На коньках по росе

      Шум от небольшой речки рядом прорывался в ритмы музыки, и Юра натянул большие наушники так сильно, что широкий пластмассовый ободок врезался в голову. Дерьмовая карма плохого настроения — когда оно цепляет тебя своими лапами, то всё вокруг играет с ним в унисон.       В образовательном комплексе Cranbrook было много садов. Сорок акров — это вам не ерунда. Сад с лекарственными травами, цветущий целый год, несколько классических садов, сад вокруг кристально чистого озера — каждый из них был прекрасен и привлекал множество гостей. Японский сад, небольшой и тихий, Юра любил больше всех — за то, что оставался самым настоящим, не тронутым людскими желаниями стандартной красоты. Может, тут и не было каких-то редких растений, над которыми тряслись, как над неведомым сокровищем, зато царил покой. Среди тенистых, выложенных светлым камнем тропинок можно было спрятаться ото всех. Этот сад жил своей жизнью. Наверное, неприрученная фейская магия, которая, может, и уходила от своих фей, но жила в самой природе, тут властвовала сильней всего. Оберегала, защищала желающих побыть со своими мыслями наедине. Но иногда показывала вредную натуру, как вот сейчас. Сейчас Блумфилд Хиллс крепко обняла весна, распалила, растревожила, разогрела крепким теплом. Поэтому даже в японском саду не поискать тишины. Птицы верещали весело на все лады, небольшая речка, рассекающая сад на две половины, переливчато звенела беглым шумом.       Всё вокруг жило на двести процентов, и поддаваться этой тупой жизнерадостности Юра не желал ни за что на свете. Вон, есть уже один придурок, в зад весной ужаленный. Выполз из своей тленной спячки и пустился во все тяжкие.       Виктор пропадал на катке уже целую неделю и прилетал оттуда, сияя улыбкой в густых сумерках не хуже фонарей. Так отчаянно напоминал себя самого лет так тридцать назад, когда рассыпался в восторгах по одной молоденькой фигуристке Саше. Да, прошло уже много времени с тех пор, но Юра хорошо помнил те дни. Помнил, что было после. Образ словно угасшего изнутри Виктора, напоминавшего тень самого себя, был словно выжжен на внутренней стороне век.       Виктор снова пихал голову в петлю и подтягивал узел. Это бесило. Юра вообще не мог и не хотел понимать, почему Виктор так стремился потерять себя ради какого-то человека. Какой-то мальчишка, которого он знает всего неделю, занимал все его мысли. Юра рядом с Виктором уже семьдесят лет, и в этих мыслях он был где-то на пыльных задворках.       Всё это путало, раздраконивало и хихикало в душе ядовитым: «Да ты ж ревнуешь». Юра отмахивался от самого себя уверенными мыслями, что ревнуют только слабаки. И что Виктор, как и тридцать лет назад, никуда не денется. Крис тогда сказал, что Виктор не сможет отказаться от фейских сил ради человеческой жизни, и Юра знал, почему. Человеческая судьба — это изломанные грани и запреты. И даже если ты смог обойти пару из них, какой-то всё равно острыми краями порубит тебя на куски. Это не для Виктора, не для такого свободолюбивого распиздяя.       Юре лучше это знать, он ведь сам такой же, пусть и фея только наполовину, но это — всего лишь неприятная мелочь. А Виктор — он снова словит дозу ярких эмоций и вернётся.       И это так чертовски смахивало на сопливое самоубеждение. Так, дополнительный аккорд к словам: «Да ты ж ревнуешь». В наушниках тоже запиликало что-то сопливое, судя по плавному началу, и Юра зло дёрнул провод. Идея побыть с самим собой и со своими мыслями теперь показалась жутким бредом. Дешёвенький плеер тут же хрустнул в ладони, и Юра зло кинул его на асфальт. Плееры всегда страдали от его вспыльчивости и очень крепких пальцев, поэтому яркие китайские модели за пару баксов менялись каждую неделю.       Красная коробочка разлетелась на половинки, и запчасти полетели во все стороны. Часть из них тут же застряла в трещинах меж плоскими светлыми камнями, и пустой огрызок корпуса отскочил дальше, как раз к носкам классных чёрных кроссовок. Юра уставился на них непонимающим взглядом, проследил ровные линии аккуратно завязанных серебристых шнурков. Интересно, и давно тут у него внезапная компания?       Хозяин кроссовок был одет в чёрные джинсы с художественными потёртостями — такие, что явно стоят сотню баксов, — простую белую футболку и кожаную куртку, к которой Юра снова завистливо прикипел взглядом. Он критично осмотрел какую-то металлическую финтифлюшку на кожаном шнурке на шее, царапнул взглядом по подбородку и уставился в лицо. Вроде обычное загорелое лицо с восточным разрезом глаз — на первый взгляд.       Юра опасливо прищурился, теребя провод наушников пальцами. Крутой парень — настолько крутой, что воображение тут же пририсовывало к нему какой-нибудь навороченный байк, — пялился на него так, как будто призрака увидел. И чёрти что думал при этом, потому что по лицу невозможно было это прочитать. Надо же, чуть постарше на вид его, Юры самого (ну, если только по внешности), а уже научился где-то этой маске взрослого безразличия. Только и по глазам можно разгадать. Или нельзя, наоборот, потому что дикое в них что-то. Дикое, недоверчивое и восторженное.       Юра поёжился, пытаясь как можно незаметнее взглянуть себе за плечо — крылья у него там случайно появились, что ли? А то фейская натура любит напакостить за то, что свои эмоции сдерживать не умеет. Потому что на него нагло и молча пялились, как на какое-то чудо света, и иных причин он придумать к такому не мог.       Но всё было нормально, и Юра исподлобья покосился на молчащего парня, похоже, вросшего в тропинку. Такое явное внимание — всегда признак проблем, уже проверено. В голове тут же нудно заворчала совесть голосом Криса, который пообещал урезать карманные деньги за очередную драку. И пусть потасовка была бы как раз к его дерьмовому настроению, доводы совести были убедительнее. Но от маленькой вредности Юра так и не удержался:       — Чего уставился? — процедил он. Парень чуть приподнял брови, но Юра не стал дожидаться ответа. Он развернулся к нему спиной и быстро зашагал прочь. Через минуту всё же не выдержал и быстро обернулся через плечо. Парень так и пялился ему вслед, чуть хмурясь, и Юра, быстро отвернувшись, прибавил шаг.       Настроение от дерьмового упало до дерьмового в квадрате. ***       Брать с собой термос горячего кофе на каток за день стало стойкой привычкой. Вообще Виктор не был фанатом кофе, но греть руки о стаканчик с ним в хорошей компании было… здорово? Термоса хватало на всех: и на него самого, и на Юри, на обиженно дующегося первую пару дней Пхичита и даже на удивлённого Челестино. Но Виктор быстро стал частью их компании, и его появление у бортика катка всегда встречали улыбкой.       — Что ты делаешь, Виктор? — спросил как-то его Яков, даже отвлекшийся от своего ученика — Георгия, как запомнил Виктор.       — Я просто хочу… Я не знаю, как это объяснить, Яков. Мне хорошо тут. Юри, проскользнувший по льду мимо, улыбнулся ему замечательной неловкой улыбкой, и Виктор почувствовал, как уголки его губ сами потянулись вверх.       — У этого мальчика есть талант. Не губи его своей эгоистичной жаждой поиграть в человека, — уничтожающе проговорил Яков, и Виктор крепче сжал термос пальцами.       — Я не хочу его ломать.       — Ты лучше меня знаешь, что от твоего желания это не зависит. Георгий, пойдём.       С Яковом невозможно было спорить. Потому что Виктор лучше всех понимал ещё и то, что Яков был прав. Прав был и Юра, который показательно игнорировал его. Прав был Крис, который читал его, как открытую книгу.       — Будь осторожен, — сказал он как-то, когда Виктор уже к ночи вернулся с катка. — Я не хочу тебя потерять.       Наверное, он как-то чувствовал, что крылья Виктора теперь походили на оборванные старые тряпки. Конечно, Виктор никому об этом не говорил, но… Они с Крисом живут бок о бок уже не один век, уже настолько легко научились читать друг друга, что да, можно ничего и не говорить. Наверное, у Криса было много для него упрёков и тяжёлых слов, и он бы давно сказал ему, если бы не понимал, что, как Виктор бы ни светился счастьем, ему всё-таки плохо.       И хорошо, когда Юри осторожно отпивает горячий кофе, крепко сжимая стаканчик обеими ладонями.       Они на катке были уже одни. Пхичит, правда, тоже хотел остаться, но зевал настолько сладко, что Челестино за шкирку закинул его к себе в машину и увёз в кампус, взяв с Юри обещание тоже долго не задерживаться.       — Извини, что ты тут со мной пропадаешь. Тебе отдохнуть после своей тренировки надо, — пробормотал Виктор с виноватой улыбкой, выходя на лёд.       — Я отдыхаю, когда смотрю, как ты катаешься, — Юри неловко поправил очки. Он всегда поправлял очки, когда смущался. — Просто… Это красиво. Я просто смотрю и забываю обо всём плохом.       Такие слова грели, казалось, заставляли крылья рвануть на волю и заискрить возродившимся волшебством. Виктор надеялся изо всех сил, что этого не случится, пока он кружил по льду, растворяясь в ощущениях — собственной свободе и чужой, точнее, такой близкой, вере в себя.       Крис и Юра всегда волновались за него — и не верили. Он тоже это чувствовал, как и они его хандру.       Юри же верил в то, что он прекрасен. Такой сгоревший изнутри и с почти умершими крыльями, сломавший человеческую судьбу — но всё-таки прекрасен. Может, у него и самого получится в это поверить.       — Мне так хочется прокатиться вместе с тобой.       — Мы можем попробовать, когда у тебя будет свободный от тренировки день. Но только немного. Я не хочу, чтобы ты себя изматывал, — расправившись с шнурками на коньках, Виктор закинул руку на плечи Юри, присевшему рядом с ним на скамейку. Тот закусил нижнюю губу, прежде чем осторожно продолжить:       — Я очень этого хочу. И боюсь в то же время. Я не так красиво катаюсь, как ты.       — Глупости говоришь, — горячо пробормотал Виктор, наклоняясь к его щеке и почти касаясь её губами. — Я знаю, как ты катаешься. Поэтому ты сейчас здесь.       — Я не понимаю, — совсем уже беспомощно отозвался Юри, но податливо повернул к нему голову, когда Виктор обхватил его подбородок пальцами и потянул к себе.       — Ты катаешься душой. И когда я смотрю на тебя… Знаешь, я возрождаюсь.       Губы у Юри чуть подрагивали, и Виктор прочувствовал их тёплую дрожь своими. Она царапнула их как лёгкий ток, пронеслась по коже и приютилась в кончиках пальцев.       От этого было так замечательно, так хорошо, так тепло. Пусть и в голове звучало голосом Якова грозное: «Что ты делаешь, Виктор?». На этот вопрос он и сам не знал ответа. Потому что впервые в жизни рядом с ним человек, который в него верил. Тридцать лет назад им всего лишь восхищались. Сейчас всё не так. Сейчас всё будет… Может, что-то и всё-таки будет? В это хотелось верить уже ему самому.