***
Ночь. Какие-то хулиганы разрисовали небо серой краской. Жужжащий звук бьет по ушам, и ни черта не видно, кроме фонаря вдалеке. С мыслями о том, как же я ненавижу описывать пейзажи, я возвращаюсь домой. Друзья-товарищи, наверное, спят. Пусть. У меня есть ключ. Еще у меня есть деньги — в кармане, выдали зарплату. Топать несколько кварталов, работать в ночную смену и получать копейки — так могу только я. Дрянное кафе у черта на куличиках. И все для того, чтобы оплачивать треть счетов за квартиру. От которой ключ. Но деньги там лежать не будут. Деньги будут лежать во внутреннем кармане куртки, а не то сожители стащат. Я знаю, куда их потрачу. Я поеду в столицу. Что-то грохнуло. Раздались крики. Где-то недалеко, хотя мне было все равно. У нас не самый спокойный район, страха не хватит шугаться от каждого звука. Поэтому я шел спокойно. Но безмятежность моей прогулки нарушила бегущая толпа. Я как раз был на их пути, и меня чуть не сбили с ног. Тот, кто врезался в меня, упал сам. Я тихо выругался. Раздался вой сирены. Толпа, которая на секунду замерла, рванулась дальше. Товарищ, валявшийся передо мной, тоже подскочил и помчался следом. Не успел я и трех метров пройти, как меня нагнала полицейская машина. Она остановилась; я тоже остановился. — Чем могу быть полезен? — вежливо осведомился я. Дяденька-полицейский смерил меня изучающим взглядом. — Несколько подростков. Один из них старше и носит красный платок на лице. Не видели? — спросил он. — Туда побежали, — я махнул вперед. Машина поехала дальше.***
Как ожидалось, они спали. Товарищ по приюту, чья фамилия Фаррелл, спал на диване. Его сестра — в углу, на моем матрасе. Сколько раз просил ее не занимать мой матрас. У нее есть свой. От него и воняет так же, как от нее: дешевыми духами. Иногда мне кажется, что это не она пахнет духами. Это духи воняют ей. Я стянул с Фаррелла одеяло, выдернул подушку из-под головы его сестры. Положил все на пол и . Кофту и джинсы я не снимал. Перед тем, как уснуть, я расстегнул наволочку подушки. Внутри была листовка с ее фотографией. Я люблю ее. Ради нее я поеду в столицу.***
Безголовому человеку не нужно напрягаться, чтобы убить меня. Его рука разделяется на множество частей и растягивается. Ладонь с нарисованным глазом держит клинок. Во время убийства глаз всегда смотрит на меня. Но лучше смотреть в его пустоту, чем на алое пятно. Во время убийства все остальные глаза закрываются. Когда моя голова отлетает, я вижу, как закрывается последний. В это же время начинает играть реквием. Я сам его сочинил. Он состоит из тишины.***
Я шел на работу. Если честно, я ненавижу эту работу. Но еще больше я ненавижу свою квартиру. Вернее, этого Фаррелла. Ненавижу то, что он считает меня другом. Я ему не друг. Если меня заставят выбирать между пачкой денег и ним, я без колебаний выберу деньги. От него несет сигаретами, такими же дешевыми, как духи его сестры. Я не курю, я пока еще не курю. Все мы скатимся к этому — к дешевым сигаретам, к самому дну. Приют не оставил нам других шансов. Но я еще хуже, чем он. Я сын малолетки и наркомана. Я почти животное, я ненавижу своих родителей. Если бы у меня была возможность, я бы пристрелил своего папашу. Но он помер и без моей помощи. Откуда знаю? Женщина в приюте рассказала. Я ей нравился. Очень нравился. Может, это неправда. Мне все равно. Я шел на работу. Но не дошел. Меня обогнала пара ободранных мальчишек. По бокам возникло еще двое. Несколько сзади. Меня окружили. Я остановился. — Чего вам? — вежливо так спросил. — В твоем кармане лежит кое-что очень ценное, — донеслось сзади. Я обернулся. Передо мной стоял парень в красном платке. Я подумал про деньги. Деньги на столицу. Я подумал про листовку и про нее. Потом увидел того, кто вчера врезался в меня. Закралась смутная догадка. — У меня ничего нет, — тем не менее, ответил я. — Неужели? — усмехнулся тот. Даже через платок было понятно. — Если не будешь рыпаться, мы заберем то, что принадлежит нам, и спокойно уйдем. — Сперва скажи, что вам нужно, — огрызнулся я. Не хотелось подпускать их близко. — Вчера вечером ты послужил отличным тайником. Копы обшарили нас, но ничего не нашли. А теперь верни это назад. Я сунул руку в карман и нащупал там что-то. «И когда успел?» — подумал я, глядя на столкнувшегося со мной парня. В моем кармане оказались сложенные в несколько раз и завернутые в прозрачный пакет листы бумаги. — Что это? — спросил я. — Не твое дело, — и парень в платке попытался выхватить у меня сверток, но я заехал ему по лицу. По правде, мне было все равно, что внутри. Меня добивала мысль о причастности к ним. Теперь на свертке мои отпечатки. Если его найдут, найдут и меня. А таким как я не нужны лишние конфликты. Меня окружили. Отбиваться не было смысла — всех не победишь. Парень в платке заломил мне руки и забрал сверток. Я не сопротивлялся. Лишь бы не нашли деньги во внутреннем кармане. Остальное — ерунда. После этого я плюнул и не пошел на работу. И лишь через полчаса, дома, я обнаружил в кармане еще один клочок бумаги. Видимо, он был отдельно. Я развернул его — то, из-за чего меня втянули в происходящее. Я начал читать. Текст был набран на компьютере. «…Ваш препарат никуда не годится. Сразу после тестирования пациент №19 начал задыхаться и умер. Мы предположили личную непереносимость компонентов и провели новый тест, вследствие которого скончался еще один пациент. Нам пришлось утилизировать остатки препарата. Разработайте новый. Я передам деньги на исследование через доверенное лицо. Ждите». Это была концовка письма. Ее содержание ничуть не удивило. В конце концов, меня это не касалось. Я не собирался лезть не в свое дело. Попытаюсь что-то узнать — и стану одним из этих «пациентов» под номерами и без имен. Искать меня никто не будет. Зачем бездомным эти бумаги? Да черт их знает. Я сжег ее, а пепел смыл в унитаз.