Смотри на меня

      Всё дело в его взгляде.       Сегодня я это понял. Раньше никак не доходило, почему в этой квартире мне так неуютно. А сейчас наконец осознал: она огромна, но где бы я ни был, в каком бы углу ни прятался — кажется, везде Тянь следит за мной.       Вот где он сейчас? Из-за шума воды и звона посуды ничего не слышно, и почему-то кажется, что прямо за спиной стоит. Это напрягает. Мурашки электрическими иголками впились в шею; волосы на затылке торчат дыбом, будто кто-то погладил меня против шерсти. Мерзкое ощущение, и чёрта с два получится стряхнуть его с себя, как ни передёргивай плечами… Бесит! Где. Этот. Грёбаный. Тянь?!       Чувство, будто он меня взглядом прожигает, будто вот-вот схватит, становится таким сильным, что я не выдерживаю, поворачиваюсь — и вижу его профиль в сигаретном дыму. В дальнем конце комнаты, на фоне окна. Тянь курит, переписывается с кем-то в телефоне и не смотрит на меня, конечно же. Это всё нервы…       Нервы. От которых будто сами собой стискиваются зубы и трясутся руки. Или они трясутся потому, что щиплет сбитые костяшки от моющего средства? Хорошо, если так. Не буду надевать перчатки. Даже сделаю воду горячее — нужно, чтобы было ещё больней.       Потому что я это заслужил. Потому, Мо Гуань Шань, что если хочешь воровать деньги у старушек, будь готов к тому, чтобы считать себя конченым дерьмом. И да, Мо Гуань Шань, если кто-то уронил кошелёк, а ты, увидев это, вместо того, чтобы вернуть владельцу, оставил его себе — это воровство. И не пытайся выкручиваться, как последний трус. Просто признай это. Признай, что в итоге ты всё равно окажешься в тюрьме, как…       Очередная тарелка выскальзывает из слишком сильно сжавшихся пальцев. Пытаюсь подхватить её, поймать, каким-то чудом не дать упасть — и, задетая рукой, словно в замедленной съёмке тарелка летит на пол.       Вдребезги. Издевательски задорно и звонко.       — Твою мать… — слова слетают с губ свистящим шёпотом, равнодушным и неживым, как из сдувающегося воздушного шарика. Ну вот, даже выругаться нормально не могу… Да что со мной сегодня такое?       — Да что с тобой сегодня такое?       Голос Тяня раздаётся совсем рядом, над плечом, и по телу проходит дрожь. Так, надо взять себя в руки. Сжать зубы, нахмуриться, подбородок задрать понаглее…       — …курицу чуть не сжёг, теперь вот тарелку разбил, — продолжает возмущаться Тянь.       — Не твоё дело, — оборачиваясь, огрызаюсь я. Получается не так злобно, как хотелось бы, но вполне терпимо. Тянь, по крайней мере, кривит губы и явно начинает закипать.       — Ты, вообще-то, мою тарелку разбил, — говорит он. — А я из неё, между прочим, ел. Мой дядя её за свои, трудом заработанные, деньги купил…       Слова отзываются звоном в ушах. Деньги, деньги… Чёрт! Не мои деньги, кто-то их зарабатывал, а потом купил эту грёбаную тарелку, а теперь грёбаный я её разбил…       Зажмуриваюсь так, что на глаза наворачиваются слёзы.       — Извини, — совсем тихо, на грани слышимости, но произношу — потому что должен. Потому что чувство вины сегодня — моё больное место. И Тянь на удивление точно сумел в него ударить.       В повисшей тишине медленно открываю глаза и усмехаюсь: Хэ выглядит так, словно я только что начал изъясняться на другом языке — что в моём случае не так уж далеко от правды. Он, кажется, не ожидал, что его слова произведут такой эффект, и теперь вообще забыл, как говорить.       Вспомнил, к несчастью, быстро.       — Что ты сказал? — Улыбка на его лице такая, что хочется сейчас же её стереть. Кулаком. Пару раз… — Ну-ка повтори, а то я, похоже, ослышался.       — Ничего. Забей, — бормочу я и пытаюсь отвернуться, но не могу. Хэ на меня смотрит и словно держит этим своим взглядом, то ли насмешливым, то ли вызывающим, то ли ещё чёрт знает каким. Ну и я ему в глаза пялюсь, снизу вверх, со всей возможной в таком положении ненавистью, думая, что если он сейчас заставит меня повторять извинения, я ему точно врежу. Несмотря на то, что после этого, скорее всего, лягу. Но Хэ молчит. И я молчу. И мы оба, кажется, даже не дышим.       Тянь, к моему удивлению, отводит взгляд первым.       — Убери тут всё и свободен, — бросает он и уходит, даже не пытаясь меня задеть. А у меня всё равно чувство такое, будто и в этом поединке я проиграл. Будто Тянь, зараза, высокомерно позволил мне сохранить ошмётки гордости.       Впрочем, ладно. И на том спасибо.       Дождавшись, пока Хэ отойдёт подальше, сажусь на корточки. Осколки поблёскивают на полу, мыльные и мокрые. Руки у меня тоже мыльные и мокрые, и пытаться схватить осколок пальцами — плохая идея, но когда мне в голову приходили хорошие? Если такое и случалось, то я не помню, поэтому беру один, самый крупный, пытаюсь поднять — и он, конечно же, резво выскальзывает из пальцев, полоснув меня по руке. Падает, звякнув об остальные и, кажется, разбиваясь ещё на несколько, но мне плевать. Я рассматриваю свою ладонь. Хм, странно, даже не порезался. Ну ничего, осколков ещё много…       — Да не руками, придурок! — Тянь каким-то недобрым чудом в мгновение оказывается рядом. Его длинная тень накрывает меня, тяжело наваливается сверху и придавливает к полу. По крайней мере, так я это чувствую. — Там в туалете должны быть веник и совок. Или в ванной. Или… Поищи, короче, где-то есть. — И, презрительно цыкнув, Хэ снова отваливает. Я даже сказать ничего не успеваю.       Хотя, в общем-то, и нечего.       Встаю, вытирая саднящие руки о штаны. Закрываю наконец всё это время лившуюся воду. До ужаса хочется уже сбежать из этой квартиры, из-под надзора этого взгляда, и только — только! — поэтому ладно, Тянь. Хорошо. «Придурок» всё сделает. Вот так, подожмёт хвост и потопает искать веник. Даже на препирательства тратить время не станет. Не огрызнётся и не полезет на тебя с кулаками.       Сегодня сил у «придурка» на это нет.       Домываю посуду и подметаю я в каком-то отстранённо-спокойном состоянии, но уже у двери, собираясь, снова начинаю нервничать. Хочется моментально, по щелчку пальцев, оказаться в своей комнате, упасть лицом в подушку и пролежать так все выходные, но снаружи ещё ждут темнота, дождь и долгая дорога домой в одиночестве… Да, совсем расклеился. Самому противно.       Шнурки путаются в трясущихся пальцах. Ещё и это ощущение неотрывно следящего взгляда не пропадает, и на секунду даже начинает казаться, что это не так уж плохо, быть под присмотром, но я быстро одёргиваю себя.       Под надзором, Шань. Под издевательским, надменным надзором.       Завязавшиеся мёртвым узлом шнурки в итоге заправляю в кед. Куртку застёгиваю, едва не выламывая молнию, и уже хватаюсь за ручку, как слышу:       — Эй, стой!       Мысли переходят на мат. Я застываю, уткнувшись лбом в дверь, больше всего желая оказаться наконец по ту её сторону…       И всё же заставляю себя повернуться. Тянь рядом. На расстоянии своей длинной вытянутой руки — чуть не туда дёрнусь, и схватит. Но я уже знаю его привычки, так что свалить не пытаюсь. Пытаюсь медленно выдохнуть, досчитать до десяти…       — Чего ещё? — рявкаю на трёх. Ну никогда я терпением не отличался, что мне теперь, убиться?       Однако Хэ реагирует неожиданно мирно.       — Ты деньги забыл, — говорит и протягивает сложенные пополам купюры. О, значит, несмотря на то, что я испортил сегодня половину продуктов и разбил тарелку, он всё же решил мне заплатить? Отлично! В карманах который день ветер гуляет, а в тот украденный кошелёк я так и не решился даже заглянуть…       Заметно повеселевший, но всеми силами это скрывающий, я мёртвой хваткой вцепляюсь в свои честно заработанные — и тут же мрачнею. Хэ их не отдаёт. Наоборот, дёргает на себя, так, что я невольно делаю шаг вперёд.       — Я передумал, — задумчиво произносит он, всматриваясь в моё явно недобро перекошенное лицо. — Отдам утром. Переночуешь сегодня здесь.       — Это с какого?.. — цежу я сквозь зубы и, задрав голову, прожигаю его, нависшего надо мной, злобным взглядом.       Терпеть не могу, когда мы стоим так близко.       — Ты выглядишь так, словно до дома не дойдёшь — утопишься по дороге в реке, — серьёзно отвечает он. Мне только и остаётся, что в недоумении хлопать глазами. Вот это заявление! Нет, мысль повесить на шею камушек потяжелее и поплавать действительно кажется сейчас довольно привлекательной, но тебе-то какое дело, Тянь?       — Тебе не насрать ли?       Хэ безразлично дёргает плечом:       — Нет. Кто мне готовить будет? И вообще, может, я хочу провести ночь в компании твоей очаровательной улыбки.       Тянь улыбается, и я не остаюсь в долгу — со всей очаровательностью, на которую способен, скалюсь. Как бешеный пёс, пены изо рта не хватает. Зрелище явно не для слабонервных, но Тянь, к сожалению, к ним и не относится.       — Ты либо ночуешь здесь, либо покидаешь квартиру через окно, — выдаёт он свой фирменный аргумент. Вот что против этого можно возразить? Ничего. Только и остаётся рычать сквозь зубы:       — Придурок…       Замахивается Тянь резко, но к моему лицу кулак подносит подчёркнуто медленно. Прикладывает к щеке, будто примеряясь. Я, дёрнувшийся было, не отстраняюсь, зажмуриваюсь только: всё равно ведь захочет врезать — врежет, а мне уже не раз выпадала возможность убедиться, что в драке сила на его стороне.       И Хэ это тоже прекрасно знает.       — Тебе бы поучиться язык за зубами держать, — говорит он, почти любовно оглаживая мою скулу костяшками пальцев.       Крышу от этого мне сносит моментально.       — Да по… — начинаю я, но «…шёл ты» остаётся непроизнесённым — Тянь снова замахивается, и на этот раз с таким видом, что сразу становится понятно: закончу фразу, и кулак долетит до моего лица.       И я молчу. Плохо, совсем плохо становится — я же, только когда огрызаюсь, не до конца теряю к себе уважение, а заткнувшись, совсем шавкой себя чувствую. Трусливой. Жалкой. Слабой. Это до слёз унизительно, но у меня и так всё болит, и снаружи — синяки на рёбрах, спасибо Хэ, и внутри — что-то, чему я даже названия не могу подобрать, и даже на один удар, даже не сильный, а так, показать, кто тут главный, кажется, ответить как следует не получится…       — А впрочем, болтай что хочешь. Мне плевать, — вдруг говорит Тянь в сторону, будто разом растеряв ко мне весь интерес; кулак убирает в карман, так и не разжав пальцы. — Отбой через полчаса. Чтобы к этому времени лежал в постели.       И уходит.       Смотря ему в спину, «пошёл ты» я всё же договариваю. Но на этот раз Хэ делает вид, что не слышал.       …У Тяня ужасная кровать. Слишком большая, слишком мягкая, слишком с Тянем, раскинувшимся на всю постель…       Последнее бесит особенно. Потому что лечь так, чтобы ни одной конечностью не зацепить его слишком длинное тело — та ещё задача. И я с этой задачей справляюсь херово. Уже целую вечность пытаюсь устроиться, но Тянь будто специально лежит ровно посередине и в такой позе, что мне остаётся разве что клубком свернуться у него в ногах.       Но я же ему не кот, чёрт подери!       От раздражения мышцы начинает сводить, и спокойно лежать становится невыносимо. Будить тихо посапывающего Хэ не хочется совершенно, но ещё минута в одной позе — и не разогнуться мне никогда, поэтому я осторожно подтягиваю ноги, вытаскиваю руку из-под подушки, медленно переворачиваюсь…       И оказываюсь прижатым к постели. Тянь нависает надо мной; его пальцы сдавливают мне горло.       — Ты чего? — сиплю я, пытаясь оторвать от себя его руки. Как бы не так, будто со статуей сражаюсь!       — Задолбал ворочаться. — Тянь слегка разжимает пальцы — так, видимо, просто чтобы не придушить меня раньше времени. — Чего тебе не спится?       — Спится мне, спится! Отцепись ты! Я больше не буду!..       Очень медленно и очень неохотно Хэ всё же меня отпускает. Ложится на живот, руками обхватывая подушку, кажется, так же сильно, как секундой ранее — моё горло. Мне даже остаётся достаточно места, чтобы вытянуться во весь рост, но долго наслаждаться этим не получается. Внутри всё как будто чешется, и хочется потянуться, перевернуться, потереться раздражённо-чувствительной кожей о простыни. Оттого, что сделать это нельзя, становится только хуже, и я обнимаю себя руками — сам себе смирительная рубашка.       А сволочь Тянь, точно в качестве издевательства над моими страданиями, расслабленно лежит рядом, дышит глубоко и размеренно. Спокойно. Ну конечно, с чего бы ему быть не спокойным, это я не заслуживаю спокойного сна. Потому что вишу на шее у матери; не бросил школу; не начал сам, наконец, зарабатывать — нормально, а не воровством кошельков и домохозяйкой у самовлюблённого идиота…       Разнылся. Перед самовлюблённым идиотом.       От воспоминаний о том унизительном поцелуе по телу проходит мерзкая холодная дрожь. Губы горят, зудит сначала нос, потом шея, потом плечо, потом всё сразу, и мне нужно, просто необходимо хоть немного двинуться, а то я с ума сойду! Вот так, размять затёкшие плечи, аккуратно перевернуться…       И уткнуться носом в плечо Хэ.       — Я не знал, что тут твоя рука! Я случайно! — извиваясь, пытаюсь я выкрутиться из захлопнувшегося на мне капкана рук. — Ты её на мою половину, между прочим, положил!       — Это моя кровать. И обе её половины — мои, — отвечает Хэ. Голос его почему-то совсем не злой, наоборот, кажется, довольный, и я не сразу осознаю, что ничего хорошего это не предвещает, а когда понимаю, уже поздно. Хэ вжимает меня лицом в подушку, заламывает мне руку за спину, но это нормально и ожидаемо, а вот то, что свою руку он просовывает мне под живот — совсем нет.       — Эй, ты что там делать собрался? — инстинктивно напрягаясь, шиплю я, когда пальцы проходятся по моему прессу, сверху — и слишком уж вниз.       — Хм… — выдыхает Хэ куда-то мне в шею. Попытка заехать ему в нос затылком заканчивается тем, что он заводит мне руку выше, окончательно фиксируя в беспомощном положении — блядь, больно!.. — Говорят, даже у самого колючего ёжика мягкое пузико, — шепчет он — и лезет рукой мне под футболку, едва касается подушечками пальцев, и это очень щекотно и… неожиданно. Злиться не получается, я вообще не понимаю, что чувствую: из груди вырывается смешок — истерический, больше похожий на всхлип; такое ощущение, словно напряжена каждая мышца моего тела, каждый нерв натянут так, что почти звенит…       Слёзы начинают лить неожиданно даже для меня самого. Они не застилают глаза, не капают, не стекают по щекам, они заливают мне лицо, попадают в рот, горячие и солёные. Смех всё ещё рвётся из груди, и первые несколько секунд я и сам не понимаю, плачу или смеюсь, но как только Тянь перестаёт меня щекотать, сомнений не остаётся.       Плачу.       Хэ замирает. Отпускает мою руку. Отстраняется — но не уходит.       — Шань?       «Отвали» застревает срывающимся хрипом в горле; я молча мотаю головой, глубже зарываясь лицом в подушку. Вот бы сдохнуть, прямо сейчас, только бы не разгребать это всё: я лежу в постели у парня, которого и приятелем не могу назвать, не то что другом, и никак не могу перестать реветь. Просто прекрасно. Настолько, что выть хочется.       Но разгребать мне ничего и не приходится. Действовать начинает Тянь — касается моих плеч, и я дёргаюсь, думая, что сейчас он заставит меня перевернуться, но чувствую, как на мышцах неуверенно сжимаются его пальцы. Потом ещё раз, чуть сильнее, и ещё…       От удивления перехватывает дыхание. Да Хэ, никак, спятил?       — Ты что делаешь? — спрашиваю я тоном, которым, наверное, врачи говорят с буйными душевнобольными.       Тянь задумчиво хмыкает:       — Кажется, это называется «массаж».       — А зачем ты делаешь мне массаж?       — Хочу успокоить, но обнимать тебя страшно — так тебе будет удобнее врезать мне, — неожиданно серьёзно говорит он, а сам гладит мои плечи, шею, спину — всё, до чего может дотянуться. И прикосновения его такие аккуратные, тёплые — я и представить не мог, что он так умеет, — и вот это уже охренеть как пугает.       — Мне нужно домой, — слова сами слетают с губ; я подрываюсь так, будто кровать вдруг загорелась.       Хэ реагирует моментально.       — Шань, всё нормально. Успокойся. — Он наваливается на меня всем весом, обхватывает меня, прижимает мне руки к телу, и только и остаётся, что ёрзать, пытаясь выкрутиться из этих «объятий». Мысли сбиваются в кучу — я просто не знаю, что думать, как всё это понимать, потому что Тянь ведёт себя странно: вместо того, чтобы поставить меня наконец на место, молчит и дышит рвано сквозь сжатые зубы. Да что с ним такое? Неужели жалость к ближнему проснулась?!       И тут я понимаю, что нет. То, что проснулось и теперь упирается мне в бедро, зовётся явно не жалостью к ближнему.       — Тянь, ты совсем поехал? — возмущения в голосе, как я ни старался, нет. Лишь настороженность, граничащая с паникой. — Ты меня добесить хочешь?       Судя по вздоху, Хэ сейчас явно не до разговоров, однако он всё же отвечает:       — Кажется, да. — И на второй вопрос: — Нет.       Так, значит, мне не показалось, и вот это твёрдое и настолько горячее, что чувствуется даже через ткань трусов, действительно… Какого хрена? Хэ что, заводит борьба в постели, и плевать — с кем?!       На всякий случай не двигаюсь. Да что там — вздохнуть боюсь. Может, если получится замереть, совсем ветошью прикинуться, Тяня отпустит, и он отпустит меня, а то так жарко, и тесно, и странно в его руках…       Но возбуждение Хэ не пропадает. Наоборот, становится сильнее, и я готов сквозь землю провалиться, но его самого, кажется, ничего не смущает. Он двигает бёдрами, начинает тереться об меня, крепче сжимая в объятиях, и не пытается скрыть своё состояние. Внаглую вжимает в кровать, пресекая любые попытки дёрнуться болезненным укусом за загривок, и я ненавижу его, правда, он больной, ненормальный, но почему тогда мне под ним… становится легче?..       Я заслужил наказание. Тем, что позволил себе взять чужое, заслужил унижение, и Тянь с высоты своей идеальности наверняка чувствует, как я жалок. И я тоже знаю, что жалок, но пока я под ним, на месте позорной жалости к себе кипит ярость. А она гораздо, гораздо лучше…       — Эй, Тянь.       — М?       — Ты что, педик? Хочешь мне вставить?       Тянь молчит; двигаться перестаёт, но меня по-прежнему не отпускает. В тишине я, кажется, слышу, как у него в голове ворочаются шестерёнки. Медленно так, со скрипом. Ну что ты тупишь, Хэ? Я ведь ясно выразился!       — Да. Хочу, — наконец отвечает он.       И я закрываю глаза.       — Ну так давай быстрее, иначе меня от твоих нежностей стошнит.       Хэ не реагирует долго. Так долго, что мне становится страшно — а вдруг он просто хотел надо мной подшутить?..       «О да, подшутить, а член свой заставил встать усилием воли, смеха ради…» — мерзко хихикает где-то в глубине мыслей голос, но я сомневаюсь даже, что он принадлежит мне. Потому что я точно не уверен, что у кого-то всерьёз может встать на меня, тощего подростка, разнывшегося здесь непонятно из-за чего…       — Лежи, — вдруг говорит Хэ, когда я уже начинаю думать, как бы свести всё произошедшее к шутке. — Я сейчас вернусь, — и уходит, коснувшись зачем-то напоследок моего плеча.       Я медленно выдыхаю. Вот и всё. То, что будет происходить дальше, — не на моей совести. Сегодня тварью и сволочью буду не я.       Возвращается Тянь через несколько секунд. Кровать проседает, когда он присаживается рядом и просит:       — Ляг на бок.       Я нехотя поворачиваюсь к нему спиной. Тянь стягивает с меня одеяло; трусы я снимаю сам — почему-то жутко не хочется, чтобы он меня раздевал — и вздрагиваю. Холодно, как же здесь холодно! До мурашек, до мелкой дрожи. Это всё из-за холода. Именно…       — Согни ноги немного. И к животу подтяни, — продолжает командовать Хэ. Что у него за пунктик? Не похуй ли, как я лежу?       — Это что, твоя любимая поза из камасутры? — нервно усмехаюсь я, но требования выполняю.       — Так лучше будет, — отвечает Хэ и добавляет, обречённо вздохнув: — А теперь, главное, не дёргайся.       Когда Тянь подсаживается ближе, я мужественно терплю. Не двигаюсь, и когда он кладёт на меня руку, чуть выше бедренной косточки. А вот скользкий палец, просовывающийся между ягодиц, стерпеть уже не могу.       — Эй, ты что творишь? — шиплю я, невольно сжимая в той области всё, что только можно сжать. Хэ недовольно цыкает, бормочет «я так и знал» и обхватывает меня за талию, не давая отстраниться.       — Тебя надо подготовить, — монотонно, как неразумному ребёнку, объясняет он. Настойчиво массирует вход, проталкивает палец глубже, медленно и аккуратно…       Нет, ну на такое я точно не подписывался!       — Ничего не надо! — голос срывается на крик; Хэ прижимает меня к себе, пресекая очередную попытку к бегству. — Бля, собрался трахать — трахай, а не фигнёй страдай!       — Это же твой первый раз, дай всё по-нормальному сделать, — устало выдыхает Тянь, и я не задумываясь выпаливаю:       — Первый? Вот ещё. Разбежался. У меня таких, как ты, уже столько было — со счёту сбился!       Хэ сжимает меня так, что перехватывает дыхание.       — Ты врёшь.       — Ой, прости, ты хотел считать себя особенным? Ну, могу разыграть невинность. Хочешь?       Тянь тяжело вздыхает; медленно вынимает из меня пальцы, которых успел засунуть уже два. Он так напряжён, что я начинаю переживать, не перегнул ли палку, стараясь его задеть, но сразу же успокаиваюсь — если даже и перегнул, мне же лучше. Получу по заслугам.       До слуха доносится шелест разрываемой упаковки — о, понятно, мы, видимо, за безопасный секс. Оттого, что я не вижу и не чувствую, чем Тянь занимается, становится жутко не по себе, но повернуться и встретиться с ним взглядом сейчас, даже случайно, мельком — ещё хуже. А Хэ, как назло, медлит. Он будто просто сидит и смотрит на меня. Какого хрена? На этих дурацких огромных окнах нет штор, свет города оставляет от темноты ночи одно название, и я знаю, что в полумраке прекрасно видно, как некрасиво торчат у меня острые колени, выпирают лопатки на сгорбленной спине, поджимаются ягодицы… Что Хэ привлекательного нашёл в этой картине? На что любуется?       О, или он просто передумал? Нет-нет-нет, это будет совсем ужасно! После того, как я остался раздетым и на всё согласным, он мне не даст… Не возьмёт меня, вернее. Так даже отвратительнее. И кого я буду ненавидеть вместо себя?..       — Ну же, чего ты? — Я выгибаюсь, медленно ведя рукой по бедру, к ягодицам. Чувствую себя при этом совершенно по-идиотски, но должно же это возбуждать таких, как он?       Видимо, должно. По крайней мере, Хэ наконец отмирает. Ложится рядом, пристраивается так тесно, что я чувствую исходящее от него тепло, а потом и вовсе прижимается кожа к коже — но я отстраняюсь. Не надо так близко. Сволочнее, Тянь, сволочнее. Я же знаю, ты можешь.       Он недовольно фыркает, но больше не прижимается. Только руку на плечо кладёт, легко и свободно, пока не сжимает пальцы, лишь даёт понять: попытаюсь вырваться — и вцепится до синяков. Другой рукой он берёт свой член и приставляет его к моему… к моей…       Лучше об этом не думать; я закусываю губу, чтобы уж точно сдержать стон боли, но Тянь засовывает в меня член не сразу. Сначала водит им между ягодиц, будто издевается — там становится совсем скользко, жаркой волной захлёстывает смущение; щёки и шея горят, и радует только, что Хэ сзади и не видит, как я краснею. Потеревшись об меня, он приставляет вот это горячее, гладкое и твёрдое, что не хочется сейчас называть даже про себя, надавливает — и наконец начинает вводить. Медленно, то и дело замирая, словно прислушиваясь к моим ощущениям, и мне даже не больно совсем, только тянет немного мышцы… Да что ж так аккуратненько, Хэ? Такое дерьмо, как я, не заслуживает подобного обращения!       Двинув бёдрами, насаживаюсь до основания. Сразу бросает в жар; на лбу выступает испарина. Больно, как же больно… И, кажется, не только мне — Тянь втягивает воздух сквозь зубы и судорожно сжимает моё плечо.       — Не торопись, — шепчет он, успокаивающе проводя рукой мне по спине, — неприятно же.       — Как будто это может быть приятно! — фыркаю я, пытаясь двинуться и получить ещё одну дозу отрезвляющей боли, но Тянь не даёт.       — Дурак, — выдыхает он и, так и не вытащив… свой член из моей задницы, вместе со мной переворачивается. Наваливается сверху, обеими руками придерживая мои бёдра — не шевельнуться. Теперь он полностью управляет процессом, а мне остаётся роль исключительно принимающей стороны, и вот сейчас-то, кажется, такой удачный момент, чтобы отыграться, но Тянь не торопится приступать к делу. Он вытаскивает из меня член почти полностью; потом снова вставляет его, но делает это мучительно медленно и даже не на всю длину. А ведь его трясёт, и это явно не оттого, что сложно удерживать меня на месте, потому что я больше не дёргаюсь — по крайней мере, ровно до того момента, пока не чувствую влажный поцелуй на шее.       Тянь резко отстраняется, и на этот раз уйдя от удара.       — Чёрт, с тобой не расслабишься. — Он упирается рукой мне в спину, фиксируя в придавленном к кровати положении.       — Не нравится — слезай, — шиплю я, и Хэ с какой-то усталой обречённостью вздыхает:       — Мне нравится. Ты только прекрати сжиматься. И дышать не забывай, хорошо? Опытный ты мой…       И плавно вводит член полностью. Прижимается бёдрами к ягодицам. Его рука на моей спине напряжена так, что подрагивает; дышит он ровно, но напряжённо. Ну, ему же хочется… так чего он не двигается? И я не смею пошевелиться — член во мне в этой позе чувствуется сильнее, распирает изнутри, давит. Хочется, чтобы Хэ скорее вытащил его, ни о каком возбуждении и речи нет. Как геи вообще этим занимаются? Зачем?!       Едва понимая, как, я всё же расслабляюсь, и Тянь наконец отмирает. Двигается, сначала медленно, но вскоре не выдерживает — ускоряется. Дыхание его сбивается; с губ слетает довольный стон. Я же терплю молча, только выгибаюсь навстречу, подставляясь так, чтобы член входил глубже. Приятного в этом — ноль, но отвлекает от ненависти к себе: она сменяется ненавистью к Хэ, причиняющему мне эту боль. Липкую, вязкую, совсем не такую, как от ударов — она не мелькает вспышкой, не перекрывается захлёстывающим адреналином, она затапливает всё тело, наполняет его, прочувствуется полностью…       И это прекрасно. Это то, что нужно.       — Ещё. Сильнее!       Хэ сбивается с ритма. Я чувствую, как он зачем-то подтягивается выше — и с размаху всаживает в меня член под другим углом. Я даже вскрикиваю: больно до слёз, но ещё какое-то чувство пробивается — странное, тянуще-приятное, — и оно смазывает боль, притупляет её, заглушает кипящую внутри ярость.       — Нет, стой… — мучительно выстанываю я, извиваясь под Тянем, пытаясь найти положение, в котором непрошеное удовольствие уйдёт, и останется только боль. И нахожу его: неприятное, неудобное, разом разгоняющее заполнивший было мысли туман. Тянь, кажется, не замечает, как я вцепляюсь в подушку — и вообще ничего вокруг, — но это к лучшему. Да, Хэ, так и нужно обращаться с отбросом вроде меня. Вытрахай все мысли из моей головы. Пусть там воцарятся пустота и тишина, и я отдохну хотя бы несколько минут…       — Шань, — дыхание Хэ обжигает мне ухо, — я сейчас кончу…       От этих слов, произнесённых таким несвойственным Тяню дрожащим шёпотом, меня опаляет жаром. Долю секунды я будто чувствую то, что сейчас чувствует Тянь, это сладкое напряжение во всём теле, предвкушение удовольствия — а потом член во мне начинает пульсировать. Толчками выплёскивает сперму, и Хэ, глухо простонав, падает на меня, но быстро поднимается — ага, запомнил, наконец, что не хрен лишний раз прижиматься…       Тяжёлое дыхание я чувствую кожей — оно холодом оседает на моей вспотевшей спине. Хэ успокаивается. Его подрагивающие руки по обе стороны от моей головы медленно разжимаются, отпуская скомканную простыню.       Ну, вот и всё. Всё закончилось. Легче почему-то не стало.       Издевательски-медленно Тянь вынимает из меня член. Слезает — осторожно, стараясь не задеть. За спиной прогибается кровать, слышится мерзкий латексный звук снимаемого презерватива…       А потом Тянь снова ложится рядом.       — Эй, Шань, — зовёт он. — Ты как?       — Отвали, — лениво бросаю я. Вся эта затея кажется диким бредом — нет, ну серьёзно, как мне вообще могло такое в голову прийти? Потрахаться с Тянем, чтобы… что? Возненавидеть его? Так с этим и так проблем не было… Возненавидеть сильнее? Куда уж сильнее! Или мой мозг просто подсознательно выдал такой извращённый способ наказать меня самого?..       Если последнее, то молодец, получилось. Потому что сейчас я чувствую себя отвратительно. Втоптанным в грязь. Использованным. Ещё и это позорное ощущение неудовлетворённости, такое болезненное и унизительное, что не хочется даже его признавать… Прекрасный набор. Отличное дополнение к уже бывшим у меня ненависти к себе и чувству вины.       — Хреново? — продолжает тем временем докапываться Тянь и вдруг проводит мне ладонью по спине. — Извини, я должен был быть терпеливее.       Я недоуменно моргаю — это что, он меня погладил и… прощения попросил?       — Тянь, тебе, похоже, в последней драке мозги совсем отбили.       — Похоже, — беззлобно усмехается он и вдруг прижимается ближе, переворачивая меня на бок. — Дай помогу…       — Эй! Ты что творишь? — от неожиданности я не успеваю среагировать; мышцы живота непроизвольно напрягаются, когда Хэ обхватывает мой член.       — Ты не кончил, — отвечает Тянь так, будто это всё объясняет.       — И не собирался! — вскрикиваю я, пытаясь вырваться. — Убери лапы, мне противно!..       Но Хэ не обращает на мои крики внимания. Он сжимает меня одной рукой поперёк живота, так сильно, что кажется, сейчас сломает, закидывает ногу мне на бёдра, пресекая попытки хоть как-то отбиться, и начинает дрочить мне — сразу быстро и сильно, водя по члену рукой так, как я сам делаю, когда уже нет сил сдерживаться.       — Я тебя ненавижу…       — Я знаю, — шепчет мне на ухо Хэ и, как будто ему недостаточно того, что я и так вздрагиваю в такт движениям его руки, касается влажным языком ушной раковины, ведёт губами ниже, прикусывает кожу на шее. Надо дёрнуться, вырваться, хоть как-нибудь извернуться и врезать ему — но возбуждение лишает меня желания сопротивляться. Так хорошо…       — Перестань… — прошу я, а сам толкаюсь ему в руку, и Тянь не отпускает меня. Ласкает умело, настойчиво, и невозможно предугадать, где он коснётся меня в следующее мгновение, как коснётся, что я почувствую… Вот что действительно выбивает из головы все мысли, искажает эмоции, и не остаётся ненависти к себе, боли, жалости, стыда, ничего — только горячие руки Тяня, тепло его тела, его сбивчивый шёпот, в котором слов не разобрать, так стучит в ушах пульс…       — Тянь, хватит!       — Ну что ты упрямишься? — вздыхает он, касаясь губами моего уха. — Кончи, тебе же хочется.       «Нет!» — пытаюсь выкрикнуть я, но из горла вырывается лишь стон. Оргазм обостряет все чувства, становится так хорошо, так приятно, что я уже и сам не понимаю, чего мне хочется — вырваться из объятий Хэ или прислониться к нему сильнее, так близко, как только возможно. Он ведь меня не оттолкнёт, я ведь чувствую, как он сжимает меня бёдрами, как притягивает к себе, как его член, снова возбуждённый, упирается мне в спину…       Удовольствие отпускает так же быстро, как и захватывает. В голове проясняется, и первая мысль, которая приходит мне в голову: Хэ не противно? Моя сперма запачкала ему пальцы, но он всё ещё обнимает меня…       — Ну, так ведь лучше? — Он проводит рукой по члену, заставляя меня вздрогнуть, и усмехается. Вот сволочь, знает ведь, что сразу после оргазма даже малейшее прикосновение ощущается слишком остро, и всё равно издевается!       — Хуже, — бормочу я, дёрнув плечом. — Убери руки.       Тянь в ответ вдруг начинает смеяться — громко, но как-то совсем не весело.       — Шань, ты просто… нечто. Я принесу салфетки, — говорит он и наконец отпускает меня.