Расплата за будущее

      Арман еще и еще раз перечитывал неровные строчки. Снова и снова… Д`Альбер и раньше писал так — то крупнее, то мельче, наклон букв то вправо, то влево, но при этом разборчиво и безукоризненно грамотно. Сейчас же барон едва мог понять написанное истерзанной, едва слушающейся рукой. Происхождение «чернил» тоже не вызывало сомнений.       Макс, Макс, ну что ж ты... Мы же всегда были вместе, а теперь ты ушел один.       -И что мне теперь делать? - вопросил Арман пустоту. Его голос потонул в пыли старинных гобеленов со сценами охоты, которыми были увешаны стены его кабинета. Слуг он разогнал, а Жака, сынишку погибшей сокамерницы Макса Розы, которого де Бриен разыскал и приютил у себя, в сопровождении приставленного к нему учителя отослал в Париж, и теперь замок казался абсолютно безжизненным, точно усыпальница...       Едва оправившись от сердечного приступа, что случился с ним на суде, Арман бросился в дом адвоката Бенара, чтобы расквитаться за вероломство — ведь тот даже толком не попытался спасти своего подзащитного в суде.       Дверь ему открыла довольно молодая женщина с усталым лицом и покрасневшими, как после долгого плача, глазами.       -Где Бенар? - казалось, за плечами Армана клубятся грозовые тучи.       -Он уехал, - тихо ответила женщина, - вы — барон де Бриен?       -Да! И я хотел бы знать...       -Отец уехал из-за вас, - темные глаза женщины глянули с неприязнью и гневом, - ему угрожали, грозились навсегда увезти Изабель, если дело Мируара будет выиграно! Он вынужден был бросить все: дом, практику и уехать, потому что ему было стыдно смотреть в глаза людям!       -Кто угрожал? - спросил Арман, уже зная ответ на этот вопрос. Орден. Конечно же Орден... Он вспомнил миниатюру с портретом улыбающейся девчушки на столе Бенара и его слова «Это моя внучка Изабель. Славная, правда?»       -Какая разница? Уходите, вы и так навлекли на нашу семью много горя.       Арману осталось только пробормотать «мне очень жаль» и покинуть дом на улице Сен-Жак. А после казни барон вернулся в Бриен, в Париже его больше ничего не держало.       Поначалу его пытались навещать. Сначала Аврора, которую он даже не пустил на порог. Видеть жену он сейчас просто не мог, вот только разлука с ней означала и разлуку с дочерью, а от этого на душе было еще тяжелее.       Потом пришла Элен – ее Арман принял, но только чтобы высказать все, что думал о ее предательстве. Почему она не передала Максу яд?! Однако Элен клялась, что отдала флакон тому в руки, и почему-то Арман ей поверил. Значит Макс сам так решил… Ну зачем?!       Тоска накатывала с новой силой, а вместе с ней – и давящая боль в груди. Один лишь Жак, пока жил в Бриене, хоть немного сглаживал тоску и безысходность. Поиски мальчишки слегка отвлекли Армана от горя, поскольку ему пришлось, переодевшись в простое платье, самолично отправиться во Двор Чудес и даже несколько раз подраться там — сначала с воришкой, вздумавшим срезать с его пояса кошелек (этому он просто несколько раз врезал кулаком), а затем сразу с тремя головорезами, которые не хотели пускать его в полуразрушенный дом, служивший крышей нескольким десяткам мнимых калек, карманников и прочих уважаемых в этом закрытом мирке людей. Тут уж пришлось пустить в ход шпагу, которую до того прятал под плащом. С Живодером, заставлявшим сирот воровать и просить подаяние, разумеется, в свою пользу, Арман разобрался быстро. Тот хоть и обладал огромным ростом, был непомерно толст и неповоротлив, поэтому то, что произошло между ними, нельзя было даже назвать поединком. Сперва, конечно, Живодер попытался натравить на незваного гостя подручных — мальчишек постарше, но те, едва поняв, что появился шанс избавиться от ненавистного хозяина, перестали усердствовать.       Почувствовав холод стали у жирного горла, Живодер сразу раскис и стал клясться, что подопечные живут у него как у Христа за пазухой, что он кормит их, отказывая себе во всем. Впрочем, Армана, от которого не укрылась худоба детей и затравленность их взглядов, он этим совершенно не убедил. Сразу было понятно, кто тут живет у Христа за пазухой, а кто голодает, и какими методами хозяин выколачивает из маленьких невольников деньги. И Арман, сжав зубы, надавил на клинок, пригвоздив Живодера к стене.       Жака, сына Розы, Арману показали счастливые от неожиданно дарованной им свободы дети. Им оказался черноволосый мальчишка, невысокий и щуплый. Он недоверчиво сверкнул на своего спасителя пронзительно-синими глазами, а на предложение пойти с ним задиристо ответил такой затейливой словесной конструкцией, что Арман только рот открыл, а потом расхохотался, даже забыв на время о своем горе.       Уже потом, глядя на отмытого от слоя грязи и переодетого в спешно купленную в лавке готового платья одежду Жака, де Бриен с удивлением понял, что мальчишка похож на него самого, точно племянник или даже сын. Не то чтобы барон был любителем смотреть на себя в зеркало, но фамильные портреты на стенах родового имения не давали забыть о наследственных чертах. Тот же тонкий длинный нос, такие же непослушные жесткие волосы цвета смолы. Вот только глаза не карие, а синие, и смотрят с прищуром. Арман даже попытался припомнить, не было ли у него лет восемь назад мимолетного увлечения какой-нибудь простолюдинкой по имени Роза, да так ничего и не вспомнил. Хоть по части женского внимания Макс и давал ему сто очков вперед, но в то беззаботное время и у него не было счета Розам, Жанеттам и прочим Жозефинам.       На первый взгляд характер мальчика показался Арману ершистым и независимым, а порой даже агрессивным, однако, узнав приемыша ближе, он понял, что за этим прячется граничащая с наивностью доверчивость, обостренное чувство справедливости и желание опекать всех, кто слабее. Вот только с привычкой сквернословить нужно было что-то делать. Впрочем, сейчас на какие-то педагогические меры не было ни сил, ни желания. Мальчик накормлен, обут, одет, а о его манерах и образовании позаботится специально нанятый гувернер.       А самому Арману сейчас не хотелось ни о чем помнить и ничего знать. Если бы можно было по собственному желанию стереть себе память, вырвать из груди поселившуюся там навсегда ноющую боль, такую, что и не понять уже, душа это страдает или тело. И       Арман заливал боль вином, которое в избытке хранилось в фамильном погребе. Сначала новыми урожаями, потом распечатал и самую драгоценную часть, где хранились бочонки, которые не стыдно поднести в дар королю. Все вздор, все пустое… Кому это теперь надо?       Бледной, растрепанной, нетвердо ступающей тенью самого себя Арман бродил по родному замку, пытаясь найти ответ на вопрос, что же ему теперь делать и как теперь жить...       Алкоголь помогал только в том случае, если де Бриен напивался до полного беспамятства. Тогда он просто проваливался в ничто, точно умирал. Но, если доза вина была недостаточной, его начинали преследовать картины того страшного утра. Арман мотал головой, метался по комнатам, стонал, но видения не оставляли, напротив, делались ярче, обрастая подробностями, которых он, стоявший в тот день достаточно далеко от помоста, видеть не мог. Корчащееся под ударами тяжелой палки полураздетое тело, в котором уже трудно опознать кого бы то ни было, и кровь, море крови. Она заливала колесо и падала тяжелыми каплями на свежеструганные доски, просачиваясь сквозь щели между ними. А еще крики, безумные, переходящие в хрип — казалось, Арман слышал их и сейчас. И эта кровавая карусель преследовала его день ото дня, потихоньку сводя с ума. Оставаться в относительно здравом рассудке заставляла лишь одна нерешенная загадка.       Казнь длилась очень долго, и в какой-то момент Арман, который до того смотрел на страшное действо, не в силах оторвать взгляд, все-таки не выдержал. Под левую лопатку точно всадили нож, и сознание, видимо, на какой-то момент отключилось, потому что в следующую секунду де Бриен понял, что сидит на земле, привалившись к колесу какой-то телеги, а шум вокруг напоминает океанский шторм. «Исчез! Исчез!» - с трудом разобрал он. Кто-то крестился, кто-то божился, что видел, как осужденного, окутанного золотистым сиянием, забрали на небо ангелы, а некоторые с пеной у рта доказывали, что тот провалился прямиком в ад.       Арман поморгал, пошевелился. Боль под лопаткой не ушла, но стала терпимой, поэтому он поднялся и бросил взгляд на помост. На колесе никого не было, лишь дохлыми змеями свисали с него веревки, да растерянно озирался сжимавший окровавленную палку палач.       И сейчас барон никак не мог для себя решить, что же это было: сон, видение, вызванное сердечным приступом, фантазия, с помощью которой он прячется от страшной реальности, или все-таки Макс действительно не умер? Но что же с ним случилось в таком случае? Смешно предполагать, что небеса или преисподняя действительно разверзлись и поглотили его. Может, во времена библейских патриархов такие вещи и происходили, но только не в грешной современности.       Однако, с другой стороны, когда они с д`Альбером старшим, с трудом поднявшимся с постели (смерть сына окончательно подкосила пожилого герцога), потребовали тело казенного, то получили категорический отказ. Не было ни похорон, ни даже отпевания, а те, с кем Арман заговаривал о казни, старались быстро свернуть тему. Да и народная молва в миг разнесла по всему Парижу историю о том, как приговоренный чудесным образом исчез с колеса.       Все это было очень странно и не позволяло окончательно отбросить мысли о спасении друга, хоть здравый смысл и кричал о том, что все это не более чем фантазия. Однако именно эта фантазия и удерживала барона от окончательной потери рассудка.       И еще де Бриен все думал о тетрадях, сгубивших его друга. Где же все-таки тот их спрятал? Над этим Арман ломал голову в те редкие дни, когда был трезв. Навещая уже не встающего с постели отца Макса, он обшарил каждый пье* замка Альбер, однако тут уже основательно порылись во время обыска, совершенного после ареста графа. Да он практически и не жил тут в последние годы. Оставался Бриен.       Перво-наперво Арман исследовал — в который уже раз — подземный ход. Попутно отметил, что бочонки с порохом на оружейном складе окончательно рассохлись, и достаточно одной искры, чтобы и подземелье, и часть замка над ним взлетели на воздух, а до ремонта арсенала у него так и не дошли руки. Ход представлялся идеальным местом для тайника, ведь о нем никто не знал. Никто? Тогда почему задумавшего побег Макса поджидал у выхода отряд стражи? Аврора, конечно, она была тем, кто держал Орден в курсе всех их планов. Тихая, незаметная, она всегда была рядом...       Значит, возможно, Макс изначально допускал мысль, что о ходе давно уже известно не только им двоим, и прятать там такую ценность не стал бы. Но где же тогда? Где может быть то место, куда не доберется Орден?       И почему Макс ничего не сказал ему, Арману, даже не намекнул? Не доверял уже? Или хотел уберечь от этого груза?       Вопросы сыпались, не оставляя ни одного ответа, и лишь новые бутылки вина помогали заглушить боль в душе.       Неужели ему суждено лишь тихо спиться и сойти с ума, так и не совершив чего-то большего?! Нет, нет и нет! Он не сдастся! Разве обрадовался бы Макс, увидев на месте верного друга спившуюся развалину? Нужно думать.       Обладая почти идеальной памятью, Арман слово за словом восстанавливал все их разговоры во время немногочисленных встреч в Бастилии. Что-то в них должно быть намеком, какая-то фраза, слово. Ну же, ну! Думай! Не мог Макс не поделиться тайной, в этом Арман был абсолютно уверен.       Озарение пришло тогда, когда он уже отчаялся что-либо вспомнить и понять. Просто во время вечерней молитвы, которую барон теперь старался не пропускать. Он стоял на коленях перед распятием и шептал:       -...mentibus nostris infunde; ut qui, Angelo nuntiante, Christi Filii tui incarnationem cognovimus, per passionem eius et crucem, ad resurrectionis gloriam perducamur**. ...Его страданием и крестом достигли славы воскресения...       Стоп. Крестом! Будто написанные чернилами на бумаге, встали в памяти слова Макса, сказанные в их первую встречу: «Ну, значит, им предстоит бессонница до конца жизни, потому что на тетрадях поставлен крест». Разве можно забыть ту странную ночь, точно выпавшую из привычной реальности, когда они работали над эликсиром бессмертия? У них почти получилось, но с потолка бывшей капеллы упал чугунный крест, уничтожив все, что было уже сделано. Он воткнулся точно между плитами пола, да так остался — ни Макс, и Арман не решились тревожить то, что совершенно определенно было промыслом Божьим. Вот, где нужно искать тетради и вот, почему их не нашли при обыске — никому не пришло в голову, что записи могут храниться в Бриене, а не в родовом замке д'Альберов.       То есть, все это время записи были, фактически, у него под носом! Вот же идиот! Зря Макс считал его умником. Ну ничего, время еще есть, еще не поздно…       Дождавшись, когда стемнеет, Арман направился в часовню. Он и сам не знал, от кого скрывался, кроме него и пары слуг, в замке давно никто не жил, но так было привычнее. Ведь и в прошлый раз они были здесь ночью.       Арман зажег принесенные с собой свечи и опустился на колени перед торчавшим из плит крестом. Некоторое время он просто молчал, опустив голову, потом тихо прошептал:       - Неужели это расплата? За нашу глупость, за то, что мы тогда сделали?.. Вопрос повис без ответа, который был очевиден. Сжав зубы, барон попробовал качнуть крест, но тот оказался точно вросшим в пол. Он налег сильнее, и вот одна из плит пола шевельнулась. Арман опустился на колени и осторожно приподнял ее. Плита оказалась необычно тяжелой и будто не хотела доверять кому-либо свою тайну, но все же поддалась настолько, чтобы де Бриен смог запустить под нее руку и вытащить одну за другой три тетради в пыльных кожаных переплетах.       Арман принес их в свой кабинет, держа, точно ядовитых насекомых — это из-за них лучший друг пошел на пытки и смерть!       Уничтожить! Сжечь! Чтобы больше никто и никогда не пострадал из-за этих записей — первый порыв был настолько сильным, что тетради едва не полетели в огонь камина. Но тут же рука дрогнула. Ведь Макс стольким пожертвовал, чтобы сохранить эти записи, а к тому же Арману очень хотелось узнать, что же в них такого, что Орден готов практически на все, чтобы вернуть «Заветы Великого Змея».       По счастью, переписывая, Макс переводил текст с арамейского, не знакомого барону совершенно, на латынь, которой он, как любой образованный человек своего времени, владел отлично. А некоторые пометки и вставки, сделанные явно второпях, так вообще были написаны по-французски.       Сначала шли сведения о нифелимах, и Арман разочарованно скривился — все это он знал и так. Подумаешь, новость. Однако дальнейшее заставило его содрогнуться. Сильнее всего поразили его даже не их чудовищные планы, а описания оружия будущего. Именно они и заставили де Бриена поверить в то, что «Заветы» - не плод разбушевавшейся фантазии сумасшедших фанатиков, а расписанный на много веков вперед четкий план действий.       Над схемами, рисунками и пояснениями к ним Арман просидел всю ночь. Что-то ему было интуитивно понятно (а принцип работы некоторых устройств странным образом напомнил ему их с Максом эксперименты с глиняными горшочками и медной проволокой), но большая часть вызвала полное неумение. Как, например, одной штукой, отдаленно напоминающей пушечное ядро, можно уничтожить одновременно несколько городов? Но Арману не оставалось ничего другого, как принять все прочитанное на веру.       -Дурак ты, Макс, - проговорил барон, глядя на свое, гротескно искаженное, отражение в бутылке, - нельзя такие вещи хранить! Хрен с ними, с потомками, пусть живут в приятном неведении. А если Орден все-таки найдет тетради, тогда что? Дурак, - повторил он, - дурак и идеалист.       Арман хотел было отхлебнуть вина, но оказалось, что бутылка уже опустела.       Пробормотав сквозь зубы проклятие, он отшвырнул ее и поднялся. Голова кружилась — сказывались недели пьянства и недосыпа. Нет, так нельзя. Никакие решения не принимаются в подобном состоянии.       -Морис, скажи, чтобы седлали Нуар! - рявкнул барон в пустоту, даже не подумав о том, слышит его слуга или нет. Впрочем, несмотря на раннее утро, тот был готов исполнять приказы — в последнее время хозяин то и дело терял чувство времени.       Бешеная скачка по полю без определенной цели, так, чтобы от ветра перехватывало дыхание — это всегда помогало прояснить голову. Нуар, ничуть не потерявшая резвости с годами, азартно стелилась над молочным туманом, покрывавшим сейчас луга и дальний лес. Колюче-прохладное осеннее утро в миг изгнало хмель из головы Армана, но мир все равно казался ему нереальным. Черные ноги кобылы точно погружались в облако, а очертания утопающего в тумане мира были зыбкими и бесформенными. Казалось, что и лошадь, и всадник завязли в остановившемся времени, и больше никогда ничего не будет, кроме скачки. Но нет, мир вокруг начал неуловимо меняться, исчезли очертания леса, а под копытами больше не отдавалась гулким стуком земля, но Армана это не удивляло, он даже ждал чего-то подобного. И вот уже ночное небо окружает его, нездешние звезды светят пронзительно ярко и сплетаются лучами, образуя похожую на пчелиные соты сеть. Это было странно и так чудесно, что захватывало дух. А потом струны, связывающие огоньки звезд, точно тронула чья-то невидимая рука, и отовсюду зазвучала тихая музыка. Арман остановил Нуар, хотя в это не было необходимости — пространство вокруг не менялось, как бы та не скакала.       Из особенно яркого сплетения звездной сети, показавшегося Арману почему-то похожим на зеркало в шестиугольной раме, навстречу шагнул Макс. Не искалеченный арестант, а прежний граф д`Альбер с его чуть насмешливой улыбкой и искрящимися сиреневыми глазами. Прежний — и совсем другой. И дело даже не в странном серебристо-белом одеянии и не в том, что он спокойно шагал по звездному пространству, а в неуловимом ощущении непринадлежности к привычному земному миру. В руках Макса была лютня, на которой он и наигрывал ту музыку, что с самого начала слышал Арман. И когда моя судьба взмахнет, прощаясь, крылом, И запустит шестеренки сеть небесных дорог, Я пройду по тонкой грани между ночью и днем, Я спою свою дорогу – сплетением строк. За зеркальными дверьми, за изнанкою дня, Пойман, словно паутиной, сетью звездных миров. Пусть мой Ангел улыбнется, взглянув на меня, Я лишь искра от огня, я лишь вихрь лепестков. Ни остаться, ни уйти, слова не удержать, И осколками пути не пройти нам с тобой. Если ты однажды в ветре услышишь «прощай», Ты не верь, я не прощаюсь, я буду живой. Я, конечно же, приду через тысячу лет, И станцую для тебя на перекрестке веков, В тихом шорохе дождя ты услышишь мой смех, Ты увидишь, что на мне нет ни ран, ни оков. А пока моя судьба взмахнет, прощаясь, крылом, А пока мои грехи еще терпит Господь, Я твой сон, я летним ветром врываюсь в твой дом, Просто помни обо мне, и я буду с тобой.       Так вот, как звучит эта песня... Арман невольно нащупал в кармане сложенный в несколько раз лист бумаги с неровными строчками, написанными не то чернилами, не то кровью. Что означают эти слова? Аллегория? Просто красивое прощание? Но как же тогда «ты не верь, я не прощаюсь, я буду живой»?       -Так и есть, - спокойно улыбнулся Макс, словно услышав его мысли. Впрочем, почему «словно»? Скорее всего, здесь, за чертой, все помыслы видны как на ладони, - мы обязательно встретимся, Арман.       -На том свете? - вырвалось у барона.       -В Белом Городе, - ответил Макс, - я не знаю, когда, но это случится обязательно.       -В Белом городе?       -Ты видел его во сне.       Де Бриен хотел было что-то возразить, но тут вспомнил, что ему действительно вот уже несколько дней подряд снятся какие-то незнакомые, утопающие в солнце улицы и дома из белого камня, за которыми неизменно угадывается море. Он знал, что должен найти тут кого-то или что-то, но улицы всякий раз приводили его к греческой церкви, одиноко стоящей на утесе. В отличие от остальных построек, она была сложена из желто-серого ракушечника, а золотые кресты ослепительно сверкали, точно свет маяка.       -Видел, - согласился Арман.       -Возможно, пройдет много времени, но мы обязательно встретимся там и продолжим то, что начали. Главное — не забудь себя.       Не забыть себя? Внезапно с Армана слетело оцепенение, и он смог задать главный вопрос, который его мучил:       -Макс, ты выжил? Ты смог спастись? Или это я умер?       -Ты не умер...       Голос друга прозвучал гораздо тише, а сам его силуэт начал отдаляться, будто растворяясь в зеркальной глади звездного света. Нет! Он не может потерять его снова!       -МАКС!!! - что есть сил, закричал барон и... открыл глаза.       Его тряс за плечо Морис.       -Господин барон! Господин барон, проснитесь!       Арман разлепил глаза, пытаясь понять, куда пропало звездное небо, повисшее в пустоте шестиугольное зеркало и Макс, который только что говорил с ним. Однако в поле зрения был только неубранный стол с разложенными на нем тетрадями и пустыми бутылками, а в сознание ввинчивался голос слуги.       -К вам гости, господин барон.       -Какие к бесам гости? Я никого не звал! - прорычал он.       -Не могу знать, господин барон, - озадаченно отозвался Морис, - по-нашему говорят странно, я едва разобрал, чего им надо. Но сразу видно — люди знатные.       Де Бриен нахмурился. Иностранцы? Откуда бы им взяться? Он знал, что во Франции располагается лишь одно из отделений Ордена, а верхушка рассеяна по всему миру. Кажется, говорили, что большая часть руководства находится в Англии...       -Скажи, что я приму их через полчаса, - бросил Арман.       В голове настойчиво звучал мотив песни, услышанной - во сне? В бреду? Наяву?.. - барон никак не мог решить для себя, чем была его недавняя встреча с Максом. Очень хотелось верить, что тот не был плодом отравленного чрезмерными возлияниями сознания, что друг не умер и ждет его где-то в Белом Городе, где бы тот ни находился. И хоть какая-то часть разума понимала, что ничем другим, кроме бреда, это все быть не могло, Арман, словно молитву, раз за разом повторял строчку из песни: «Ты не верь, я не прощаюсь, я буду живой». Да и откуда было взяться мелодии, если еще вчера барон даже не пытался положить стихи на музыку?..       Впрочем, сейчас есть более насущная проблема — незваные визитеры, что ждут в холле. Арман собрал разложенные на столе тетради Макса, спустился по потайному ходу, коими изобиловал замок, в бывшую капеллу, сложил их в тайник и установил на место чугунный крест.       После этого барон поднялся к себе, пригладил щеткой непослушные волосы и эспаньолку — ему доставляло злорадное удовольствие заставлять ждать орденцев - и только потом спустился в холл.       Ого, девять человек — практически вся верхушка Ордена пожаловала. Да не французского филиала, а сами полулегендарные Демиурги решили выйти из тени — без сомнения, это именно их портреты висели в круглом зале, где проходили заседания под руководством Великого Магистра Антуана Мореля.       -Чем обязан такой чести? - довольно холодно приветствовал визитеров Арман.       -Вы, наверное, полагаете, что мы приехали требовать у вас выдать местоположение записей покойного Мируара, - заговорил худой человек с бледным, точно припудренным лицом. Слово «покойного» заставило Армана скрипнуть зубами.       -А что, нет? Захотели просто справиться о моем здоровье? - язвительно поинтересовался барон.       Он не стал предлагать им вино и закуски, как того требовал этикет, и даже не пригласил в красную гостиную, предназначенную для приемов, а оставил их сидеть на неудобных гостевых стульях. Сам же де Бриен вопреки всем правилам приличия устроился на краю могучего дубового стола, что стоял посреди холла, и скрестил на груди руки.       -И это тоже, - не смутился тот, - разрешите представиться, сэр Генри Редсворд, лорд Суррей. Глава английского отделения Ордена.       -И что же вам понадобилось во Франции? - недружелюбно осведомился Арман.       -Видите ли, освободилось место моего заместителя, и я намерен предложить эту должность вам, барон. С испытательным сроком, разумеется.       Де Бриен помолчал, изучая визитеров, а потом скривил губы:       -Вы в самом деле считаете меня недоумком?       -Отнюдь. Мы прекрасно понимаем, что в настоящий момент вы негативно относитесь к Ордену, однако, узнав круг своих полномочий и широту возможностей, вы обязательно примете наше предложение, - деловито продолжил лорд.       -Вы так говорите, будто я уже дал согласие, - неприязненно бросил Арман.       -Вы его дадите, - подал голос другой визитер, прямая противоположность сэру Генри Редсворду, могучий здоровяк с красным, совсем неаристократичным лицом.       -И почему же, интересно?       -Это указ о вашем аресте, - на стол рядом с Арманом лег лист бумаги с гербовой печатью, - вы обвиняетесь в соучастии в краже ценных книг из королевской библиотеки и организации побега заключенного из тюрьмы. Все ваши земли подлежат конфискации в пользу короны, а сами вы должны занять недавно освободившуюся камеру в Бастилии, - здоровяк торжествующе посмотрел на де Бриена, - ну как, готовы повторить судьбу друга?       Арман побледнел. Нельзя сказать, что он не ожидал такого поворота — напротив, скорее, он удивлялся, почему до сих пор находится на свободе, но все же рука, в которой он держал бумагу, предательски дрогнула.       -И только от нас зависит, будет дан ход этому документу или нет, - вкрадчиво подхватил Редсворд, - с вашей же стороны необходима самая малость: полная лояльность Ордену.       -И, разумеется, тетради Максимилиана, - саркастически скривил губы Арман.       -Разумеется.       Что-то сдвинулось в мироздании, время потекло медленно, а сознание прояснилось. Мысли стали ясными и четкими, а страх ушел.       -Вы гарантируете, что в случае согласия мне не будет угрожать арест и казнь? И что от меня и моих близких не избавятся, едва рукописи окажутся у Ордена? - сейчас важно сыграть так, чтобы они поверили в то, что сумели запугать его.       -Это будет зависеть от вас. Как видите, выбор не так уж велик: либо согласиться на сотрудничество и получить шанс остаться в живых, либо отказаться и гарантированно угодить в Бастилию.       -Н...ну, хорошо, - голос очень натурально дрогнул, а лицо побледнело. Так, выяснить последнюю вещь, - но вдруг кто-то из руководства Ордена окажется не в курсе того, что вы сейчас сказали?       -Уверяю вас, здесь присутствуют все, в чьих руках находятся бразды правления, так что нашего слова будет достаточно, - это сказал пожилой пухленький человечек, похожий на веселого монаха из уличных комедий, - да, и на всякий случай, чтобы удержать вас от возможных глупостей – за дверью стоит охрана, и при любом подозрительном шуме она окажется здесь.       Барон усмехнулся — охрана тут не только, чтобы не дать ему сбежать. За свою жизнь вы трясетесь, господа демиурги, вот что. Знаете, что загнанный в угол человек способен на многое. Вот только моего сюрприза вы не предусмотрели.       -А что же Великий Магистр, мсье Морель? - поднял бровь Арман.       -Руководство французского отделения было отстранено, - сухо пояснил Редсворд, - за некомпетентность...       -И трупы их скоро найдут в Сене, - не удержался барон.       -Ну, зачем же так радикально? - засмеялся «монах», - они всего лишь удалились от мира, уйдя в монастырь, где будут замаливать свои грехи до конца дней.       «Макс сказал бы, что это самый лучший выход для них», - подумалось Арману, а вслух он спросил:       -Я могу подумать?       -Полчаса, не больше, - отрезал молчавший до тех пор совсем молодой человек с жестким взглядом глубоко посаженных глаз и немецким акцентом, - ровно в полдень вас должны арестовать.       Барон невольно бросил взгляд на массивные бронзовые часы у стены. Те показывали без двадцати десять. Ну что ж, он успеет.       -Хорошо... - тяжело проговорил Арман, - похоже, у меня нет выбора. Я согласен.       -Другого мы и не ожидали от потомка древнейшей крови нифелимов, - торжественно сказал Редфорд.       Де Бриен про себя отметил, что никто из них ни разу не коснулся слухов об исчезновении Макса с колеса. Интересно, почему? Не знаю, не верят или, наоборот, знают больше других? Но самому поднимать эту тему не хотелось — все равно правду не скажут.       -Один вопрос, - прищурился барон, - почему вы не пришли ко мне сразу, а потратили столько времени на допросы? Для чего было казнить графа д'Альбера, если можно было спросить меня?       -Можно было, - кивнул немец, - однако казнь все равно бы состоялась. В назидание всем, кто когда-нибудь решит пойти против Ордена.       -Низшая кровь, - хмыкнул «монах», - я с самого начала был против его приема в орден, и не допущу такой ошибки в дальнейшем.       -Тетради Мируара! - напомнил не обременяющий себя соблюдением этикета здоровяк.       -Я же обещал, - устало напомнил де Бриен, получивший ответ на последний из вопросов, - а чтобы вы не подумали, будто я собираюсь сбежать, извольте пройти со мной до тайника.       Он опасался, что они не захотят, сказав, что не доверяют товарищу предателя Ордена, или пойдут не все. Однако и тут судьба оказалась на стороне барона, еще раз подтвердив правильность сделанного выбора.       Их путь лежал в другое крыло замка, где располагалась кухня и кладовые. Проходя через двор, Арман бросил долгий взгляд на дом. Надо же, оказывается, видя его каждый день, он на самом деле не замечал ничего. На деревьях вдоль аллеи уже наливаются спелые яблоки и груши, а вот старый орешник у забора уже совсем не плодоносит, но все еще упрямо стоит. А солнце по утрам, оказывается, так ярко подсвечивает зеленоватое стекло окон в башне…       Как много красоты в этом мире.       Думал ли Макс об этом в свои последние часы?       Во дворе переминались с ноги на ногу человек десять вооруженных охранников, взглядами напоминавших цепных псов. Арман только усмехнулся – ваши шпаги и мушкеты уже никому тут не помогут. Он зашел в пустующую кухню с догорающим очагом и, пропустив визитеров, плотно закрыл дверь, точно навсегда оставляя позади – и в памяти – это солнечное утро.       - Вход в тайник начинается здесь, - коротко бросил он.       - Мы знаем, - самодовольно заметил толстяк, усмехнувшись, - нам известно о вашем… секретном ходе.       На мгновение в сердце Армана вонзилась игла – воспоминание о том, что женщина, которую он любил, предала его. Но теперь это все было уже не важно.       - В таком случае, вперед. Именно там Мируар спрятал рукописи. Рука барона не дрогнула, когда он снял со стены промасленный факел и зажег от каминного огня.       Все правильно.       Все части головоломки наконец-то сложились воедино, вырисовывая картину, точно стежки узора вышивальщицы. Прибывшая в полном составе верхушка Ордена, просыпавшийся в подземном арсенале порох, и то, что бывшая капелла и бывшая же лаборатория, где хранились записи Макса, находится точно над оружейным складом. Один брошенный факел, и Орден останется обезглавлен, а его чудовищные планы, изложенные в «Заветах Великого Змея», взлетят на воздух вместе с девятью Демиургами.       Родовое гнездо и оставшиеся в нем слуги не пострадают — взрыв произойдет в той стороне, где никто не живет, но хозяин, наследник рода де Бриен, навеки покинет его. Бог не дал ему братьев, а единственная дочь лет через пятнадцать выйдет замуж и возьмет фамилию мужа.       Пусть лишь в эти последние минуты, но его жизнь наконец-то обрела смысл, и он был благодарен судьбе за это.       - И когда моя судьба взмахнет, прощаясь, крылом… - одними губами прошептал Арман, - Я готов, Макс. Я иду…       Никто не мог предположить, что этот день войдет в историю Ордена, как самый черный за все столетия его существования. Во взрыве обрушившегося порохового погреба погибнет вся правящая верхушка, и еще много лет Орден не сможет оправиться от этой потери, теряя свои позиции по всей Европе.       История сохранит имена погибших, но умолчит о других людях, на чью судьбу взрыв в подземном ходе повлияет не меньше. Умолчит о Жаке, который вырастет в опустевшем замке под присмотром старых слуг, но однажды встретит девушку Лилиан, законную владелицу Бриена. Умолчит о любви, внезапной и не предусмотренной ни одним Орденом в мире, умолчит об их пути, который ляжет через всю Европу и окончится в Германии, где они дадут начало новому роду.       Но это будет совсем другая история, которой еще только предстоит свершиться.       А пока что факел горит в руке Армана, освещая путь в темном подземелье.       И судьба лишь готовится запустить сеть своих небесных дорог...       Морозным осенним утром на развалинах капеллы замка Бриен появился человек средних лет с лицом, которое никогда не запомнишь, увидев в толпе. Некоторое время он сосредоточенно что-то искал, разгребая руками обломки камня и пепел. Наконец усилия все-таки увенчались успехом — он не без труда вытащил из-под завала две обгоревшие по краям тетради и поспешно открыл одну из них. На запыленные сапоги просыпался пепел сгоревшей бумаги… Человек разогнулся, яростно отбросил бесполезные обложки и, подняв лицо к небу, прокричал: -Будь ты проклят, Мируар! - и уже тише добавил, - придет время, мы еще поквитаемся. И только пролетавший в тот час над Бриеном журавлиный клин мог видеть его жуткую усмешку. _________________________ * Пье — старофранцузская мера длины, сравнимая с английским футом (30 см.) ** «Ангел Господень» - католическая молитва (лат.).