возвращаться домой

— Да, мам, — Чимин прижимает телефон плечом к уху и пытается нашарить ключи в рюкзаке. В коридоре темно: лампочка перегорела ещё вчера. — Сокджин-хён приготовил свинину, всё в порядке. Ключи находятся на самом дне рюкзака — Чимин нащупывает пузатый брелок и, потянув его наверх, едва не рвёт одну из тетрадей. Мама на другом конце провода продолжает заваливать его вопросами, но Чимин не может сосредоточиться на её словах — они кажутся фоновым, лишённым какого-либо смысла гулом. — Я позвоню тебе завтра после пар, ма, — говорит Чимин, нашарив ключом замок. Он замирает на секунду, а потом добавляет торопливое "я скучаю" и кладёт трубку. Разговаривать с мамой в последнее время тяжело: Чимин сказал ей, что Хосоку пришлось съехать на неопределённое время, но не рассказал почему. Целиком всю историю вообще знают только Сокджин и Тэхён, который в очередной раз проявил эту свою нечеловечность. Тэхён, ребячливый и несерьёзный, приезжал к Чимину при первой же возможности, привозил с собой еду, сладковатый запах газировки, на которую он подсел в последние пару месяцев, диски с какими-то играми. Он не спрашивал ни о чём, только сказал как-то, почти что себе под нос пару очень сильных и важных вещей, а потом всё обнимал Чимина, широко, по-медвежьи, будто собирался защитить от всего зла мира, и гладил по голове. Помощь часто приходит оттуда, где её совсем не ждёшь — Чимин хорошо запомнил это, только жаль, что таким горьким путём. Хосок пишет ему спустя почти месяц, короткое "чимин-а, привет", и от него одного у Чимина заходится сердце. Скучал — скучал, как последняя собака. "хоби-хён набирает сообщение ..." — на каждую точку по облегчённому, испуганному всхлипу. сокджини-хён опять наготовил, давай привезу тебе завтра, тут свиные рёбрышки ты же любишь Когда Чимин набирает ответ, у него трясутся руки. Хосок приезжает — чуть похудевший, с подстриженной чёлкой, в сокджиновой старой кофте. Она висит на Хосоке мешком, а он кажется крошечным, каким-то хрупким — и его безумно хочется обнять. Мясо в пластиковом контейнере оказывается ещё чуть тёплым и очень вкусно пахнет, но, каким бы голодным Чимин ни был, аппетит пропадает. Стоит ему взглянуть на Хосока, и живот схватывает нервным болезненным спазмом. Чимин всё надеялся, что тоска сожрёт эту влюблённость, перекроет собой, но нет — сердце грохочет в горле, бум-бум-бум, прямо как в той песне. — Ты подстригся, — говорит Чимин, потому что не знает, что ещё сказать. Он мнётся с ноги на ногу посреди кухни, и, наверное, лучше бы сейчас сесть, но он не уверен, что потом найдёт в себе силы подняться. — Ага, — Хосок слабо улыбается, касается пальцами края чёлки — почти удивлённо, будто и сам не заметил, что как-то изменился. Он ужасно красивый всё-таки, и видеть его спустя месяц мучительно больно. Чимин изголодался по его лицу, жестам, по его голосу. — Сокджин-хён стриг, а то сильно лезла в глаза. — Тебе хорошо, — говорит Чимин, а потом вздрагивает, опускает глаза. Даже это звучит неправильно. На кухне становится так тихо, что выдох Хосока, тяжёлый и напряжённый, кажется оглушительным. Чимин так и не осмеливается поднять взгляд, слушает только, как Хосок подходит ближе. У него смешные носки с Муми Троллями, чуть выцветшие после стирок. Если бы они ещё жили вместе, Чимин бы уже хоть раз, но надел их сам. — Прости, что я так, — Хосок кладёт ладонь ему на плечо, а потом осторожно притягивает Чимина ближе, чтобы обнять. Это совсем не похоже на то, как они обнимались раньше, и от осознания этого у Чимина пересыхает в горле. Что “так”, хочет спросить Чимин, но вместо этого только зажмуривается и утыкается лбом Хосоку в грудь. Тяжело, так тяжело, что кажется сейчас раздавит этим беспощадным, безрадостным чувством. Хосок тёплый и уютный, он ерошит волосы у Чимина на затылке, а Чимин комкает в пальцах ворот его кофты. — Не знаю, Чиминни, я не знаю, что делать, я совсем ничего не понимаю. Чимин кивает, кусает губу, когда тошнота подкатывает к горлу. — Всё хорошо, хён, — дрожащим голосом отзывается он, — я же не требую… Хосок сжимает его плечо, то ли пытается приободрить, то ли привести в чувство. Чимин открывает глаза, смотрит на него — и чувство будто впервые видит по-настоящему. У Хосока на лице такая мука, будто там у него внутри ядерная война или что-то настолько же смертельное. Складка тёмной линией ложится между бровей, а потом Хосок говорит: — Я очень скучаю без тебя, Чиминни. Но я не знаю, как вести себя. Мне тяжело находиться с тобой в одной комнате, — и его ладонь, тёплая и мягкая, соскальзывает с плеча Чимина. — Всё хорошо, — повторяет Чимин, как мантру, и пытается улыбнуться. Слова Хосока режут не хуже ножа, но их смысл остаётся нечётким. Только потом Хосок делает шаг назад, забирает со стула свою сумку и уходит, а Чимин остаётся стоять, привалившись бедром к столешнице. Медленно, но до него доходит: когда Хосок вернётся в следующий раз, он заберёт свои вещи. Чимин дёргает шнурок на вороте кофты, чтобы как-то занять руки, а потом тянется за телефоном. спасибо за мясо, сокджини-хён. очень вкусно набирает он сообщение и жмёт “отправить”. Сокджин-хён сейчас, наверное, ещё на работе и прочитает его только по дороге домой. Чимин убирает контейнер с мясом в холодильник и оседает на пол, обняв колени. В голове пустота, Чимин и не чувствует ничего толком, и хочется думать, что это как в фильмах — болевой шок. Говорят, если долго притворяться, потом сам начинаешь верить в собственную выдумку. На секунду становится легче.