память пришел обычай: если девушка объявит приговоренного своим женихом, его помилуют. Макс снова бросил взгляд в толпу. Сверху было видно получше, и он различил множество женских лиц. Наверняка, среди них были и те, кто соперничали друг с другом за право быть приглашенной им на турдион. Но всем нужен был красавец-граф де Мируар, а не оклеветанный и искалеченный узник.       Из-за черепичных крыш ратуши стало выползать солнце. Его лучи ударили в глаза и, отразившись от зеркальца сережки, которую ему чудом удалось сохранить в тюрьме, упали на стоящих рядом с эшафотом зрителей. Если бы Макс мог видеть себя со стороны, он бы понял, почему несколько человек подалось назад — казалось, что голову приговоренного внезапно окутало ослепительное золотое сияние. Ропот стал громче, в нем даже стали слышны отдельные слова, среди которых возглас «колдун!» мешался с тихим: «святой». Граф д’Альбер усмехнулся — ошибаются и те, и другие. Он обычный человек с бестолковой судьбой.       Макс попытался поискать глазами Армана, но не нашел. Если друг и пришел на казнь, то был слишком далеко от эшафота, чтобы его можно было разглядеть. Но лучше бы не приходил — его больное сердце может не выдержать страшного зрелища.       Вперед вышел глашатай.       -Максимилиан Шарль Арно де Мируар, граф д'Альбер за кражу реликвий из королевской библиотеки, а также за колдовство, с помощью коего он чинил зло против честных людей, приговаривается к смерти. В силу особой тяжести совершенных им преступлений он лишается права на достойную дворянина казнь через обезглавливание и будет умерщвлен посредством колесования. Приговор надлежит привести в исполнение здесь и сейчас.       Макс сжал зубы. Это все происходит не с ним, не с ним. Не с ним! Отрешиться, наблюдать со стороны... Кажется, у него еще есть какие-то права. Граф вскинул голову.       -А как же последнее слово? - сорванный голос прозвучал на удивление звонко.       -Приказом прево Парижа вы лишены этого права, - отрезал глашатай.       -А король знает о том, как попираются законы в его стране? - усмехнулся Макс и вдруг прокричал, глядя поверх голов глашатая и палача, - люди, не теряйте веры! Пока жива вера, они бессильны против вас!       Откуда взялись силы? Быть может, это весь ужас, что он ощущал, превратился в крик? Но голос его обрел силу, какой не было в нем раньше, и слова были услышаны всеми, кто находился в то утро на Гревской площади. Макс же почувствовал, что его точно приподняли невидимые крылья — это было захватывающе прекрасно.       И страх ушел.       Изгнанный ощущением коснувшейся его Божественной силы, он растворился, оставив лишь спокойную решимость. Наверное, именно с таким чувством первые христиане шагали на арену, полную голодных львов. При этом граф д'Альбер не терял ясность мысли. Как того требовал ритуал, он шагнул к палачу, поцеловал серебряный образок, висящий у того на груди, и четко произнес:       -Прощаю тебе свою смерть.       Тот коротко кивнул и, сняв с Макса цепи - те с грохотом упали на доски помоста - протянул ему белую рубаху, в какую облачали всех приговоренных.       -Оставь ее для другого раза, - улыбнулся граф, - не хочу быть заранее похожим на привидение.       Он снял и собственную рубашку, протянув палачу — она была целая, лишь местами запачканная кровью, и могла пригодиться кому-то еще.       Затем палач уложил его на колесо лицом вверх, привязав за руки и за ноги, и взмахнул деревянной палкой. Деревянной, а не железной, а что означало, что смерть будет долгой. Очень долгой. Антуан Морель, Великий Магистр Ордена, сдержал свое слово.       Теперь перед глазами не было ничего, кроме по-весеннему чистого неба, испятнанного небольшими розовыми облачками.       Боже, спасибо Тебе за все, что у меня было в жизни! За то, что позволил раскаяться и оставить распутную жизнь, за то, что привел к Себе. А еще спасибо за тех, кто был рядом: за отца, за Бертрана и, главное, спасибо Тебе за друга. Пусть я так и не познал любви, но зато у меня был верный товарищ. Боже, защити Армана и наставь его на путь спасения! И, прошу, пусть после меня придут те, кто сможет исполнить Твою волю. Господи, молю, спаси этот мир в великой милости Своей!       Умереть достойно. Господи, до чего глупая фраза! Какая разница, как ты выглядишь со стороны, когда у тебя уже переломана половина костей? Достойно, не достойно — кому это нужно? Красиво умирают только картонные герои салонных романов, в жизни же все куда прозаичнее и отвратительнее. И думаешь не о том, как ты выглядишь со стороны, а о том, что зря разбил бутылочку с ядом, а еще молишься отрывочными словами, потому что забыл все молитвы, которые знал.       Голубое небо с розовыми облаками почему-то окрасилось красным — может, уже закат? Или апокалипсис? Ведь пытка длится уже целую вечность, пора бы... Вот и кричит кто-то. Апокалипсис — это хорошо, это конец злу и боли и, может быть, прощение грехов... Уже не кричит, хрипит. Ему же помощь нужна, почему никому нет до этого дела? Жаль, что посмотреть нельзя — кругом все красное и ничего не видно. Но ничего, сейчас, сейчас я встану... полежу только немного и встану... Господи, помоги! Помоги и помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, поми...