***
Токийский весенний ливень пах небом. В Питере ливни пахли иначе: вечной прохладой, тающим льдом, серым асфальтом проспектов, похожих на следы полетов выпущенных из лука стрел. В Токио небо казалось слишком близким и одновременно бесконечно далеким, но капли дождя, сливаясь в тугие хлесткие струи воды, протягивали между землей и облаками мириады дрожащих нитей. Только ради этого Витя сбежал на балкон и теперь, бездумно вертя в руках бутылку зеленого чая, смотрел на размывающуюся линию горизонта; городские здания, выцветая, растворялись в пелене тумана. Сегодняшнее время на катке он забронировал еще до поездки в Хасецу, но утром перед школой позвонил Ямашите-сану и сказал, что не придет. В голове царил сумбур. Да, приятный и волнительный, но Витя достаточно хорошо успел узнать самого себя, чтобы понимать, что с подобной мешаниной мыслей на лед соваться не стоит. Поэтому он торчал на балконе в квартире Хаято и ждал, пока они с Каэдэ подкрутят настройки на аппаратуре: ответом на его предложение помощи была вежливая просьба не мешать. С Юри они не виделись с того момента, как распрощались у входа на платформу линии Яманотэ, ворча, что поезда в сторону Мэгуро идут с четвертого пути, а в сторону Акихабары со второго. — Не бойся, — сказал Юри, сжимая ручку дорожной сумки. — Если я принял решение, то уже не передумаю. Просто нужно… — Все переварить наедине с самим собой? Юри кивнул с таким облегчением, что на глаза у Вити навернулись слезы. Все будет. Теперь уже точно. А два-три дня погоды точно не сделают. Вдалеке громыхнуло. Виктор вздрогнул: не иначе, бог грома Райдзин решил размяться накануне летнего сезона дождей — и чудом не выронил недопитую бутылку чая прямо на больную ногу. Неровный росчерк молнии мелькнул на фоне темно-серых туч изломанной вспышкой света; крохотный фурин над дверью испуганно зазвенел на ветру. Витя поймал пальцами длинный ярко-красный язычок, погладил написанные на нем стройные иероглифы. — Карп перепрыгнул ворота дракона, — пробормотал он, разглядывая пару оранжево-красных карпов кои, нарисованных на стекле. Судя по почерку, писала Каэдэ. Юри рассказывал, что карпы кои символизируют стойкость и доблесть, усердие и стремление достичь поставленной цели: отсюда и коинобори на пятое мая, и картины-хокутоки чуть ли не у каждого уважающего себя японца, жаждущего процветания и успеха. Поставленные цели… Витя прислонился лбом к открытой фрамуге, вслушиваясь, как по асфальту и крышам барабанит дождь. Он не мог разобрать голосов, но знал, что прямо сейчас Хаято и Каэдэ переговариваются между собой, как пара неразлучников. Так странно, что до поездки в Хасецу он даже не замечал их настоящего отношения друг к другу. Не обращал внимания, не видел, потому что просто-напросто не смотрел, куда нужно. Возможно, для этого понадобилось всего лишь любить и быть любимым в ответ? Юри с истинно японским терпением учил его обращать внимание на все, что происходит вокруг, и находиться здесь и сейчас, как Дэн Миллмэн в своем «Пути мирного воина». Радоваться мелочам, улыбаться распустившемуся цветку — с сакурой после памятного совместного ханами возникли проблемы, потому что за неимением ромашек в порыве обиды вся она была злостно ощипана на предмет «любит-не любит». Какая уж тут совершенная красота. Он невольно вспомнил чашку, подаренную Масао-сэнсэем, золотые трещины на фоне глубокой лазурной синевы. Мама пришла в восторг и упросила Витю поставить ее на полочке на кухне, чтобы все желающие могли рассмотреть маленький шедевр керамического искусства, а он так и не смог объяснить, что смысл подарка заключался в другом. Так странно. Каких-то две недели на родине Юри, и мысли окончательно обрели глубину. До этого момента Витя и не знал, что подобной глубины понимания мира все восемнадцать лет жизни ему не хватало. — Виктор, идешь? Каэдэ тенью застыла на пороге. На ее лице угадывалась смутная улыбка, полная светлой грусти подобно осенним стихам. — Как будто положил я в изголовье жемчужину печали, сквозящую прозрачной синевой… — тихо пробормотал он себе под нос. — Всю ночь до самого утра… я слушаю, как стонут сосны. Все-таки услышала. Каэдэ в три шага пересекла расстояние до окна и смешно потрясла ногой — она была босиком, а на пол успела натечь вода. — Единственное стихотворение Исикавы Такубоку, которое мне действительно нравится. Витя хмыкнул: — Единственное стихотворение Исикавы Такубоку, которое мне известно. — Знаешь, он умер в двадцать шесть лет, от туберкулеза. Всего в двадцать шесть, а столько всего успел за такую короткую жизнь. А еще он боготворил вашу русскую литературу. — Серьезно? — Даже написал танка в честь одной из героинь и звал ее именем свою дочку. Какой героини, не скажу, вроде из романа Достоевского. Соня, кажется. — Соня? Сонечка Мармеладова, из «Преступления и наказания»? Каэдэ только усмехнулась: — Тебе виднее. — Да я как бы не эксперт в литературе. — Да я как бы тоже. Года полтора назад, когда мы проходили японскую поэзию двадцатого века, Хаято поругался с преподавателем на уроке, тот задал ему огромный реферат по творчеству Исикавы-сэнсэя, но в итоге доклад писала я. Что-то даже запомнилось, как видишь. — У тебя вообще хорошая память. Она задумчиво подперла рукой подбородок, проводив глазами очередной зигзагообразный всполох посреди черноты. — Мы с Хаято всегда любили грозы. Однажды он даже пытался поймать молнию, представляешь? — Каэдэ покачала головой. — Как именно? — Приклеил металлический штырь к стеклянной банке и выбежал на улицу под дождь. — Гениально. — А то. Родители, когда увидели, чуть не поседели. — Могу представить. От Хаято Витя уже знал, что они с Каэдэ вместе выросли: их отцы стали бизнес-партнерами задолго до рождения детей, матери дружили, а они сами довольно долго искренне считали друг друга братом и сестрой. Будто прочитав его мысли, Каэдэ сказала: — У нас в детстве были прозвища. Часто бывает, что если в семье не один ребенок, а несколько, то один из иероглифов имени у них общий. В Китае это больше распространено, но и здесь не такая уж редкость. Мы все время проводили вместе, ходили в один детский сад, потом в начальную школу, среднюю, старшую. Как близнецы, только дни рождения у нас разные. Хаято придумал, что нам тоже стоит иметь один общий иероглиф если не в именах, то хотя бы в прозвищах. — И что за знак он выбрал? Каэдэ кивком указала в сторону грозового фронта: — Rai. Раймэй и Райко. Гром и молния. Потому что они неотделимы друг от друга. — Сначала молния сверкает, а потом уж гром гремит. — Как-то так. Потом аниме вышло, «Владыка скрытого мира», которое Nabari no Ou, по одноименной манге, так там среди второстепенных персонажей были брат и сестра — Симидзу Райко и Симидзу Раймэй. Вот мы посмеялись. Витя заинтересованно хмыкнул. — Ты уверена, что Хаято не спер из манги сию гениальную идею? — Столько лет прошло, до сих пор не сознался. В аниме у Райко, кстати, розовые волосы. Я как-то предлагала Хаято перекраситься, но он отказался. — А у Раймэй? — Светлые. Под блондинку, — Каэдэ накрутила на палец каштановую прядь. — И нет, я никогда не пыталась перекрасить свои. — Я бы посмотрел. — Хаято сказал то же самое. В том, как говорила о нем Каэдэ, сквозила любовь. Обманчиво хрупкая, как сливовые цветы, укутанные снегом. Витя устало потер лоб — так и стихами заговорить недолго, хотя ощущения ему в целом нравились. Логика без капли конкретики. Ненавязчивая философия. Понятная простота. — Япония — удивительная страна. Каэдэ вопросительно приподняла брови, но перебивать не стала, ожидая, пока он договорит сам. — Здесь можно обрести лучшую версию себя. Словно находишь что-то жизненно необходимое, только пока не найдешь, не подозреваешь, что именно было тебе нужно все это время. — Не думаю, что это связано со страной. Скорее уж с людьми, близкими по духу. Однако не буду отрицать, что подобное внимание к моей родине мне искренне приятно. — И это тоже. Я и переезжать-то сюда не собирался, упирался всеми конечностями. Родители приволокли. А оказалось, что именно тут мое место. — Если ты знаешь, где твое место, я тебе завидую. Витя покачал головой. Ощущение дома в Петербурге, эфемерное, зыбкое и какое-то нереальное, напоминало населяющих город призраков. Ощущение дома в Японии обладало привязкой к реальности толщиной с корабельный канат. Дом был в квартире Юри и у него же на работе, на хоккейном катке у школы, в «Ю-топии Кацуки» и в запахе глициний на обзорной площадке Хасецу-дзё. Юри тоже был домом. Неизвестно, сколько еще бы они с Каэдэ проторчали на балконе, если бы за спиной не раздался возмущенный окрик Хаято: — Вы чего застряли?! — Обсуждали творчество Исикавы Такубоку, — не моргнув глазом выдал Витя. И ведь не соврал — исключительно для того, чтобы полюбоваться смешно вытянувшимся лицом Хаято. Как в школе, когда подарил ему магнит с маскотом Хасецу-дзё: сделан магнит был так себе, а крылья у того журавля с самого начала были кривоватые… — Грустные звуки ночные скупо падают в тишине. Я одиноко брожу, словно их подбираю один за другим с земли. Каэдэ потянула его за рукав: — Это из того же сборника. «Под привольный шум осеннего ветра». Пойдем? Витя закрыл окно и напоследок щелкнул пальцем по фурину; колокольчик, уловив колебания воздуха, хрустально зазвенел. Красный кругляшок с цифрой «три» у иконки Line безмолвно вопиял о непрочитанных сообщениях: одно уведомление в общем чате с Юри и Пичитом, где Пичит спрашивал, как они съездили в Хасецу, но никто ему так и не ответил, по причине чего возмущенный до глубины души таец завалил беседу гневными стикерами, другое тоже от Пичита, но уже в личном диалоге, пусть и примерно с тем же содержанием, третье… третье было от Юри. «Разгребаю праздничные завалы на работе, вряд ли смогу вырваться на тренировки раньше следующей недели. Встретимся в пятницу?» В пятницу, значит… Раньше он бы психанул от перспективы не видеть Юри целую неделю, а теперь первой мыслью были совместные выходные. Ведь если Юри решился, он пойдет с ним до конца? — Виктор, срочно нужен новый мозгоштурм, — Хаято грохнул на стол стопку исписанных листков, которые тут же разлетелись в разные стороны. «Ок», — быстро отправил Витя в диалог с Юри. — Мне приходит в голову только что-то вроде «быстрее, выше, сильнее». Ну, олимпийский девиз, все дела. — Мне нравится эта идея. Выше… нужно метить выше, как в той поговорке: целься в небо, тогда, даже падая, приземлишься на облака. When you are aiming high, climb a little higher, типа того. — Наверное, есть смысл писать как раз об этом? Витя пожал плечами. Будучи профессиональным спортсменом, он привык ставить максимально конкретные цели: набрать определенное количество баллов за программу, выиграть определенное соревнование, выучить новый элемент к определенному сроку… Но, как показал давнишний разговор с Хаято, не у всех был дядя Яша, с детства вбивающий в дурные головы разницу между целью и мечтой. В голове почему-то крутился текст старой доброй песни Lumen: «Гори, но не сжигай, иначе скучно жить! Гори, но не сжигай, гори, чтобы светить». Слово «сжигай» выбивалось из последней строки как неудавшийся шаг со сменой ребра в хореографической дорожке. — Гори, но не сгорай, — пробормотал Витя, косясь на моток спутанных проводов. — Гори, чтобы светить. Хаято одарил его странным пронизывающим взглядом, но промолчал — видимо, и так услышал то, что хотел понять и услышать. С ним и Каэдэ было на удивление легко. С остальными ребятами из класса тоже, но то ли в памяти отложилось, что именно они двое дольше всех пытались вытащить его из раковины в начале учебного года, то ли посиделки с ними напоминали совместные прогулы тренировок и побеги на квартирники с Гошей и Милой, но в их компании Витя не чувствовал себя третьим лишним. Что особенно удивительно, учитывая, что по факту он им как раз-таки был. — Никифоров, не смей трогать пульт! Витя, в ходе раздумий потянувшийся к рычажкам на панели, рефлекторно отдернул руку. Хаято закончил возиться с предусилителями и теперь стучал пальцем по тачпаду, выставляя нужные параметры. — Не хочу обидеть, Виктор, — экран макбука завесили всплывающие окна настроек, — но к такой технике тебе подходить противопоказано. — Ладно-ладно, намек понял. — Это был не намек. Собьешь мне звук, придушу. Витя сгреб со стола несколько верхних листов из стопки и устроился с ними в кресле-мешке, притулившемся в углу. Мобильник коротко завибрировал в кармане. Сообщение. «Все в порядке?» — от Юри. «Я отсюда чую, как ты загоняешься, — настрочил в ответ Витя. — Я знаю, что тебе нужно время наедине с собой, и не переживаю по этому поводу. И тебе не советую». Неровные строчки на бумаге скакали то вверх, то вниз. Он бессовестно соврал. Конечно, он не дергался так сильно, как мог бы, и старался решение Юри уважать, но после Хасецу остаться вдруг одному оказалось… странно. «Какое у тебя любимое стихотворение Исикавы Такубоку?». Витя был уверен, что оно есть. Отправлено. Доставлено. Прочитано. «Не знаю, когда даже плакать я разучился. Неужели нет человека, чтобы тронул душу мою до слез?». В носу предательски защипало: в тридцати одном слоге этой танка был весь Юри. Который даже не стал интересоваться, почему Витя вообще задал ему такой вопрос. Просто ответил. «Точнее, их, пожалуй, два. Второе — «Не знаю, отчего мне кажется, что в голове моей крутой обрыв, и каждый, каждый день беззвучно осыпается земля». Оба из одного и того же собрания сочинений. У меня дома есть, можешь взять почитать, если любопытно». Витя улыбнулся и отправил в чат шеренгу смайликов-сердечек. Цинь однажды упоминал, что в китайском языке идиома, означающая незнайку, звучит как «один вопрос и три «не знаю». Для круглого счета до трех не хватало еще одной танка с похожим началом. Поискать, что ли? Хаято за синтезатором наигрывал придуманную им мелодию в нескольких разных вариациях, то и дело меняя какие-то мелкие детали. Каэдэ забрала себе вторую половину черновиков текста и задумчиво покусывала карандаш, подчеркивая наиболее удачные фразы. Когда обсуждать вопрос, не суть важно, какой именно, одновременно берутся двенадцать человек, процесс так или иначе превращается в базар. Поэтому они договорились записать все возможные идеи, любимые выражения и слова, скидать их вместе и отдать Каэдэ, Хаято и Виктору, чтобы они втроем уже разбирались с итоговой версией. Витя обвел в кружок слово «целеустремленность». — Смотри, — Каэдэ придвинула к нему очередной листок, криво вырванный из блочной тетради. — Мне кажется, хорошо сказано. — Time and tide wait for no man ever, — зачитал он. — Время и прилив никого и никогда не ждут. Ты права, надо взять. Кто это писал, Нора? — Нет, у нее не такой ужасный почерк. Дзиро, наверное. В голове крутилось сказанное ранее Хаято «Higher» — чем не название? — Give a little try, give a little more try, never fall in line to escape the torment, climb a little higher… Музыка резко оборвалась, и Витя понял, что под тот кусок клавишной партии, который повторял Хаято последние минут пятнадцать, пропел вслух предыдущую строку. Постарайся, постарайся еще, никогда не пытайся приспосабливаться ради того, чтоб избежать страданий. На первый взгляд звучало как бред, но в целом… даже неплохо. — Знаешь, страданий нам и так по жизни хватает, давай на что-нибудь более позитивное поменяем, — хмыкнул Хаято, делая в нотной тетради какие-то пометки. — Может, never fall in line for a fleeting moment? Тоже ведь верно. — Запиши это, пока не вылетело из головы! На уроках они втроем занимались тем же самым: перекапывали разрастающиеся вокруг бумажные джунгли и переписывали черновик за черновиком. Витя скинул готовый кусок куплета Крису для экспертной оценки — друг прислал стикер в виде смеющегося щенка, посоветовал поменять местами две строчки и пожелал удачи на творческом пути. Хаято записал дома штук пять разных версий клавишных и теперь придумывал партию для гитары, Каэдэ присылала в общий чат голосовые сообщения, в которых пыталась напеть все то, что у них на тот момент получилось. С Юри этапами работы над песней Витя не делился: хотелось показать уже готовый вариант, да и потом, он же наверняка придет на его выпускной и услышит ее вживую. Придет же? Они договорились встретиться в пятницу вечером на Акихабаре. Не самый подходящий вариант с учетом толпы фриков вокруг, но Витя вовремя вспомнил про то место, которое показал ему Хаято, чтобы помочь развеяться. Хотелось чего-то необычного, чего-то особенного, так почему бы и не залезть на рекламный щит над дорогой теплым весенним вечером и не проболтать до глубокой ночи? Это ведь благодаря вовремя ушедшему с этой станции поезду Юри не успел сделать пересадку, дав Вите шанс себя догнать. И это как раз от Акихабары они шли пешком прямо до Киншичо в тот вечер, когда впервые встретились, и после ночи фигурного катания, когда Витя благодаря Юри снова вышел на лед со своей программой. Было бы странно, став наконец парой, пойти на свидание куда-то еще. В пятницу после уроков Витя собирался к Хаято непривычно долго. Изначально планируя заскочить домой, только чтобы оставить школьный рюкзак и взять вещи на выходные, в результате он битых полчаса провел у гардероба, выбирая шмотки и чувствуя себя при этом полным идиотом. То, что дело дрянь, стало очевидным, когда он понял, что всерьез подумывает нацепить юниорский костюм с программы «Il Mostro». Маккачин негромко гавкнул с кровати — очевидно, выражая согласие с тем фактом, что крыша у хозяина окончательно уехала в неведомые дали. Рыкнув от злости, Витя сунул руку в глубь шкафа и вытащил наугад одну из вешалок. И издал нервный смешок. На ней висела футболка, которую он надевал на ханами и тусовку Пичита, закончившуюся совершенно не так, как он надеялся. Но сейчас, оглядываясь назад, Витя мог сказать, что все было к лучшему. Пусть так и будет. Когда Витя добрался до квартиры друга, помимо Хаято и Каэдэ там обнаружился Цинь с гитарой наперевес, сосредоточенно разбирающий свою партию. Не хватало баса и барабанов, но Фил обещал прийти только на следующей неделе, а Алекса в преддверии предварительных тестов засадили за дополнительные занятия после проваленной контрольной по алгебре. Сам Витя по традиции пришел приседать всем на уши и размахивать помпонами, но Хаято неожиданно втянул его в попытки изобразить нечто, напоминающее бэк-вокал. Единственное, что радовало — то, что Крис этого не слышал. Оборжал бы по самое не балуйся. — Давайте я лучше буду на подтанцовке, а не на подпевке, а? — жалобно взмолился Витя, когда из-за непривычного напряжения голосовых связок заболело горло. — Танцевать-то, в отличие от пения, я умею! — Даже не надейся отвертеться, — Каэдэ снисходительно похлопала его по плечу. — Если уж работаем над песней вместе, то и выступать будем полным составом. Воистину. Никогда не сдавайся — позорься до конца. Из поезда на платформу Витя не вышел, а выбежал: по уши закопавшись в редактирование музыки и текста, они начисто забыли про время. Бег помогал свести на нет внутреннюю взвинченность; как бы он ни утверждал обратное, перед сегодняшней встречей он все равно психовал. Словно огонек света, ведущий его через мрак и темноту, на время скрылся в тени. Но стоило Вите увидеть одинокую фигуру у колонны, заклеенной плакатами недавно вышедшей компьютерной игры, как все встало на свои места. — Я минуту назад пришел, — смеясь, ответил Юри на сбивчивые извинения за опоздание. Витя взял его за руку и удовлетворенно вздохнул, когда Юри мягко погладил пальцами его ладонь. — Что будем делать? — Пойдем со мной. Хочу кое-что тебе показать. Юри с любопытством осматривал узкий балкон, когда Витя перекинул ногу через ограждение и одним прыжком перемахнул на соседнюю крышу. — Виктор, с ума сошел? — испуганно прошипел Юри, повиснув на перилах. — Забирайся, будет круто! Когда они сидели здесь с Хаято, в памяти была лишь вечеринка Пичита и поцелуй на танцполе, после которого хотелось выть. Сейчас Витя смотрел, как Юри, продолжая ворчать себе под нос, перешагивает с балки на балку, и чувствовал ни с чем не сравнимое спокойствие — будто весы, чьи чаши раскачиваются то вверх, то вниз в безуспешном поиске равновесия, наконец остановились на одной высоте. Все правильно. Все так, как и должно быть. Витя прислонил рюкзак к рекламному щиту рядом с рюкзаком Юри, с трудом впихнул между ними пакет из конбини, щетинящийся одноразовыми палочками для еды. — Думал, поем на работе, но как-то не сложилось. — Еда никуда не убежит. — Точно. Витя уселся на стыке широких опор. А потом… Юри снял очки и убрал их в карман рубашки. Острый металлический край упирался в бедро, сверху грохотала электронная музыка, снизу доносился людской гомон и гул проезжающих машин. Юри близоруко прищурился, и к вискам потянулись лучики мелких морщинок. Их хотелось разгладить, будто складки на ткани, и Витя не удержался: повторил привычный жест бывшей одноклассницы из Петербурга, аналогично страдающей от проблем со зрением, — прижал подушечку пальца к коже у уголка глаза и слегка оттянул его в сторону, заставив Юри сощуриться еще сильнее. — Что ты делаешь? — с улыбкой спросил тот, не делая, впрочем, ни малейшей попытки отстраниться. — Стареешь, — притворно-тяжко вздохнул Витя. — Вон уже морщины пошли, разглаживать приходится. Юри шлепнул его по локтю и сам же рассмеялся в голос. Витя залюбовался редким зрелищем: искренние положительные эмоции на любимом лице. Порыв влажного весеннего ветра швырнул волосы за спину, обжег жаром щеки; Юри гипнотизировал прилипшую к шее прядку, которую Витя хотел было убрать, но, наткнувшись на его взгляд, убрал руку. Наверное, стоило что-то обсудить, о чем-то договориться, вот только разговоры у них, раз уж он решил вспомнить последние недели, не особо клеились. — Если ты спросишь, не передумал ли я быть с тобой, клянусь, я столкну тебя отсюда прямо на шоссе, — брякнул Витя первое, что, минуя мозги, само попросилось сорваться с языка. Юри издал нервный не то всхлип, не то смешок, и Витя готов был поклясться, что он либо хлопнет ладонью себе по лбу, либо закатит глаза, но он не сделал ни того, ни другого. Он придвинулся ближе к перекрестью узких балок, цепко ухватил Витю за ворот джинсовой куртки и поцеловал. Уверенно и жадно-дразняще. Мозг сделал Вите ручкой и уплыл окончательно. Юри шикнул, когда Витя на мгновение сжал его губу зубами и с силой прошелся по укусу языком, и в отместку с упоением прочертил ногтями несколько горящих полос на его затылке. Огладив выступающие позвонки, резким движением намотал на запястье длинный хвост и потянул за него. Витя подавился хриплым стоном, который отозвался глухой вибрацией где-то в горле. Сколько раз он представлял себе эту картину: Юри целует его, нетерпеливо и жадно, тянет за волосы, заставляя запрокинуть голову, касается губами подставленной шеи, прикусывает кожу на выступающей ключице, после чего опрокидывает его на кровать, прижимая обе руки к смятой простыне. Словно услышав эти мысли, Юри сдвинул мешающуюся ткань и не то поцеловал, не то впился зубами ему в плечо, оставив на коже расцветающий синяк. «Мое», — говорил каждый его жест, каждое движение, и сознание плавилось, превращая мысли в липкую кашу, а ноги в желе: не сиди Витя на неудобной железке на высоте пяти этажей, упал бы там же, где стоял. И сразу — на колени. Даже не от прикосновения. А от одного лишь этого взгляда. Руки дрожали. Юри наверняка почувствовал эту стыдную дрожь, когда Витя, на мгновение зажмурившись для храбрости, выдернул из брюк заправленную в них рубашку и скользнул ладонями под тонкую ткань. Кожа к коже, глаза в глаза, ставшие слишком узкими джинсы и четкая уверенность, что окажись они прямо сейчас в квартире Юри, дальше прихожей они бы не ушли. — Еще парочка таких поцелуев, и я затащу тебя в ближайшую подворотню. И мне абсолютно похуй, увидит нас кто-нибудь или нет, — жарко прошептал Витя прямо в его манящие губы, невесомо, почти целомудренно коснувшись их своими. У Юри очаровательно покраснели кончики ушей. Будто это не он только что сделал все возможное, чтобы Витя готов был отдаться ему… как там любила описывать Мила категорию идеальных в своем понимании мужиков? Дала бы на еже, в гараже и в муравейнике? Вот же лезет в голову гребаная чушь. — Зачем подворотня, когда есть лав-отели? …не такая уж чушь. Когда Юри ловко сдернул куртку с его плеч, Витя подумал, что не уверен насчет лесной живности, но если бы под ними сейчас проломились железные балки, ему было бы начхать на перспективу фигурно размазаться по асфальту пятью этажами ниже. Идея с отелем грозила стать здравой. Впопыхах они чудом не забыли рюкзаки, но оставили пакет с покупками. В ожидании лифта Витя сполз по стене, пока Юри, нацепив очки, лихорадочно гуглил в телефоне адреса вакантных мест, куда можно завалиться в самое что ни на есть ближайшее время. Когда за ними захлопнулись автоматические двери, и кабина поехала вниз, взгляд невольно зацепился за кнопку аварийной остановки. Пятый этаж. Четвертый. Третий. Недолго думая, Витя надавил на кругляшок с нарисованным сверху желтым колокольчиком. Лифт со скрежетом дернулся и затих. — Что, прямо здесь? — выдохнул Юри. Но его рюкзак уже грохнулся на пол. — Я не стану возражать, даже если ты прилюдно разложишь меня на проезжей части, такой ответ тебя устроит? — Вполне. Пряжка ремня, выскальзывающая из пальцев, не желающая поддаваться собачка молнии на джинсах. Отражение в запотевшем от духоты зеркале, подернутое туманной дымкой. Витя восторженно охнул, когда его вдруг подхватили под бедра и впечатали спиной в стену. Глаза Юри, несмотря на яркий искусственный свет, казались бездонно черными. Никто и никогда не смотрел на него вот так — с неприкрытым желанием и безумной любовью одновременно. Не сводил с ума жгучими до мурашек поцелуями. Несколько синхронных движений рукой, секунда разноцветных звездочек под веками, и по ладони растеклась липкая горячая жидкость. Твою ж мать.***
Юри планировал не торопиться. Сначала выбил себе несколько дней на подумать и пройти все стадии принятия, потом передвинул встречу со среды на пятницу, прикрываясь завалами на работе, которые вопияли почти месяц и вполне могли продолжать в том же духе без его участия, потом еле уговорил себя доехать до Акихабары, чуть в панике не сиганув по дороге под ближайший поезд. Слишком быстро. Слишком резко. «Ты совсем не понимаешь слова «да», верно?» — голос Виктора отозвался в мыслях, повторяя часть сказанного на пляже Хасецу. Его признание. Виктор выбрал его. Неважно, почему и как, но выбрал, а с выбором и желаниями любимого человека нужно считаться, верно? Юри с чувством приложился затылком к бетонному столбу у выхода со станции. Разве он сам не хотел того же, где-то очень глубоко, внутри своей души, которую острыми осколками успело порвать в клочья? Разве с Виктором его серая жизнь не обрела желанные краски? Разве… разве, даже если все закончится, он когда-либо будет сожалеть об этом? — Юри, прости, мы у Хаято зависли и про время начисто забыли, давно ждешь? Запыхавшийся Виктор был прекрасен. Как луна, вышедшая из облаков туманной ночью, как перезвон ветряных колокольчиков посреди тишины горного храма, как дивная песнь о далекой весне — ёкай бы побрал литературные эвфемизмы. — Нет, минуту назад пришел, — с улыбкой ответил он когда на самом деле хотел ответить: «Всю жизнь». Виктор был прекрасен, и Юри любил его так сильно, как никогда не любил ни Широ, ни Брайана, ни кого-либо другого. Юри напрочь забыл о своих планах, когда, бросив на пол ключи и рюкзак, он рывком втянул Виктора в квартиру и захлопнул дверь. От Акихабары до Киншичо решено было доехать на разных поездах и от станции идти порознь: то, что в обычное время показалось бы лютой дичью, сейчас выглядело единственным разумным решением. Потому что Виктор, нетерпеливо дергающий правой ногой в попытке скинуть кроссовку, обхватил ладонями его лицо и гладил его щеки: зачарованно и очень-очень нежно. Юри невольно облизал губы, и в широко распахнутых синих глазах напротив взорвались звезды. Виктор улыбнулся, с грохотом отшвырнув наконец обувь, качнулся ему навстречу и поцеловал. Руки нащупали в волосах тонкую резинку. Виктор зашипел, чуть не прикусив ему язык, когда освободившаяся серебристая волна рассыпалась по плечам. Юри обожал его волосы: тяжелые, шелковистые, текучие, словно отрез дорогой ткани, который хотелось пропускать меж пальцев, наслаждаясь прикосновениями к коже. — Ты ботинки снять не хочешь? — насмешливо фыркнул Виктор прямо в поцелуй. — И пиджак тоже бы не мешало. Никогда в жизни не заходил в дом в обуви — и на тебе. Чертыхнувшись, Юри выбрался из зашнурованных ботинок и отпинал их в сторону татаки, пообещав себе разобраться с бардаком попозже. — Только ботинки и пиджак? Пиджак повис поверх джинсовой куртки Виктора, которую тот как раз швырнул на вешалку мгновением раньше. — Нет, — взгляд Виктора стал многообещающим. — Не только. Под воротом мелькнула оставленная им самим бордовая отметина. Запоздалое осознание, что именно в этой футболке Виктор танцевал с ним на вечеринке у Пичита полтора месяца назад, нагнало исключительно вовремя — когда ладонь, огладившая спину, коснулась обнаженной кожи. Хотелось подхватить Виктора на руки, как сегодня в лифте, добраться до кровати, уложить на покрывало и делать с ним все, что он представлял себе в самых смелых мечтах. И Виктор бы ему позволил. Но если сейчас сорваться и потерять контроль… Легкий поцелуй между бровей заставил удивленно моргнуть. Виктор — когда успел? — ослабил и стянул с него галстук, расстегнул пару верхних пуговиц на рубашке и с улыбкой принялся за следующие. — Мне страшно спрашивать, о чем ты думаешь с подобным выражением лица. В голосе слышалась неуверенность. Хотя, если говорить честно, после всего, что Юри невольно заставил его пережить, на его месте он бы тоже в себе сомневался. Как он в принципе мог представить себе жизнь без Виктора? Хорошо, вовремя одумался, пока не стало слишком поздно, придурок чертов! Юри снял очки, положил на стопку книг в прихожей; шагнул вперед, обрисовал пальцами контур любимого лица, обычно бледного, а сейчас горящего ярким лихорадочным румянцем, поцеловал доверчиво раскрывшиеся навстречу губы. Целовался Виктор восхитительно: пылко и горячо, но при этом упоительно сладко, боги, он уже забыл, каково это, когда тебя любят и хотят вот так — безусловно, в любом состоянии и настроении, просто потому что ты это ты. Забыл — а знал ли вообще? — Я в небо полечу с тобою вместе, — произнес Юри то единственно правильное, о чем стоило говорить. И потянул Виктора за собой. Скай Три за стеклом сияла разноцветной свечой в потемневшем небе, в комнате же царил мягкий полумрак. По его просьбе Виктор сел на краю кровати к нему спиной, вытянув ноги к подушкам, а Юри, забрав со стола расческу, опустился на колени. Когда деревянные зубчики коснулись макушки, Виктор удивленно обернулся и даже приоткрыл рот, но Юри прижал пальцы к его губам, призывая к молчанию. — Не торопись. Все будет. Сегодня. Сейчас, — по слову на каждый судорожный вдох и выдох. — Ты мне веришь? Вместо ответа руку обожгло поцелуем. Юри кивнул сам себе и, стараясь до поры до времени унять участившееся дыхание, вновь провел расческой по струящемуся серебряному водопаду. Кончики немного запутались, и он сгреб волосы в ладонь, аккуратно их разделяя: прядь к пряди, волосок к волоску — будоражащий своей интимностью процесс. Почти как в Хасецу, когда Виктор сидел на подоконнике его детской спальни, а он, ворча как старый дед, вычесывал липкие куски полузасохшей гончарной глины… — Чтобы ты знал. Я даже матери не даю прикасаться к моим волосам. Много лет не разрешал никому. Кроме тебя. Юри молча пробежался пальцами по его голове, мягко помассировав кожу, подцепил несколько тонких прядок и начал медленно заплетать их в косу. Снял с запястья резинку, закрепил свое творение, оставив короткий хвостик, чуть-чуть не доходящий до поясницы. Как у русских красавиц из детских сказок и классической литературы — коса до пояса. Юри перебросил ее Виктору на левое плечо и прижался губами к затылку, целуя вдоль линии роста волос; рваный выдох был ему наградой. Светлая кожа, мелькавшая в многочисленных прорезях на ткани, покрылась мурашками; Виктор дрожал под его прикосновениями, и холод здесь был ни при чем. — Говори, — попросил Юри, запуская руки ему под футболку, мягко оглаживая бока и живот. — Чего ты хочешь. Как ты этого хочешь. Я все сделаю. В другой ситуации Виктор не преминул бы прицепиться к словам и сторговаться на чем-то, крайне выгодном для себя и наверняка смущающем для Юри. Сейчас он лишь развернулся к нему лицом, посмотрел снизу вверх — от жадного пылающего взгляда брюки стали еще более тесными, чем минутой назад, — и произнес: — Хочу раздеть тебя. И чтобы ты потом раздел меня. — Хорошо. Было нечто завораживающее в том, как Виктор расстегивал на нем рубашку и ремень. Не спеша, с искренним предвкушением, написанным на лице, словно снимал упаковку и ленточки с долгожданного подарка, желая растянуть удовольствие. Распахнув ее, он прижался губами к животу чуть повыше пупка; оставил легкий укус, потерся носом, как кот, требующий ответной ласки. Ремень, звякнув пряжкой, упал на пол, коротко вжикнула молния, и Юри переступил через брюки, черной кляксой расплывшиеся под ногами, заодно стянув носки. И едва не взвыл, когда Виктор с шальным терпким блеском в глазах погладил его член через трусы — точно так же, как уже делал сегодня, но теперь все почему-то ощущалось пронзительнее и ярче. — Твоя очередь, — хрипло произнес он. И откинулся спиной на покрывало. Несмотря на то, что жгучее возбуждение уже стягивалось в узел в низу живота, Юри не стремился ускорить события: провел языком за ухом, укусил за мочку, обласкал пальцами мягкий изгиб шеи, где она переходила в плечо, и выступающие ключицы. Раскрываться до беззащитности перед другим человеком, даже любимым, в первую очередь волнительно. А во вторую — страшно. Он медленно потянул вверх ткань футболки, одновременно проводя ладонями по льнущему к нему горячему телу, сжал аккуратную бусинку соска и, услышав в ответ тихий стон, отбросил одежду в сторону. Виктор обвил руками его шею и дернул на себя так сильно, что Юри едва не упал, оставшись без опоры. — А теперь я хочу, чтобы ты перестал тормозить, — Виктор уставился на него с притворным недовольством. — Пожалуйста. — Как пожелаешь. Юри заткнул ему рот поцелуем, что-то простонал, покусывая влажные от слюны губы, просунул колено между его ног и потерся пахом о бедро. Виктора словно подбросило, но Юри, одной рукой прижав к подушке его запястья, другой уже снимал джинсы вместе с бельем. — Да… вот так… — восхищенно пробормотал Виктор, закидывая ногу ему на поясницу и притираясь ближе. Юри подхватил его под колено, мазнул губами по коже, вжал пальцы сильнее, чувствуя, как перекатываются под ними мышцы. Виктор скребанул ногтями по его спине; наверняка останутся следы — эта мысль приносила горячее удовлетворение. — Я столько всего хочу с тобой сделать, — шептал Юри ему на ухо, с силой проводя вверх и вниз по его горячему члену. — Ты даже не представляешь… Он погладил влажную головку, и Виктора под ним тряхнуло, как от разряда током. Расфокусированный взгляд, блаженный и какой-то абсолютно безумный, румянец на обычно бледных щеках, похожий на акварельные мазки розовой краски, растрепанные, выбившиеся из косы волосы, от пота прилипшие ко лбу и вискам, колотящееся сердце — Юри с трудом верил, что все это из-за него и для него, но уже не смог бы отказаться. Пропади оно все пропадом. Когда он встал с кровати, чтобы достать упаковку презервативов и тюбик со смазкой, Виктор приподнялся, опираясь на локти, на мгновение уставился на него своими невозможными глазами… и слегка раздвинул ноги. Юри будто опалило этим ярким, ничем не прикрытым желанием. Со сдавленным рыком он подмял Виктора под себя, жадно припав губами к бешено пульсирующей жилке на шее. — Наконец-то-о-а-а-х, — простонал Виктор, когда Юри проехался своим членом по его. — Господи, блядь, трахни меня уже! Юри выдавил на руку прохладный прозрачный гель и аккуратно протолкнул внутрь первый палец. Виктор прикрыл глаза; дыхание вырывалось изо рта нервным свистом. Было настолько правильно поймать его губами, а после умирать от голодного взгляда из-под опущенных ресниц и понимания, что еще никто не касался Виктора вот так: не потому, что никто не стремился, а потому что он никому не позволил. Но вот они. Здесь и сейчас. Вдвоем. За первым пальцем последовал второй, чуть позже — третий; терпение даже Юри давалось с огромным трудом, что уж говорить о Викторе, никогда им не отличавшемся? Когда Юри, вытащив пальцы, вновь утянул его в долгий страстный поцелуй, тот вдруг замер и, все еще хватая ртом воздух, попросил: — Когда мы… я хочу тебя видеть. Юри кивнул — и удивленно охнул, когда его опрокинули на спину и оседлали сверху. Ладони сами сжали его бедра, продвигаясь выше, до самой талии; Виктор с негромким «можно?» зашуршал упаковкой и, получив очередной кивок в ответ, раскатал презерватив по его члену. Выглядел тот при этом так невинно и одновременно развратно, что Юри готов был кончить от одного этого зрелища. Его персональный наркотик. И — Виктор со шкодливой ухмылкой облизал зацелованные губы — личная порнозвезда. — Где ты только этому научился, — бессвязно пробормотал Юри, когда Виктор выдавил на него полтюбика геля и теперь тщательно размазывал по всей длине. Тот сдавленно хихикнул: — Потом расскажу. Улыбаясь так, словно перед ним находилась сбывшаяся мечта всей жизни, Виктор чуть привстал и раздвинул колени шире. Юри, одной рукой удерживая его за бедро, другой приставил член к его горячему входу. И застонал в голос, когда Виктор начал медленно на него опускаться. Теснота и жар сводили с ума. Юри сжимал его талию и как зачарованный смотрел, как Виктор откидывает голову назад, обнажая пестрящую засосами шею, и целиком принимает его в себя с тихим протяжным всхлипом. В голове будто взорвался фейерверк, а перед глазами заплясали искры; Юри двинул бедрами вверх, заставляя Виктора насадиться глубже, и получил в благодарность такой сияющий взгляд, что под ним не жаль было сгореть дотла. — Как же охуенно, — прошептал он, не шевелясь. — Не думал, что будет вот так… Юри не двигался, давая ему время привыкнуть — лишь невесомо гладил его бока и грудь, одуревая от прикосновений к мягкой, немного влажной коже. Виктор, упершись ладонью ему в живот, приподнялся на нем и опустился снова, уже быстрее, всем своим видом показывая, что слишком нежничать он не настроен. Юри крепко обхватил его обеими руками и прижал к себе, толкаясь в него резко и рвано, с каждым движением выбивая из него яростные короткие вскрики. — Только не останавливайся, о-о-ох, прошу, — Виктор смотрел на него с восторженно-отчаянным выражением лица, и Юри не мог не целовать его, жадно и голодно, когда наконец дорвался до того, кого хотел так сильно. Знал, что и Виктор чувствует то же самое, и потому так несдержан. Это было последней связной мыслью: все остальные склеились в липкий горячий ком. Сознание отключилось; острая волна удовольствия полоснула по нервам, и Юри вцепился зубами Виктору в шею, чувствуя, как сгорают все возможные предохранители. Все еще не придя в себя, он кое-как протиснул между ними руку и коснулся его твердого члена, истекающего смазкой. Виктор, сорвавшись, выдохнул с коротким не то всхлипом, не то стоном и упал на него сверху, прижимаясь так близко, словно хотел забраться под кожу и стать с ним единым целым. Пробуждение наступило внезапно. Казалось, Юри на минуту закрыл глаза, забывшись сном, а день, плавно перевалив за полдень, уже медленно, но верно клонится к закату. По телу разливалась приятная усталость: мышцы болели, как от хорошей тренировки после долгого перерыва, и двигаться не хотелось совершенно. Правая рука затекла так, что при попытке пошевелить пальцами отреагировала не сразу; Юри с трудом повернул голову и уткнулся носом в знакомую серебристую макушку. Устроившись щекой у него на плече, рядом спал Виктор. Детали прошедшей ночи закрутились разноцветным калейдоскопом, и по спине побежали мурашки. Вот Виктор плавится под прикосновениями, вот сбивается под ногами перепачканная простыня, вот они в обнимку сидят в горячей ванне, целуясь лениво и сладко, а потом под душем Виктор толкает его к стене и опускается перед ним на колени… Вот Юри зарывается пальцами в окончательно растрепавшиеся волосы, держит его за руку, вжимая своим телом в скрипящую кровать, и не может остановиться даже тогда, когда рассветное солнце золотит любимое лицо нежными лучами. Тело словно обдало кипятком. Что же он, черт возьми, натворил? Стараясь не разбудить Виктора, Юри кое-как высвободил руку; тот нахмурился во сне, подтянул к себе подушку и, обхватив ее всеми конечностями, довольно засопел в мятую наволочку. Спящим Виктор выглядел младше. Черты лица, обычно резкие, приобретали мягкость, колючие льдинки в глазах прятались за тенью от длинных ресниц. Юри, не удержавшись, отодвинул в сторону лохматую косу, грозившую задушить Виктора во сне, и вздрогнул, увидев на шее россыпь багровеющих отметин. Безумие. Ну ладно Виктор, в восемнадцать лет почти у всех ветер в голове, но он-то чем думал? Даже в свои школьные и университетские годы так не срывался, а тут… просто не устоял. Не смог отказать. Да и, если быть честным, не особо старался. И не жалел. Он хотел присвоить Виктора, сделать его своим во всех возможных смыслах, привязать к себе, чтобы он никогда уже не смог уйти, как уходили все остальные. Но разве обладал он правом решать за двоих? Юри осторожно сполз на пол, поежившись от внезапного сквозняка, холодящего босые ноги, проигнорировал раскиданную по комнате одежду и забрал из прихожей оставленные там очки. Юркнул в ванную, заперся на задвижку и уставился на собственное отражение в зеркале. На голове воронье гнездо, шея такая же пятнистая, как у Виктора, на груди под ключицей — след от укуса, губы опухли так, что прикасаться больно. Сил хватило только на то, чтобы умыться и почистить зубы; душ теперь ассоциировался не с льющейся на голову водой, а с Виктором, смотрящим на него снизу вверх такими глазами, что от одного воспоминания внутренности скручивало в болезненный узел возбуждения. Ками-сама, помоги. Виктор все еще спал на развороченной кровати. Тонкое одеяло свисало с края, и Юри, подойдя поближе, аккуратно вернул его на место. После чего растянулся рядом, коснулся острых лопаток, похожих на сложенные крылья, с опаской пробежался подушечками пальцев по красным полосам на спине. Мысль, что на нем после вчерашнего не осталось живого места, прервалась, не успев целиком достичь сознания. Потому что Виктор сонно завозился под одеялом, перекатился на другой бок — лицом к Юри — и открыл глаза. Первым желанием было наброситься с поцелуями. Вторым — сбежать куда подальше. Третье оформиться не успело, потому что Виктор, подозрительно прищурившись, хриплым сорванным голосом произнес: — Так. Судя по взгляду, к началу самобичевания на тему «я не должен был» я уже опоздал. Юри вздохнул и с трудом заставил себя не прятать лицо в ладонях. Виктор всегда говорил, что подобные эмоции вечно написаны у него на лбу. — Ты можешь хотя бы сейчас не делать вид, что наши отношения — страшная ошибка? — он приподнялся на локтях и добавил: — Поздно пить боржоми, когда почки отвалились, знаешь ли. — Что такое боржоми? — Минералка такая. Не смей съезжать с темы! Юри поднял руки в знак капитуляции. Виктор, подсунув под спину все подушки, до которых смог дотянуться, устроился напротив и теперь выжидающе сверлил его глазами. — Я не собираюсь делать вид, что это ошибка. Я не жалею и не пытаюсь заставить сожалеть тебя. Я просто… не знаю, у меня такое чувство, словно… — Дай угадаю. Словно у тебя нет права так поступать, все это слишком быстро, ты не успел привыкнуть к мысли, что на днищенский офисный планктон вроде тебя позарилось божество вроде меня и все такое? Юри кивнул: — В том числе. Только я не считаю тебя божеством. — И на том спасибо большое, не прошло и года, — фыркнул Виктор. — Я знаю, что ты привык сомневаться во всех и вся, но я прошу, не нужно сомневаться во мне. В нас. В том, что между нами. Я не собираюсь обещать тебе любовь до гроба или что мы до конца дней своих не расстанемся, потому что это, во-первых, сложно реализуемо, а, во-вторых, тупо и нерационально, но я могу пообещать кое-что другое. Например, что не стану принимать важных решений в одиночку, не посоветовавшись с тобой, или что постараюсь не обмануть твое доверие. До тебя в моей жизни не было ничего даже близко похожего, а первый блин, — он хмыкнул и обрисовал в воздухе нечто, смутно напоминающее круг, — сам знаешь. От собственного идиотизма Юри захотелось приложиться об стену. На смену панике после нескольких правильных слов пришла всеобъемлющая благодарность, и самое малое, что он мог сделать — дать Виктору то, чего тот ждал, проснувшись с ним в одной постели этим утром. — Знаешь, ты гораздо мудрее и храбрее меня, — прошептал Юри, поцеловав его прямо в дернувшийся кверху уголок рта. — И я люблю тебя за это. Виктор рассмеялся нежным хрустальным смехом. — А я-то считал, причина в моей неотразимости и бесконечном обаянии. — Кто бы спорил. Последнее, что четко видел Юри до того, как Виктор снял с него очки, — сияющие глаза и чуть приоткрытые в улыбке дразнящие губы. — Ты же не думал, что мы закончили, правда? — лукаво ухмыльнулись прямо ему на ухо, прежде чем легонько куснуть за мочку. — Теперь твоя очередь говорить. — Что говорить? — Чего и как ты хочешь. — Могу пожелать что угодно? Виктор сполз на одеяло и утянул его за собой, скрестив ноги у него на талии. — Я же сказал, — он легонько лягнул Юри пяткой в поясницу. — Хоть так, как в первый раз. Хоть так, как вчера в душе. Да хоть у стены в вертикальном шпагате. Юри промолчал — лишь собственническим движением огладил его ногу и впился губами в нежную кожу на внутренней стороне бедра. При мысли о Викторе, стоящем лицом к стене, и его идеальной растяжке рот наполнился слюной. Фантазия дорисовала тот костюм со стразами, в котором он выступал в школе на ночи фигурного катания, и мозг поплыл окончательно. — Мне нравится ход твоих мыслей. Виктор, лежащий под ним, был сам грех, устоять перед которым не оставалось ни малейшего шанса. «Я создал монстра», — мысленно констатировал Юри, когда тот выудил из-под подушки полупустой тюбик смазки. — Ты завтра не встанешь, — Юри все же счел нужным предупредить, пусть затея и была заведомо обречена на провал. Виктор беспечно махнул рукой — мол, в первый раз, что ли? И, догадавшись, что железобетонный аргумент не впечатлил, добавил: — Если ты только посмеешь дать по тормозам — выкину с балкона. Свежо предание. — Да-да. Гораздо лучше, — Юри оставил под его челюстью короткий поцелуй и спустился ниже, касаясь губами оставленных им же отметин, — если утром тебе покажется, что по тебе проехался Нодзоми-шинкансен. — Недалеко от истины. — Я так понимаю, это комплимент? Виктор затрясся от смеха — счастливого и звонкого, как музыка ветра. А потом посмотрел на него невозможно синими глазами и выдохнул прямо ему в губы: — Хочу тебя. Виктор пробуждал в нем ранее не знакомое желание обладать. Юри никогда и ни на кого не смотрел как на вещь, но сейчас, даже когда Виктор действительно был его, в глубине души что-то животное и темное урчало подобно тигру, схватившему добычу. «Мое», — мысленно проговаривал Юри, почти вцепившись зубами Виктору в затылок, пока тот тихо постанывал от каждого толчка, от которого колени разъезжались в стороны, скользя по простыне. «Мое», — целовал до ноющих губ, ухватив пальцами за подбородок, и царапал ему спину, дразняще ведя по ней короткими ногтями. — Мое. Мой теперь, — шептал на ухо, не снижая темпа и лаская его рукой. И в напряженных мышцах осела тягучая приятная нега. На город опустились сумерки. Ведьмин час здесь короток: оглянуться не успеешь, а солнце уже ускользнуло за горизонт, уступив дорогу ночной темноте, такой густой, будто на небе одновременно выкрутили все лампочки. Юри бесцельно смотрел в потолок, наслаждаясь блаженной пустотой в мыслях. — Надо пойти хотя бы вскипятить чайник, — пробормотал рядом Виктор, еще глубже зарываясь в подушки. — Есть хочу. Но мне лень. — Мне тоже, — Юри протер глаза тыльной стороной ладони, после чего нацепил лежащие на тумбочке очки. Виктор крепко обнял его руками и ногами, намереваясь затащить обратно в одеяла, но Юри, осененный неожиданной идеей, подхватил его под колени, встал, слегка покачнувшись на месте, и бодро зашагал по направлению к кухне. — Ты псих, — выдохнул он, вцепившись в Юри, как утопающий — в плавающее на волнах спасительное бревно. — Тяжело ведь. — Ничуть, ты очень легкий. Он негромко шикнул, повстречавшись ногой с холодильником, и едва не разжал руки, когда Юри резко крутанулся на месте; стул, на который он собирался посадить Виктора, словно занесло куда-то в сторону, и Виктор вслед за ним с испуганным воплем шлепнулся на пол. Удержать равновесие не вышло, и вскоре Юри точно так же оказался на полу, потирая ушибленный копчик. — Ты живой? — с опаской поинтересовался Виктор. И шутливо потыкал в Юри пальцем; тот вздохнул и смерил его мрачным взглядом: — Романтический момент похерен. В холодильнике, по словам Виктора, повесилась мышь, но сил не осталось доползти даже до ближайшего конбини. Минут десять протупив в телефон, Юри заказал доставку из раменной, пока Виктор сосредоточенно выскребал из пластикового ведерка остатки мороженого. — Ты за неделю так ни разу и не дошел до тренировки? Виктор устало зевнул. — Нет. И не то чтобы отдохнуть хотелось, я и в Хасецу только с Минако-сэнсэй пару раз занимался. Просто уже выяснил как-то опытным путем, что бардак в голове и лед сочетаются плохо. А у меня в голове после возвращения царила мама-анархия. Юри подавил горестный вздох. Ясно же было, что Виктор, хоть и яростно утверждал обратное, не сможет не переживать, но эти пять дней разлуки после почти двух недель бок о бок слишком хорошо показали, какой стала бы его жизнь, сделай он другой выбор. И мозги, слава ками, окончательно встали на место. Ну, почти. — Хаято предложил всем вместе написать песню к выпускному, представляешь? — Виктор, воодушевленно жестикулируя, размахивал ложкой и чуть не угодил Юри в лоб, прервав тем самым очередной внутренний диалог. — Мы неделю херней в школе страдали только ради того, чтобы с темой определиться. — И что за тема, если не секрет? — Целеустремленность. Рабочее название пока «Higher», может, поменяем еще. Типа, целься как можно выше, выходи за рамки, забрался на ступеньку — заберись на следующую, и все в таком духе. Над словами мы втроем с Хаято и Каэдэ страдали, так что не текст, а обрывки строчек. Хотя Каэдэ попробовала спеть — получилось красиво. — Что, больше не фырчишь на школу? Виктор закатил глаза: — А смысл? До выпускного полтора месяца. — Разве это связано с оставшимся временем? Сколько помню, поначалу от тебя искры сыпались, стоило заговорить про учебу. А сейчас, по-моему, тебе там нравится. — Ты прав. Я… Я даже над прощальной речью уже думал. Правила такие, на выпускном каждый должен что-то сказать, и обычно все начинают готовиться заранее, а я еще пару месяцев назад на него и приходить-то не планировал. Юри слушал, как он рассказывает об одноклассниках, об идее с песней, ради которой — в том числе — пропустил все тренировки на неделе и торчал дома у Хаято, о том, что все никак не закончит презентацию по проекту для кружка фотографии и потому таскает с собой ноутбук в надежде, что в один прекрасный момент его шарахнет по затылку приступом небывалого вдохновения. Слушал и улыбался. — Я не думаю, что с речью на выпускном возникнут проблемы. Ты и сам знаешь, какой большой путь успел пройти за эти месяцы. Хотел бы я в свои восемнадцать быть похожим на тебя. Виктор наклонился поближе, перегнувшись через стол… и со всей дури влепил ему щелбан прямо промеж глаз. — Никогда так не говори. Тебе не нужно походить на меня. И на других не надо. Только на самого себя. Да и потом, — его лицо вдруг неожиданно и резко покраснело так сильно, что при желании от него, наверное, получилось бы прикурить, — не так уж я хорош, как хочу казаться. — Ты не хочешь казаться лучшей версией себя. Ты хочешь ею быть. Есть разница. В воцарившееся уютное молчание вклинилась трель домофона. Юри натянул толстовку поверх футболки и вскоре уже раскладывал на столе исходящие паром коробочки с едой. — Я готов сожрать слона, — простонал Виктор, с космической скоростью орудуя палочками. — Надо было заказать по три порции, а не по две. И еще эдамамэ с перцем чили, у них есть, я как-то брал на вынос. — Захотим, закажем еще. Невероятно, какой простой может стать жизнь, если перестать регулярно ее усложнять. После ужина они привычно перебрались на балкон. Стекла жалобно задребезжали, стоило с силой дернуть створки окна; в лицо дохнул влажный теплый ветер. — Похоже на путеводную звезду, правда? Виктор кивнул в сторону Скай Три. Верхняя часть с обзорной площадкой светилась холодным бело-голубоватым светом, в нижней то загорался, то затухал огненно-красный сердечник. — Я все ломаю голову над тем, как назвать проект. Но что в английском, что в японском «путеводная звезда» — почти что синоним Полярной. А эта ассоциация мне не подходит. Маяк или сигнальный костер тоже на мои фотографии не ложатся. — Может, не стоит ограничиваться тремя языками? На русском все равно слишком длинно, на английском не совсем верно, а японский в данном случае — калька с английского. Виктор надолго задумался, вглядываясь в ажурное металлическое кружево телебашни, то прячущейся, то вновь показывающейся из пелены туч. У Юри на заставке телефона стояла восхитительная фотография, которую Виктор отснял практически случайно: ясная зимняя ночь, сверкающая башня в синеве и золоте и тонкий лунный серп, коснувшийся шпиля покатым боком. — Лунная призма, дай мне силу, — хихикал Виктор, отсылая фото Пичиту, а Юри глупо улыбался, то увеличивая снимок на экране, то возвращая к изначальному масштабу. Идея сфотографировать на фоне Скай Три Токийскую башню, чтобы две вышки стали одной, пойманное в объектив камеры отражение Скай Три в стеклянном фасаде офисной высотки — Виктор скрупулезно собирал их вместе. Юри с затаенной гордостью наблюдал за его сосредоточенным лицом, когда в один момент Виктора вдруг осенило. — Немецкий, — произнес он посреди тишины и, вытащив мобильник, начал лихорадочно тыкать пальцами в экран. — Есть одна немецкая группа, Крис по ним подростком отъезжал конкретно. У них была песня про то, как они не знали, во что вляпались, попав в шоу-бизнес, дурацкая, если перевод прочитать. А вот название крутейшее. — И какое? — Wegweiser. Это и путеводная звезда, и дорожный указатель, и подсказка, и проводник, и маяк. «Указатель пути». Скай Три в облаках вспыхнула волной серебристых огней.