Смотри на меня

      Когда всё летит к чертям, маленькие глупые ритуалы — это то, что позволяет хоть как-то контролировать течение жизни.       Сигарета перед школой — как раз один из таких ритуалов. Вредный для здоровья, въедающийся в волосы и одежду стойким табачным запахом и оставляющий горечь во рту, но необходимый. В конце концов, моему организму требуется хоть какая-то стабильность.       И я курю. Пепел вьётся в воздухе, мёртвой трухой падает мне под ноги, рассыпается в пыль. Утреннее солнце совсем не греет, и замёрзшие пальцы подрагивают. Выдыхаю на них дым. Так тепло…       И больно. После очередной затяжки морщусь и сгибаюсь чуть ли не пополам — живот скрутило спазмом. Ну конечно. Курить на голодный желудок — так себе идея, но когда меня это волновало?       Когда меня вообще волновало хоть что-нибудь? Что бы ни происходило, от банальной драки до конца света, ответ всегда один: привет, я Хэ Тянь, и мне похуй. По-хуй. Этого «похуй» мне, казалось, хватит на десять жизней.       И вот, за последние две недели девять из них я уже отжил. Даже, наверное, девять с половиной. Я теперь дохлый кот и полудохлый человек со слабыми нервами в одном лице. И чувствую себя именно так — дохлым.       Ну что за чушь в голову лезет…       Ненавижу Рыжего.       Стоит навязчивому хмурому образу снова замаячить на границе мыслей, и во рту становится совсем горько. Хочется сплюнуть на асфальт, но мимо проходит стайка девчонок, и приходится сдерживаться — у меня же о-о-образ, чёрт бы его побрал. Приходится отойти подальше в тень. Сил любезничать катастрофически нет, а портить амплуа истинного джентльмена не хочется, поэтому как бы ни был велик соблазн дойти до школы, купаясь в восторженных взглядах и ласковых голосах, перебьюсь. Тем более сигарета дотлела, пока я пытался перетерпеть боль, так что не помешает выкурить ещё одну. Нет, желудок, я сказал, не помешает!       Но желудок явно считает иначе. Он болит так, что я весь съёживаюсь, сплёвывая горькую слюну на асфальт. И вот из такой печальной позы краем взгляда цепляю две блондинистые макушки. О, отлично. Чжань и пёсик Чжаня — Цзянь. Разогнуться бы, поздороваться…       А, к чёрту. Мне и так неплохо курится.       — Привет.       Цзянь, что-то увлечённо рассказывавший Чжаню, вздрагивает.       — При… Эй, ты чего? Ты в порядке? — спрашивает он. Даже на несколько секунд от Чжаня взгляд отрывает. Видимо, я совсем хреново выгляжу.       Усмехаюсь со всей возможной в моём положении надменностью:       — В полнейшем, котик. Но я рад, что ты за меня волнуешься.       — Тц! — цокает недовольно Цзянь. И Чжань рядом весь напрягается. Какая прелесть. Никогда не надоест их бесить.       — На урок опоздаешь, — хмуро бросает Чжань и тянет Цзяня за собой.       — Ага, надо идти, — бормочу я вслед этой сладкой парочке, но, кажется, меня уже не слышат.       Или не хотят слышать. Хм, Цзянь что, боится, что я опять пойду с ними? Хотя да, мог бы разогнуться, пошёл бы — он чертовски умилительно дуется на меня за то, что я краду минуты общения с его драгоценным СиСи… Так у них всё просто, аж зависть берёт: Цзянь всё давно про себя понял и выспрашивает у меня о первых поцелуях; Чжань тоже явно всё понял, но пока в раздумьях — правда, его раздумья выглядят как-то неубедительно. Он даже не балансирует на краю пропасти, он стремительно в неё летит, не особо сопротивляясь, вот-вот рухнет. Чудесно. Осталось совсем чуть-чуть подождать, и у меня появится новый повод их подкалывать. Ха-ха. Нет, ну я не монстр, я рад, что они есть друг у друга.       А у меня есть Рыжий. Блядь. И вот тут-то радоваться точно нечему.       Разгибаюсь я медленно, осторожно, в любой момент готовый снова получить колкий тычок под рёбра. К счастью, желудок временно затих. В знак благодарности тушу сигарету о подошву и щелчком отправляю в мусорку. Не время расклеиваться. Сегодня последний день перед долгими выходными, когда я могу выловить Мо в школе, и лучше бы ему наконец попасться мне на глаза. А то запас моего драгоценного похуизма стремительно иссякает.       …Отвратительный день никак не желает заканчиваться. Уроки тянутся так, словно в каждую минуту вместилось как минимум десять, и меня изнутри раздирает от осознания того, как бесполезно я трачу время. Потому что мне совсем не до уроков. Как учиться, когда на всех уроках вместо доски перед глазами плечи Мо, губы Мо, скулы Мо, в ушах — его голос: то сладкие стоны, то ядовитое «я ненавижу тебя»…       Перемены — того хуже. Я словно гоняюсь за призраком. Шань везде и нигде: в каждом прохожем мерещится, за каждым углом хочется наткнуться на его рыжую макушку, встретиться взглядом со злыми прищуренными глазами. Убедиться наконец, что он мне не приснился — и не приснилось всё то, что было между нами, в смятой постели, в душном полумраке, по почти обоюдному почти согласию.       Хотя в этом сомневаться не приходится. Было. Иначе почему он так упрямо меня избегает?       Усмешка у меня получается кривая, нездоровая — я этого, конечно, не вижу, но чувствую. Ха-ха. Маленький злой Рыжик. Колючий, горячий, едкий, кажется, обнимешь — и обожжёшься, поцелуешь — и будет щипать губы. Поцелуй с Мо… если не насильный, нагло украденный, а чтобы он ответил, открыл рот шире, позволил толкнуться в него языком, провести им по кромке зубов…       Так. Стоп. Ходить по школе со стояком — моветон.       Встряхнув головой, я отгоняю назойливые мысли и ускоряю шаг. Хочется поскорее выйти на улицу — в школе жарко, и от этой сонной липкой духоты не спасают даже гуляющие по коридорам сквозняки. В потоке людей я то и дело задеваю кого-то то плечом, то сумкой, взглядом скольжу по лицам, но лениво, мельком, будто глядя сквозь них. Почему-то появляется твёрдая уверенность, что Мо всё равно не найду. Он же как кот дворовый, у него чуйка на неприятности, а я для него — одна из них. Если не главная.       Во дворе школы жара ещё невыносимее, печёт солнце. В такую погоду физкультура, которая как раз следующим уроком, превратится в пытку. Сил нет заниматься. Сил сваливать с урока тоже нет. Вообще сил нет. Да, вымотала меня последняя неделя…       Вернее, я сам себя вымотал. Мо не берёт трубку? Повод скурить полпачки за раз. Мо не отвечает на смс? В холодильнике завалялась пара банок пива, и плевать, что вставать через пять часов. Мо исчез, испарился, и выловить его не получается? Повод треснуть кулаком в стену так, что пальцами уже третий день больно пошевелить.       Мо ненавидит меня? Повод посмотреть из окна и прикинуть, в какую лепёшку я расшибусь, если свалюсь туда, прямо на проезжую часть или головы несчастных прохожих.       Нет, конечно. Последнее я не всерьёз. Этого Шань не дождётся, у меня на него ещё планы…       — О, Хэ Тянь. Привет.       — Привет, привет… — бормочу я каким-то выруливающим из-за угла парням и встаю в уже прокуренный ими воздух. Здесь, в тени деревьев, наконец достаю сигареты. От них уже тошнит, но курить всё равно хочется, и дым приятно заволакивает мысли. Вот только настроение всё равно — дерьмо собачье, сколько бы я затяжек ни сделал.       Да, Шань как сквозь землю провалился. Неужели всё было настолько ужасно? Но ведь он кончил, он уснул у меня, со мной, совсем рядом, и спал так тихо, спокойно. Я даже подумал, что утром не получу от него привычную дозу ненависти.       Зря надеялся. Во взгляде, которым Рыжий меня встретил, доза ненависти была превышена во сто крат. «Доброе утро» улетело в пустоту; с кровати Шань вскочил так, словно увидел рядом с собой ядовитую змею. Напряжённый, подобравшийся, он будто готовился броситься на меня — или, скорее, броситься от меня. Да, на сонные обнимашки он явно не был настроен.       И уже потом, у двери, к которой он кинулся, одевшись за полминуты, вдруг сдулся.       — Здесь больше, чем обычно, — сказал, пересчитав деньги, и посмотрел на меня так, словно я оскорбил его. — За что ты мне доплатил?       — Это на следующий раз, — быстро нашёлся я; я действительно заплатил больше, но почему — думать не хотелось. — Купишь продуктов.       — Хм. Ладно…       Смотрел Мо недоверчиво и куда-то мимо, а в глаза мне лишь мельком заглянул, исподтишка. Похоже, решил, что я ему за трах приплатил, а спорить не стал только потому, что хотел побыстрее смыться. Сгорбился, дёрнулся, когда я потянулся открыть запертую на ключ дверь. Думал, я потянулся к нему? Ха!..       Ладно, правильно думал. Мне хотелось коснуться его так сильно, что еле сдержался. Схватить, притянуть, обнять крепко, чтобы дышать не мог без меня, зараза!       А сейчас хочется хотя бы увидеть его. Дурацкое желание на грани с почти физической необходимостью. Как я тогда сказал Цзяню? «Изначально между людьми существует дистанция, которую порой неосознанно хочется сократить». Ага, и дальше: «Потому что в глубине души надеешься хоть на какой-то отклик». Я, конечно, не имел в виду так буквально сократить такую буквальную дистанцию, да и вообще говорил о нём самом и Чжане, но всё же…       На какой отклик от Мо я надеялся, открыто демонстрируя ему, что «вот, Рыжий, я до безумия тебя, заразу, хочу»?       Да ни на что я не надеялся. Просто Мо плакал. Опять. И опять из-за меня, придурка. И хотелось поддержать его, пожалеть, хоть как-нибудь успокоить!..       Кто же знал, что от него так сильно сорвёт крышу, и рядом с ним я сам не смогу вовремя успокоиться…       …Мне всегда нравилось играть в баскетбол. С моим ростом, наверное, у меня и выбора-то не оставалось — любовь к этой игре была предначертана судьбой или, если быть поприземлённее, заложена генетически. И любовь взаимная. По крайней мере, так было до сегодняшнего дня, пока я не изменил ей с одним рыжим засранцем.       Из груди невольно вырывается тяжёлый вздох. Игра совершенно не помогла расслабиться: я выкладывался по полной, носился по площадке как бешеный, но выбить из головы мысли о тонких губах Мо, его тощих коленях, тихих стонах, да и вообще обо всём Мо целиком не получалось. Только зря тратил скудные остатки сил, а восторженные возгласы со стороны случайных зрителей и вовсе действовали на нервы.       Зато теперь я очень хорошо понял значение выражения «как выжатый лимон» — это когда ты весь такой опустошённый внутри, а цвет лица начинает отдавать желтизной.       Впрочем, столпившихся вокруг меня девушек это совершенно не волнует. Насмерть уставший, с мокрыми волосами и в пропитавшейся потом майке я будто нравлюсь им только больше. Эта улыбающаяся, строящая глазки и хихикающая компания начала собираться сразу после игры. Нет, это всё, конечно, лестно и довольно привычно, но именно сегодня — не в тему. Из шланга их, что ли, облить? Хотя нет, воспримут как флирт, а мне сейчас как-то не до этого…       Вздохнув, я засовываю голову под струю воды. Отвратительно тёплой воды, что вдвойне неприятно, когда хочется отморозить себе на хрен все мысли. Особенно о том, что мои шансы выловить Мо теперь, когда уроки закончились, становятся не то что нулевыми — они, блядь, в минус уходят!       — Хэ Тянь, ты сегодня так хорошо играл!..       Девушки вокруг что-то щебечут, но я не слушаю. Пропускаю вопросы, молчу вместо ответов, и они дуются, но стоит мне выдавить из себя одну флегматичную улыбку — и всё прощают.       Скучно. А ведь раньше меня это радовало…       — Научишь меня играть в баскетбол?       Звонкий голос прорывается сквозь пелену назойливых мыслей. Хм, а эту брюнетку я в последнее время, кажется, часто вижу. Смазливая. Волосы длинные, глазки блестят, тонкая майка натянулась на груди, пухлые губы чуть приоткрыты…       …Тонкие губы Мо тогда были плотно сжаты. «Если ты откроешь рот, я возьму стальную проволоку и зашью его», — сказал я ему. Потому что хотелось его поцеловать. Засунуть ему в рот язык, прикусить его губу, потянуть за неё, вырывая хриплый стон. Каждое его дерзкое слово подстёгивало, и, чтобы окончательно не поплыть, не потерять над собой контроль и не сделать того, чего я и сам тогда испугался, пришлось предостерегающе прижать палец к его губам. Шершавым, сухим и таким горячим…       — …Какую секцию ты посетишь на следующей неделе?.. — очередная фраза выдёргивает меня из воспоминаний. Опять одно и то же. Впрочем… Может, пригласить эту тёмненькую к себе?..       Она милая, и четырнадцать ей точно уже исполнилось пару лет назад. Интересно, она девственница? Скорее всего. Здесь, в школе, мало у кого есть опыт. Цзянь, вон, про поцелуи спрашивает. Вот Чжэнси будет с ним легко, не то что мне с…       Хмурясь, я касаюсь виска и снова кошусь на брюнетку — та как раз радостно подпрыгнула, и качнулась грудь, обтянутая футболкой. Я уже спал с девушками. И опыт, который мне пригодился с Шанем, тоже получил с одной из них. Правда, я ещё никогда не спал ни с кем из школы — правильно подобранная одежда при моём росте и телосложении с лёгкостью прибавляла мне возраста, и подцепить кого-нибудь на улице или в баре не составляло труда. Это было легко и приятно. Девушки, податливые, мягкие, подчиняющиеся, определённо соответствовали моим вкусам и удовлетворяли меня.       Мо — не такой. «Сдохни, извращенец! Катись отсюда! Вали от меня подальше!» — кричал он сквозь слёзы, когда я всего-то и сделал, что поцеловал его. И тем страшнее было его молчание утром после ночи, когда поцелуем дело не ограничилось.       Извращенец ли я? Кажется, да. Если хотеть Мо до дрожи в пальцах, до ноющих от невозможности прикоснуться к нему ладоней, до искусанных от нетерпения губ значит быть извращенцем, тогда я точно он и есть.       Или то, что кроме всего этого мне хочется ещё и успокоить его, обнять, утешить, позаботиться о нём, хоть немного смягчает мой приговор?       Ха-ха. Явно не в его глазах.       — Я настолько тебе противен?       — Да…       Чёрт. Это опять желудок болит? Или что? Кажется, выше, за рёбрами…       — Как тебя зовут? — перебиваю я брюнетку. Получается резковато, но сглаживаю неприятность улыбочкой — и прокатывает. Такая всем нравится, и плевать, что я сам, поймав её однажды в отражении, вздрогнул. Передёрнуло от отвращения, такая она была лживая.       — Л-лэй Юн, — запинаясь отвечает девушка; щёки её вспыхивают румянцем.       — Лэй, — произношу я, словно пробуя имя на вкус. Девушка краснеет ещё сильнее. — Лэ-э-эй… — Мягкое, нежное имя. Никаких плотно сжатых губ, никакого кома в горле и рассерженного шипения. Да, пусть лучше будет так. Так проще… — Дашь мне свой номер, Лэй?       Девчонки вокруг ахают. Лэй сияет.       Номер она мне, конечно, даёт. Просто записываю его, ничего не говоря и не обещая, но Лэй и без того довольна. Вот с такой мне будет хорошо. Надоест, наверное, как и всегда, быстро, но будет.       — Пока-пока. Мне нужно переодеться. Вы же не будете за мной подглядывать, правда?       Девушки предсказуемо смеются. А я ухожу, махнув напоследок рукой. Телефон пытаюсь убрать в карман, но чуть не роняю его — резкая боль, полоснув по ладони, жаром обхватывает запястье. Ну надо же, а я и не заметил, что повязка совсем размоталась. Я сегодня такой внимательный.       Хмурясь, подношу ладонь к лицу. Под бинтами проглядывается красный, едва затянувшийся новой кожей порез. Отличная иллюстрация того, что с мозгами у меня с недавнего времени явно не всё в порядке. Вот как раз последние пару недель. «Я присматриваю за ним», — сказал я тогда Шэ Ли. И дрался за Мо так, как никогда не дрался и за себя. Вот только…       Как присматривать за тем, кто на глаза тебе старается не попадаться?       Асфальт под ногами плавится; солнце висит прямо над головой, белое, жаркое, и мои волосы быстро высыхают. Пятна тени совсем не спасают от духоты. Школьники лениво идут домой, их голоса вязнут в подрагивающем от зноя воздухе, и я медленно иду вместе с ними — впереди выходные, торопиться некуда. Долгие одинокие выходные. Попытки найти Мо провалились, и теперь я с ужасом признаю, что, наверное, не так уж сильно его и искал. Безумно желал увидеть, но хотел, чтобы он сам подошёл ко мне или хотя бы просто не избегал. Но, раз уж он не хочет…       Да. Наверное, лучшее, что я могу для него сделать — это оставить его в покое.       …Стена здания, в тени которого я укрылся, настолько белая и чистая, что совестно тушить об неё сигарету. Сажусь на корточки и вдавливаю окурок в серый асфальт.       В магазине я упорно пытался заставить себя купить что-нибудь на ужин, но на еду даже смотреть было противно, и в итоге единственным приобретением стала банка газировки. Отличная покупка, полезная — можно приложить ко лбу и посидеть так пару минут, пока жестяной бок банки не нагреется. В общем-то, именно для этого я её и купил, потому что пить сейчас что-то шипучее и сладкое не хочется совершенно. Вот горькое, алкогольное — другое дело, а то «маленькие солдатики смерти» уже не помогают. Нужно было взять пива. Или чего-нибудь покрепче. Должно же хоть что-то скрасить моё одиночество? А блондинчики, как назло, смотались, и наблюдением за их неловкими отношениями не развлечься…       По виску стекает холодная капля с запотевшей банки; размотавшийся бинт щекотно скользит по запястью. Хочется ещё покурить, но лень, и я сижу, рассматривая толпу. Какая-то девушка подходит, спрашивает, всё ли со мной в порядке. Киваю в ответ, мычу что-то отдалённо утвердительное, и лишь когда она уже уходит, проклинаю себя за тупость. Надо было познакомиться. Если, конечно, она подошла ко мне не потому, что я на самом деле хреново выгляжу.       Хотя стоп. Зачем цеплять кого-то на улице, когда у меня уже есть вполне себе подцепленная… как её… Лэй? Я, конечно, зарекался спать с кем-то из школы — не хочется лишний раз пересекаться с той, кому наутро сказал «спасибо, всего доброго», — но принципы дело такое… я всегда умел договариваться с собой. Тем более душа как раз требует не просто разового перепихона, а чего-то… чего-то, в общем, другого требует. Правда, требует она этого не от Лэй, но, может, получится её обмануть?       Стараясь не особо развивать мысль, я набираю недавно полученный номер. Душа протестует, но поздно — в трубке уже тянутся гудки. Один, второй, третий…       А вот четвёртого я не дожидаюсь — сбрасываю. Потому что какая к чёрту Лэй, когда в толпе мелькает знакомая рыжая макушка?! Мо стоит у входа в метро, крутит башкой, высматривая кого-то. На нём школьная форма — ага, значит на уроках он всё-таки был, паршивец, и где скрывался? — сумка с учебниками оттягивает плечо, волосы взъерошены больше обычного. И в руках что-то крутит, не разглядеть издалека…       Ждёт кого-то? Кого? Неужели девушку?       А, собственно, почему у Рыжего не может быть девушки? Очень даже может. Он… хм, симпатичный. Стройный, пусть и ещё по-подростковому угловатый; черты лица острые, хищные; кожа нежная, тонкая, особенно на шее и запястьях — сколько раз я засматривался на просвечивающие через неё голубоватые вены; и в глазах, когда он смотрит вызывающе, будто искры вспыхивают. Такие, как он, часто нравятся…       Парням. Блядь. А если у Рыжего есть парень?! Если то, что он говорил, мол, я у него не первый, действительно так, а вся неопытность — напускная?.. Непохоже, конечно, было, но кто знает, что творится в его голове.       Нет уж. Смотреть, как Рыжий встречается с каким-то мудаком, я точно не собираюсь.       Ступая так тихо, как только могу, я подкрадываюсь к Мо и встаю у него за спиной. А он так увлечён, что даже не замечает этого, хотя мне кажется, что своим взглядом я его уже всего ощупал. Отличный вид сзади. Нет, без одежды он мне нравился гораздо больше, но так тоже ничего. Широкие плечи, талия узкая даже по сравнению с узкими бёдрами, длинные стройные ноги… Горбится только, сутулится, и хочется взять его за плечи, развернуть их, чтобы он не выглядел таким уставшим, замученным, и притянуть к себе — чтобы, обхватив руками, избавиться наконец от своих усталости и мучений…       Усмехнувшись, я делаю шаг к Мо и закрываю ему ладонями глаза. Он дёргается, оборачивается:       — Ты?!       …и давится воздухом. Отскакивает от меня, но, закашлявшись, далеко уйти не успевает и сгибается, схватившись за горло. А я очень кстати вспоминаю, что в кармане у меня банка газировки. Достаю её здоровой рукой, тяну за колечко. Газировка с шипением проливается мне на пальцы, но я всё же подношу банку к губам Мо, придерживая его за затылок. Ну же, не упрямься, пей, горе ты моё.       — Я. Привет, Шань.       Сделав пару глотков, Рыжий перестаёт кашлять и наконец выпрямляется, бросая на меня свой фирменный взгляд — с вызовом и ещё чем-то, похожим на «чего бы ты ни хотел, иди-ка ты на хуй». Одной рукой он вытирает губы — господи, делай это помедленнее… — а вторую держит за спиной.       — А что это ты от меня прячешь? — Я пытаюсь заглянуть Мо за спину, но он злобно шипит:       — Не смей. Урою, — и, отойдя ещё на полшага, убирает загадочное что-то в сумку.       Я вздыхаю. Ладно, Мо. Придушу своё любопытство с особой жестокостью, ты не сбегай только, а то сил уже никаких нет за тобой гоняться…       — Кого ждёшь?       — Никого.       — Да ладно! — отмахиваюсь я. — Неужели у моего мальчика свидание? Как быстро растут дети…       — Отвали!..       Мо краснеет быстро и ярко — непонятно только, смутил я его или в очередной раз взбесил, — но сбежать не рыпается. И я пялюсь на него, пытаясь насмотреться за всю прошедшую неделю.       Он напоминает нахохлившегося воробья. Такие на проводах сидят, пугливые, взъерошенные, зимой — группками, греясь друг об друга. Шань сейчас тоже выглядит так, будто замёрз, ёжится, вжимает голову в плечи, вздрагивает, словно на улице не под тридцатник, а стойкий минус. Хочется прикоснуться к нему, обнять, пригладить волосы… Приласкать. Поцеловать, но невинно, в висок, туда, где бьётся, пульсируя, жилка — кажется, я всё-таки его злю.       — Тянь. Чего пялишься? — вскидывает подбородок Мо.       Я качаю головой: чего-чего… сам не знаю, чего. Наверное, в глазах твоих прозрачно-рыжих, цвета сосновой смолы, увяз. Того и гляди, влипну окончательно, застыну, как муха в янтаре. И тогда точно не вырвусь.       — Хэ, ты задрал. Иди куда шёл. — Шань скалится, точно вот-вот зарычит, и недовольно щурится. Белки глаз у него покрасневшие, веки — тоже; во взгляде так и читается: жизнь — дерьмо, а я в ней главное дерьмо. И если с первым я ещё отчасти согласен, то второе… ну нет.       Что же с тобой происходит, Рыжик?       — Ты такой грубый. А я думал, не оставишь товарища в беде, — говорю я и показываю руку с размотавшимся бинтом. — Не поможешь?       Шань недовольно цыкает. Видно, что хорошо помнит, почему мне вообще приходится ходить с повязкой, хоть и хотел бы на хрен забыть.       — Дай сюда, — выпаливает он нервно, но руку берёт аккуратно, как хрупкую стеклянную статуэтку. Бинтом пытается обмотать побыстрее, торопится, но от этого возится только дольше, а задев случайно шрам, и вовсе замирает.       — Не больно, — улыбаюсь я, и он, конечно, тут же кривится:       — Да мне пофиг.       Когда с перевязкой покончено — причём весьма успешно, видимо, сказывается опыт, — он снова от меня отходит. Я лишь усмехаюсь: пяться, пяться, дружок, у тебя всё равно стенка за спиной, ещё пара шагов, и как раз в неё упрёшься.       — Всё?       — На сегодня да. — Я делаю глоток из банки, и Шань хмурится. Да-да, Рыжик, ещё один непрямой поцелуй. Ну хоть какой-то… — Жду тебя завтра. Хочу свинину на ужин.       — А если я не послушаюсь?       — Я найду способ доходчиво объяснить тебе, что ты не прав.       — Тц…       — В шесть вечера, Рыжик. Не опаздывай.       Шань ничего не говорит. Даже не кивает, только фыркает и, развернувшись на пятках, сваливает. Мне, в общем-то, тоже не мешало бы спуститься в метро, но за Рыжим я не иду. Не хочу, чтобы негласное «приду» — а это было именно оно, уж я-то злобные цыканья Мо расшифровывать научился — превратилось в «ещё неделю меня не увидишь». Так что не надо его злить. Ну, если только совсем чуть-чуть, чтобы не расслаблялся…       Губы сами собой растягиваются в ухмылке, когда я достаю телефон, набираю: «Прятаться целую неделю — это так по-детски», — и отправляю вдогонку сбежавшему Рыжему. Ответ не заставляет себя долго ждать. О, какое прекрасное «ОТВАЛИ!!!», да ещё и смайлик злобный прилеплен. Ну разве можно после этого от Мо отстать?       Разглядывая красную мордочку какого-то чертёнка, я улыбаюсь так, что прохожие начинают коситься, а потом, не прекращая улыбаться, удаляю номер Лэй. Я ведь действительно считаю, что жить надо для того, чтобы делать то, что хочется. А мне хочется трахать Рыжего. Причём трахать так, чтобы ему это нравилось. Чтобы он стонал, скулил, извивался подо мной и просил ещё.       И ещё, наверное, мне хочется, чтобы, когда я его целую, он не отталкивал меня.

***

      Без десяти шесть. Когда я в последний раз смотрел на часы, было без четверти, и с тех пор, могу поклясться, прошло не меньше получаса. Однако вот. Всего пять грёбаных минут…       Вздыхая, я прислоняюсь лбом к холодному стеклу. Ещё светло, но уже чувствуется приближение вечера — воздух становится прозрачнее, солнечные лучи уходят ввысь, и небо уже не голубое — сиреневое. Красиво, наверное, но мне отсюда, из окна, всё кажется уродливым.       Сидение в пустой квартире в одиночестве всегда действовало мне на нервы. Ну не воспринимается она как дом. Коробки с вещами не хочется разбирать; полупрочитанные книги валяются на полу, и мне, всегда старавшемуся следить за порядком, глубоко по хуй. Только с Мо мне здесь почему-то было уютно. С Мо я был на своём месте. Что же он со мной такое сделал?..       Телефон я кручу в руках, но на часы заставляю себя не смотреть — потому что ну сколько можно уже. Никогда не назначал Мо точного времени. Интересно, он пунктуален? Вряд ли. Опоздает. Даже если обычно приходит вовремя, ко мне — опоздает. Из вредности.       Ну разве не милашка?       В одну затяжку скуриваю треть сигареты. Хмурюсь — имя этого «милашки» на доске позора мелькает чаще, чем все другие вместе взятые. Мо делает вид, что ему на всё наплевать, но я, истинный мастер этого дела, вижу, что ни хрена это не так. Проблемный подросток… Почему он себя так ведёт? Неглупый же парень.       Последнюю затяжку делаю без двух минут шесть. Окурок отправляется в пепельницу, пепельница остаётся на полу у окна — не забыть бы, а то опять по всей квартире буду искать. На кровать падаю как подкошенный; она мягко прогибается подо мной, а сверху наваливается усталость. В последнее время со сном у меня проблемы. Вернее, не со сном — со снами, да и вряд ли можно назвать проблемой то, от чего получаешь такое удовольствие…       Жаль, когда я просыпаюсь, от него не остаётся и следа. Во снах Мо со мной хорошо; в реальности я повёл себя с ним как последняя скотина. Видел же тогда, что он сам не свой был весь день. Нужно было сдержаться, но разве можно это сделать, когда вот оно, желанное тело, на которое так позорно стоит уже вторую неделю? Дают — надо брать, ведь так?       А вот ни хрена не так. И меня не оправдывает то, что я хотел как лучше. Я успокоить его хотел. Я, чёрт подери, пытался быть с ним нежным и аккуратным. Мне и самому было это необходимо — провести рукой по его гладкой коже, обнять его, коснуться губами, входить в него медленно, осторожно. «Как будто это может быть приятно!» Хотелось показать, что да, может, Шань, конечно может, я сделаю всё, чтобы тебе было хорошо…       Но Мо — это Мо. Он умеет так шипеть, огрызаться и вырываться, чтобы у меня ни одной мысли в голове не осталось, одно несдержимое, стучащее в висках желание. И в нём было так охрененно хорошо, горячо, тесно, он в моих руках, кажется, затих…       Думал бы я в тот момент головой, а не другой частью тела, понял бы — подозрительно затих.       Сейчас думать об этом поздно. Да и бред какой-то в голове… Мо вообще можно понять? Сначала слёзы, потом «вставь мне», потом «ещё, сильнее!», потом «убери лапы» и «я тебя ненавижу», потом кончает так, что у меня самого в глазах темнеет, потом избегает целую неделю…       Что-то происходит у него, а я делаю только хуже. Так что о том, чтобы срываться на нём, нужно забыть. Как и о том, чтобы пресекать любое непослушание парой-тройкой чувствительных тычков в рёбра. Ах да, намеренно выводить его из себя провокационными фразочками тоже не стоит.       Отлично. Кажется, если убрать всё это из нашего с Мо общения, там вообще ничего не останется. Что ж, значит, придётся заполнить эту пустоту чем-нибудь другим? Например, заботиться о нём — предыдущие попытки воспринимались в штыки, но я буду не я, если испугаюсь трудностей. А ещё с ним можно разговаривать. И, если уж так приспичит прикоснуться к нему, то лучше сделать это осторожно, ненавязчиво и ни в коем случае не грубо…       Звонок в дверь раздаётся как раз в тот момент, когда я пытаюсь придумать, как можно коснуться Рыжего так, чтобы он не попытался мне руку оторвать и не взбесился. Что ж, значит, хватит думать. Определю границы терпения Мо на практике.       — При… Ты что, бежал?       Шань вваливается в квартиру, запыхавшийся. На приветствие не отвечает, на вопрос — хмурится и бросает недовольно:       — Ты сказал прийти в шесть. А я… был занят и не люблю опаздывать.       В голосе звучат обида и застенчивость — таким тоном закоренелый двоечник оправдывается, когда его застают за выполнением домашнего задания. Мо забавно сводит брови, и я не избежал бы очередного приступа умиления, если бы на одной у него не был наклеен пластырь, ещё один — на шее, а на левой скуле не расцветал яркий багровый кровоподтёк.       — Опять подрался, — то ли спрашиваю, то ли утверждаю я. — Из-за чего на этот раз?       — Не знаю, — пожимает плечами Мо и, наткнувшись на мой недоуменный взгляд, нехотя добавляет: — Меня попросили.       — И с каких это пор ты такой отзывчивый?       — За деньги попросили. За деньги я и с тобой отзывчивый… В смысле, готовлю я тебе за деньги! — тут же добавляет Шань, видимо, осознав, как двусмысленно это прозвучало. — Да блядь!.. — Он красочно выругивается и отворачивается, и мне бы оставить его в покое — общение опять начинает напоминать попытку поиграть с оголённым искрящим проводом, — но я замечаю кровь у него на руке и никак не могу это проигнорировать.       Когда он, морщась, пытается стянуть с плеч рюкзак, я перехватываю его за запястье.       — Просто залепить пластырем или замотать бинтом — не лечение, — говорю, рассматривая кисть. На костяшках повязка пропиталась кровью; чуть выше, у локтя, неглубокая, но большая ссадина.       — Нормально всё, — настороженно отвечает Мо, пытаясь вывернуть руку из захвата. — Я живучий.       — Я не сомневаюсь. И всё-таки лучше промыть. Пойдём…       — Пошёл в жопу!       — Это намёк?       Он краснеет моментально, и я не могу сдержать улыбку:       — О, прости. В твоём идеальном мире я делаю вид, что ничего не случилось, да?       Глаза его широко распахиваются; венка на шее начинает биться быстрее. Он отводит взгляд и молчит, только губы кусает, и мне так хочется провести по ним языком, особенно по нижней, чуть припухшей справа — шею бы свернул тому, кто посмел притронуться к Мо, но он ведь не скажет, кто это сделал. Гордый…       Вдох. Выдох…       — Прости, Шань, — говорю я; голос звучит спокойно, — я не хотел тебя задеть. Приготовишь мне ужин? — и, отойдя от него на пару шагов, прислоняюсь плечом к стене. Пусть вздохнёт спокойно, а то, кажется, совсем сейчас задохнётся.       И Шань действительно глубоко вздыхает. Кидает на меня настороженный взгляд, вздрагивает всем телом, встретившись с моим, но скользкую тему предпочитает не развивать.       — Приготовлю и пойду домой. Посуду сам помоешь, — выпаливает он и смотрит так нахально, что у меня в голове сразу же проносятся варианты ответа: «нет, не пойдёшь», «а ты не охуел ли мне условия ставить?», «раздевайся»…       Но я лишь киваю:       — Хорошо, — и оставляю ошарашенного внезапно выигранной битвой Мо одного.       На кухне я к нему тоже не пристаю. Курю, лёжа на диване, и лишь издалека смотрю на него, как часто делаю в последнее время. С того дня, когда он впервые мне приснился.       В том сне мы дрались. Жарко, ожесточённо, сцеплялись телами и катались по полу, но в какой-то момент время потекло медленнее, воздух стал вязким, движения — плавными до сладкой ломоты в напряжённых мышцах. Каждый удар превращался в ласку, нежную, исступлённую, каждое слово — в мягкий шёпот, каждый вскрик — в стон…       Кончил я тогда, когда проснулся, быстро, даже несмотря на то, что дрочить пришлось левой рукой — правая на тот момент ещё не начала заживать. После яркого оргазма словно очнулся — твою мать, кончил, представляя Мо Гуань Шаня! — но списал это на переутомление и кашу в голове после драки с Шэ Ли.       Однако вот, прошло уже две недели, а «переутомление» всё не проходит. Мо по-прежнему является ко мне во снах. Иногда в своей дурацкой жёлтой футболке, делающей цвет его глаз совсем кошачьим, иногда в школьной форме, и очень, очень редко — обнажённым. Даже во снах он тот ещё недотрога.       И не смотреть на него наяву я не могу. Он стоит, увлечённо помешивает что-то в кастрюле, взъерошивает волосы, осторожно касается скулы — болит. Дерётся за деньги, значит… Как бы так всучить ему достаточно денег, чтобы он больше не пытался заработать на стороне?..       Словно услышав мои мысли, Мо оборачивается — и я, задумавшийся, не успеваю отвернуться. Прекрасно. Глаза в глаза.       Попался.       — Готово, — говорит он, складывая руки на груди. То, что я опять «пялюсь», его сегодня, видимо, не смущает.       Ну вот и чудненько. Я лениво стекаю с кровати, подхожу к нему — с каждым шагом в воздухе всё сильнее пахнет домашней едой, — отбираю у него лопатку, пробую мясо…       Господи, да у него золотые руки!       — Очень вкусно, Мо. Спасибо. — Благодарность получается искренней — чёрт подери, я на самом деле готов ему хоть сейчас предложить выйти за меня замуж! — Может, поужинаешь со мной?       — Тянь, с тобой всё нормально? — Шань отрывается от рассматривания пятна на футболке и поднимает взгляд на меня.       — Да.       — А по-моему, нет.       — Что странного в том, что я хочу поужинать со своим… — стоп, а что я хотел сказать? другом? приятелем? любовником? — с тобой.       «Со своим тобой». Отлично, Хэ Тянь. Молодец.       — Нет уж. Я лучше пойду.       Мо хмурится. Огрызаться на меня нет причин, и видно, что без этого он не знает, как себя вести. Неужели придётся его учить общаться по-человечески, а не как дворовые псы, не поделившие кость?       — Хорошо. Пойдём, я заплачу тебе. До дома один доберёшься?       — Я тебе что, ребёнок?!       Ох, нашёл повод взъесться…       — Нет, Мо. Просто я волнуюсь. Доберёшься до дома — скинешь смс?       — Ты издеваешься?       — Нет, — я подхожу чуть ближе; Шань напрягается, но с места не двигается, — и не думал издеваться. Ещё раз спасибо, Рыжик. Ты очень меня выручил.       — Ага. — Он неуверенно переступает с ноги на ногу. — Я пойду.       — Да. Иди, — с неприкрытым сожалением вздыхаю я и, подумав, добавляю: — Только не бегай больше от меня. Я ничего плохого тебе не сделаю.       На последнюю фразу Мо не отвечает. Так и уходит, задумчивый настолько, что едва не забывает взять у меня деньги. Приходится вкладывать купюры ему в ладонь у самой двери, и это прикосновение, лёгкое, смазанное, даёт мне силы пережить выходные.