возвращаться домой

Чимин едва успевает на последний поезд — влетает в вагон и падает на первое же попавшееся место. Кроме него внутри ещё человек пять, все усталые и отрешённые, вот уж кто точно не едет покорять Хондэ или Итэвон сегодня ночью. У Чимина ноют плечи и икры, он вытягивает ноги в проход — на секунду становится легче. Чимин засматривается в окно: на улице уже темно, чернильно-сине, только свет далёких вывесок разгоняет тени. Нереальное совсем время, будто с последним поездом заканчивается мир, и Чимин всё никак не может перебороть боязнь этой окончательности. Он приедет домой, упадет на кровать и попытается выползти из джинсов, наберёт маме и пожелает доброй ночи… Дома сегодня будет пусто — как вчера, и позавчера, и неделю назад. Хосок так и не написал ни разу, и только Сокджин-хён изредка рассказывает о нём что-нибудь новое. "Выглядит плохо, но уже хотя бы не отказывается от еды" — это вот последнее. Кажется, Хосок всё-таки переносит это немного легче. Первые дни Чимин прогуливал пары — просто лежал весь день в постели, иногда плакал. Хотелось с кем-то поговорить и никого не слышать, хотелось хотя бы ненадолго перестать существовать. Чонгук тогда упорно названивал ему каждые пару часов, говорил глупости. Чимин хотел бы на него злиться, но не мог — он бы, наверное, свихнулся, если бы переваривал всё это в одиночестве. Сейчас как-то попривыклось. Чимин всё ещё ловит себя на том, что наливает в чайник воды на две кружки кофе, сомневается его это носки или нет, ищет взглядом Хосока в каждом прохожем, как собака, которую разлучили с хозяином. Хосок сказал, что это временно, что ему просто нужно немного времени обдумать это всё. У Чимина тогда всё лицо перекосило — так хотелось зарыдать. Хосоку никогда не нужно было время на подумать, тем более когда дело касалось Чимина. В фильмах это хорошо и красиво — дружба, прогрессирующая во влюблённость и всегда обязательно взаимную. Чимин, наверное, навсегда запомнит выражение на лице Хосока — будто его ударили, будто чиминово "я тебя очень давно люблю" было брошенным в него камнем. Хосок с тех пор не появлялся в танцзале. Раньше они вместе ехали домой после занятий, Чимин клевал носом, а потом засыпал у Хосока на плече. От него пахло потом и дезодорантом, иногда — какой-нибудь жвачкой. Вечерами в вагоне было тихо, и Чимин мог слышать приглушённую музыку из хосоковых наушников. Сегодня особенно тревожно, то бессонно, то кажется, будто он во сне. Поезд вылетает на мост, и Чимин забирается с коленями на сиденье, выглядывает за окно — на чёрную блестящую воду. Сеул горит, огромный, каменный, ставший хорошо знакомым, и Чимину вдруг страшно хочется вернуться к родителям в Пусан, во времена, когда его жизнь была куда скучней и проще. У парня в дальнем конце вагона звонит телефон, Чимин вздрагивает, инстинктивно тянется за своим. Ждёт — нельзя не ждать — и надеется. Он слышит голос Хосока везде, в чужих голосах и пустых коридорах, в песнях и собственной голове. Он словно стоит за его плечом, но, стоит Чимину обернуться, тут же исчезает. О чём он думает, этот Чон Хосок? Когда он вернётся? В груди ноет — день и ночь кто-то тянет за толстую прочную нитку. Раньше Чимину казалось, что влюблённость всегда должна быть светлым чувством, но теперь понимает, почему о ней написано столько грустных песен. Он обнимает себя за плечи, мнёт в пальцах рукава свитера — подарок Хосока на это Рождество. Кондиционер гоняет тёплый воздух по вагону, но тоска ледяной коркой стягивает горло так, что становится трудно дышать. Чимин набирает номер Хосока, но так и не осмеливается позвонить, просто жмётся ухом к телефону. Говорить о своих чувствах или молчать о них — Чимин уже не понимает, что из этого сложнее. Ханган теряется вдалеке, поезд замедляет ход, с тихим шорохом разъезжаются двери вагона. Очередной усталый и отрешённый падает на пустое место, утыкается взглядом в окно напротив. Чимин прикрывает глаза, его голова, отяжелевшая от усталости и злости, клонится на бок, но не находит знакомого плеча.