The Ways Of The Wind

Из Дублина Кэролайн уезжает одна. Все её призраки остались в комнате маленького отеля, во дворе которого купидон с пустыми глазницами выпускал воду из наконечника стрелы. Когда она закрыла дверь, то твердо решила никогда не оборачиваться, и это оказалось настоящим испытанием. Она и сама не знает, почему покупает билет в Шанхай, но когда выходит из апорта Пуду и впервые вдыхает горячий влажный воздух, то понимает: тут ничто не напоминает ни остров Дингл, ни Новый Орлеан. Город сияет светом тысячи неоновых вывесок, зазывающих туристов в казино, бары и модные бутики. Пахнет цейлонской корицей, выхлопными газами и жасмином, и у Кэролайн слегка кружится голова, когда женщина, одетая в традиционное ципао, провожает её в маленькую квартирку в районе Янпу. Первые недели она почти не выходит из дома, сидит на маленьком балконе, следя за студентами из ближайшего университета. Они много курят и громко смеются. Кэролайн невольно представляет себя на их месте и не знает, хотела бы она быть одной из них. Её жизнь вернулась к ней слишком внезапно, знакомиться с собой заново оказалось мучительно. Временами начинает казаться, что она больше никогда ничего не захочет, а если и захочет, то не сможет отличить желание от сожаления об упущенном. В Шанхае она покупает себе телефон и несколько дней не может заставить себя его включить: кажется, что стоит только нажать кнопку, как её тут же найдут. Кэролайн к такому не готова, она часами блуждает пальцами по лицу и телу, знакомясь с собой заново, размышляет, стоит ли обрезать слишком уж длинные волосы, но приходит к заключению, что ей нравится подвязывать их кожаным шнурком и ополаскивать розмариновой водой. Здесь слишком жарко для её одежды, которая практически вся сделана из плотного сукна или овечьей шерсти, поэтому, скрепя сердце, Кэролайн приходится заставить себя сходить в магазин. Сердце бьется так сильно, что у нее не сразу получается внушить продавщице, но все же ей удается взять несколько легких хлопковых платьев, пару джинсовых шорт и белых футболок. В квартире она раскладывает это все на кровати и долго щупает ткань, пытаясь привыкнуть к ощущению на коже. Выходит не сразу, и Кэролайн совсем не нравится то, что она видит в зеркале. Ритуальные знаки на её коже побледнели, но потребуются недели, чтобы краска смылась окончательно, и она все еще не уверена, что готова с ними расстаться. Решения, решения… Шанхай становится для неё местом, где она строит свою новую личность. Спустя месяц Кэролайн решает, что ей нравится есть паровые постные булочки на завтрак и запивать их крепким холодным чаем без сахара. Она полюбила стоять около Шанхайской башни и задирать голову наверх, пытаясь пересчитать все сто тридцать этажей. В переулках набережной Вайтань она находит маленький книжный магазинчик, которым владеет суровая старушка с прямой спиной и тяжелым взглядом. Оказывается, что ей требуется помощник со знанием английского, и так Кэролайн вспоминает, как любит наводить порядок. Она может часами протирать полки, расставлять книги и придумывать новые способы каталогизации. Мадам Ван делает вкуснейшие баоцзы с побегами бамбука, учит Кэролайн китайскому и бесконечно жалуется на внуков, которые совсем не чтят древние традиции. К концу третьего месяца Кэролайн думает, что, будь она книгой, то можно было бы сказать: дизайн обложки готов, осталось лишь заполнить пустующие страницы. Теперь она знает, что ей нравится носить свободные платья с открытыми плечами, легкие блузы и юбки на запах пастельных тонов. Часть длинных волос она поднимает наверх с помощью традиционных китайских гребней и пользуется вишневой помадой, которая въедается в губы так сильно, что можно съесть целую тарелку супа-лагман, и она не сотрется. Когда Кэролайн говорит мадам Ван, что ей пора уезжать, старая женщина понимающе кивает и накрывает голову девушки своей сухой теплой ладонью в знак благословения, а затем снимает с шеи золотую цепочку, на которой висит маленький нефритовый дракон. — На удачу, — гаркает мадам Ван, протягивая украшение. — В любой любви есть капля яда. Так сказал один ливанец, имени уже не упомню, но он прав. И менее сладкой она от этого не становится. — Я никогда не говорила… — внутри у Кэролайн все холодеет. — Иди, иди — старуха улыбается и указывает подбородком на дверь. * * Бразилия встречает Кэролайн сладкими запахами марихуаны и свежего кофе. Она чувствует себя увереннее, чем раньше, когда выходит из аэропорта на раскаленную ярким солнцем улицу, а вокруг толпятся люди, прилетевшие посмотреть карнавал. Бонни и Энзо ждут её у парковки такси, и Кэролайн облегченно выдыхает. Годы над ними не властны, поэтому внутри не возникает того щемящего чувства пустоты и потери, которое она испытала при виде Мэтта. Кажется, что Бонни даже пахнет также: молочным шоколадом и полынью. Но теперь Кэролайн может распознать еще и запах её магии. Еще один дар, который она увезла с полуострова Дингл. — Здравствуй, Кэролайн, — шепчет Энзо ей в ухо, и Кэролайн знает, что он больше не сможет называть её «красотка». Та девушка уехала в Новый Орлеан после смерти лучшего друга и пропала на одну человеческую жизнь, и никто не смог бы сказать, кем она вернулась обратно. Бразилия подходит им, эта страна контрастов и несочетаемых вещей: громкая музыка и темные улочки трущоб, страстные танцы и строгие католики, кокосовое молоко и кокаин, низины дорогих пляжей и вершины нищих фавел. Они идут по пляжу Копакабана с бутылкой рома на троих и голосят одноименную песню, будто подростки. Внезапно оказывается так легко вернуться в ту точку, которая еще недавно казалась безвозвратно потерянной. К рассвету звуки карнавала становятся тише, и на горизонте пока еще неуверенно появляется огромное солнце, постепенно нагревая холодный песок. Кэролайн дышит глубоко и медленно, чувствуя, как Бонни перебирает её длинные волосы руками. — Мы так рады, что ты приехала, — шепчет ведьма ей в плечо, прежде чем откинуться на колени Энзо, который с бездумной улыбкой смотрит, как в небе гаснут звезды. Мы. Бонни и Энзо держатся за руки. Они прикасаются друг к другу почти постоянно, неосознанно тянутся друг к другу, будто магниты: улыбка к улыбке, рука к руке, губы к губам. У них всё общее, всё на двоих, кажется, что они сами не осознают, как любовь сделала их похожими друг на друга. Бонни теперь тоже мрачно шутит и носит браслеты из деревянных бусин на запястьях. Энзо смотрит на мир открыто, с интересом и много улыбается, ожидая, что ему вернут эту улыбку в ответ. Кэролайн чувствует горечь пепла во рту. Ей слишком хорошо известно, какого это, и она не может не думать, лежа в огромной пустой постели своего гостиничного номера, о том, как и она тянулась когда-то к мужчине. О долгих ночах штата Пеликанов, о том, как она выныривала из сна прямиком в жадные и жаркие объятия, о сладком чувстве наполненности и хриплых стонах. Она хочет сопротивляться, пытается изо всех сил, но пальцы сами скользят вниз по животу, задирают ночную рубашку вверх и в нерешительности замирают между ног. Кэролайн не помнит, когда в последний раз прикасалась к себе, она даже не знает, когда в последний раз испытывала желание. Долгие годы, проведенные на полуострове Дингл, ей не было никакого дела до взглядов Аэрна или других мужчин, но сейчас она так отчаянно пытается представить себе любое лицо, кроме его. — Я знал, что не смогу тебя отпустить, — шепчет Клаус в кожу её бедер, оставляя за собой собственнические укусы. — Почему? — Кэролайн кажется, что она плавится, как воск свечи. Ей так горячо, так необъяснимо жарко, что она видит, как от её обнаженного тела поднимается испарина. — Ты знаешь ответ, — рычит Клаус и ловит её за лодыжку, притягивая ближе к себе. Он так и не сказал ей о том, что любит её, будто эти слова что-то изменят. Кэролайн хочет услышать, хочет знать, но одновременно она понимает, что готова на всё, лишь бы этот момент длился вечно. Клаус может говорить или молчать, она все равно видит всё в его янтарных глазах. Он не может её обмануть, никогда не мог, и поэтому Кэролайн покорно раскрывается перед ним, позволяя зарыться меж её бедер. До Клауса она не знала, что такое истинное желание, когда каждая клеточка тела поет и вторит прикосновениям. Когда каждая струна души требует отдать ему всё, что он попросит и взять столько же взамен. Она не знала, что между ног может стать невыносимо влажно от одного лишь взгляда, а щеки загореться от невинного прикосновения. Кэролайн и понятия не имела, сколько внутри нее существует точек, приносящих удовольствие, как приятно засыпать, ощущая мужчину глубоко внутри. Не ведала о том, что в боли есть удовольствие, а в нежности — страсть. Крик оседает на губах сладким медом, пока язык Клауса продолжает терзать её плоть, а затем, не дав ей сполна насладиться удовольствием, он переворачивает Кэролайн на живот и резко входит сзади. Рычит, прижимаясь всем телом, ощущая её спазмы и толкается еще глубже, до боли и искр из глаз. — Я никогда не смогу насытиться тобой, Кэролайн, — Клаус ведет языком по её уху и прикусывает мочку. — Никогда не смогу разделить тебя с кем-то, даже если мы останемся лишь воспоминанием. — Этого никогда не будет, — она стонет, выгибается и хватает его за шею, притягивая ближе, заставляя Клауса посмотреть ей прямо в глаза. В них любовь, страсть и стальная решимость, которая может отрезать любые сомнения. — Мы никогда не станем лишь воспоминанием. Клаусу так много лет, что он сбился со счета, но он всё равно верит. — Обещай мне, — рычит он, пожирая её рот, проталкивая свой член и язык так глубоко, что Кэролайн кажется, что в ней не осталось ничего, кроме него. — Я обещаю, — она чувствует его и свою собственную кровь на губах, и её накрывает оргазм такой силы, что его можно легко спутать со смертью. — Мы — это навсегда. Кэролайн распахивает глаза, чувствуя, как забытое за годы удовольствие накрывает тело болезненными и смутными спазмами. Её мышцы сокращаются вокруг пустоты так долго и мучительно, что она почти теряет сознание, страшась, что эта пытка никогда не кончится. — Навсегда и навечно, — Клаус сжимает её шею, пока пальцы другой руки ленивым движением втирают его семя между её ног. — Ты обещала, Кэролайн. Обещания всегда оставляют метки на коже. Они невидимы и согревают, если данные обеты не нарушаются, но стоит переступить черту, и все меняется. Кэролайн думает о том, смогла бы она нарушить слово. Отдать другому хотя бы тело, чтобы вновь почувствовать жар чужих прикосновений, а не липкий лихорадочный холод, который принесли ей собственные пальцы. * * * Через месяц они уезжают из Бразилии в Перу. Кэролайн едва ли хочется этого: местный климат слишком напоминает ей о Новом Орлеане, но Бонни и Энзо непреклонны. Они ругаются и умоляют, как малые дети, и в конце концов она сдается под их напором и рассказами о Мачу-Пикчу, скрытом за облаками, о великих камнях Муюкмарке и чудесном домике недалеко от Куско. Дом и правда оказывается волшебным. Затерянный посреди джунглей, выстроенный из темного дерева, с огромной застекленной гостиной и красивой верандой на сваях, выходящей в сторону обрыва, на дне которого протекает река, — он становится её убежищем еще на несколько месяцев. Человеку сложно было бы выжить в таких условиях: вокруг кишат змеи, насекомые, названия которых Кэролайн не знает, и пумы, приходящие на свет из мрака леса. Вампир же здесь может чувствовать себя спокойно и охотиться без опасений. — Они тебя не боятся, — удивленно шепчет Энзо, когда Кэролайн удается подобраться к пуме и погладить животное по шелковистому боку, прежде чем вонзить клыки в бедренную артерию. Она пьет медленно, внимательно отслеживая сердцебиение животного, и, как только оно слегка замедляется, отступает, вытирая кровь рукавом белой хлопковой рубашки. Жажда никогда не мучила её так, как Елену или Стефана, и Кэролайн уже давно заметила, что ей не нужно столько крови, как раньше. За годы, проведенные на полуострове Дингл, она усвоила, что не стоит забирать жизнь, если не готов дать что-то взамен. — Меня научили одной песне, — говорит она, поднимаясь с колен. — С её помощью охотники приманивают добычу и дают богам обещание, что возьмут лишь то, что необходимо для выживания. — Чему еще тебя научили? — Энзо улыбается и закидывает руку Кэролайн на плечо, пока они идут сквозь лес обратно к дому. Они с Бонни не часто расспрашивают её о времени, которое она провела в Каслгрегори, как и она не спрашивает их, почему они отпустили её из Мистик Фоллс на край света. Слов Мэтта оказалось достаточно, и теперь Кэролайн боится, что и другие её друзья станут оправдывать его действия. Она не могла это слышать. Не могла сомневаться в правильности своих решений. — Как делать нитки из овечьей шерсти, — Кэролайн хихикает, видя недоверчивое лицо Энзо. — Топить печь торфом и разбираться в лекарственных травах. Плести рыболовные сети и выходить в море на парусной лодке. Праздновать Самайн, Белтейн и другие праздники Колеса года. Говорить по-гэльски и на болотной латыни. — А это? — Энзо приподнимает её руку и указывает на знак, выведенный на тыльной стороне запястья. — Это крест Бригит, — Кэролайн улыбается. Орния сплела такой для неё из камышовых листьев, чтобы охранять её путь, но она решила оставить его в курганах Бру-на-Бойн в качестве небольшого подношения богам. В тот день, когда она лежала на влажных простынях в номере в Рио, пытаясь прогнать из тела остатки своего мучительного оргазма, Кэролайн начертила его на себе. — Для храбрости и защиты. Энзо долго молчит, бездумно отстукивая по её плечу одному ему известный ритм. Они идут медленно, разгоняя утренний туман под ногами, который клубится вокруг мощных корней хинных деревьев. Внизу в ущелье шумит река, и сквозь её низкий рокот уже можно было расслышать, как Бонни напевает себе под нос, накрывая на веранде дома стол с символическим завтраком. До Кэролайн доносится яркий аромат свежего кофе, и она невольно жмурится от удовольствия. Умение радоваться мелочам возвращается к ней медленно, но с каждым разом вкус жизни кажется ей всё более удивительным и многогранным. Она смотрит на то, как Бонни жадно припадает к бутылке с водой на втором часе подъема к Мачу-Пикчу. Чувствует капли влаги, оседающие на коже, когда они проходят сквозь облачную завесу. Улавливает еле заметный гул камней древней тропы инков под ногами, терпкий запах шерсти лам и горького табака. Мир начинает казаться ей реальным, живым, бесконечным и щедрым, и Кэролайн хватается за эту соломинку, наконец-то вытаскивая себя со дна на свет. Впервые за долгое время ей хочется жить, хочется чувствовать, хочется идти вперед, и неизвестность не пугает её. Осторожно, размеренно и четко, как сделала бы Кэролайн из прошлого, она начинает строить планы. * * * — Мы можем встретиться с Деймоном и Еленой в Нью-Йорке, — осторожно предлагает Бонни. Они ужинают в одном из самых роскошных ресторанов Буэнос-Айреса, откуда открывается потрясающий вид площадь Мая. — Отметим там Рождество. — Я не хочу возвращаться в Америку, — железным тоном отрезает Кэролайн. Она чувствует себя не слишком комфортно в шелковом алом платье с разрезом до бедра, постоянно ерзает на стуле и пытается прикрыть длинными волосам оголенные плечи. Кэролайн знает, что выглядит привлекательно, ловит на себе заинтересованные взгляды мужчин, но кажется, что Бонни больше наслаждается произведенным ею эффектом, чем она сама. Энзо видимо ощущает её неловкость, потому что подвигает свой стул так, чтобы помочь девушке скрыть откровенно обнаженное бедро. Кэролайн благодарно улыбается и делает большой глоток вина, ощущая как приятно начинают гореть щеки. — Нью-Йорк далеко от Луизианы, — как бы невзначай продолжает Бонни, слишком усердно разрезая свой стейк и явно игнорируя предупреждающий взгляд Энзо. — Недостаточно далеко, — взгляд Кэролайн становится стеклянным. — Боишься, что Клаус найдет тебя? — ведьма знает, что ходит по тонкому льду, но не может иначе. Они подошли к самой кромке темного леса, в котором так долго блуждала Кэролайн, и настала пора сделать шаг за его пределы. Медлить больше нельзя, иначе эта иллюзия нормальности станет слишком реальной. — Или того, что он и не пытается искать? Кэролайн смотрит на неё с такой холодной яростью, что Энзо на секунду начинает казаться, будто он почуял соленый запах штормовых ветров. Голубые глаза вампирши темнеют, и один взгляд на крест Бригитт, вычерченный на её руке выжигает внутренности до костей. Бонни не сдается, выдерживает взгляд. Серебряный нож в её руках чернеет: верный знак того, что ведьма теряет терпение. Энзо молчит, вытянув губы в своей привычной манере, и постукивает пальцами по столу. — Бонни, давай закончим этот разговор, — цедит Кэролайн. Её длинные золотые волосы слегка завиваются от влаги, и она раздраженно перекидывает их через плечо. Сердце стучит так громко, что она едва слышит собственный голос. — Нет, — отрезает ведьма, и лампочки огромной хрустальной люстры в центре зала начинают мигать. — Ты не можешь бежать вечно, Кэр. Боль от этого никуда не денется, она будет разрастаться, пока ты не признаешь её существование и не посмотришь ей в лицо. Энзо хватает Кэролайн за руку, прежде чем ей удается выйти из-за стола. Ей нечем дышать, все внутри горит и корчится, будто вместо внутренностей у неё растревоженное гнезд гремучих змей. Конечно, ей хочется сбежать, да только куда и возможно ли это вообще? Мужская хватка на её запястье усиливается, причиняя легкую боль. — Когда умерла твоя мать, ты сделала тоже самое, — беспощадно продолжает Бонни. — И чем это закончилось? Худшее уже произошло, и этого нельзя изменить отключив эмоции или вырвав из своей жизни всё, что связано с Никлаусом Майклсоном! В тот вечер Кэролайн все-таки ушла. Главные слова были сказаны, и их нельзя было взять обратно, они отбойным молотком били по её вискам всю дорогу до гостиницы. И за пеленой этого адского шума она не сразу услышала собственные мысли. Через неделю, когда они оказываются на Огненной земле, Кэролайн опускает руки в ледяные воды пролива Бигл, и наконец-то позволяет себе произнести его имя вслух. — Клаус, — она признается себе, что зовет его, и это осознание вскрывает сердце ржавым ножом. — Ты когда-нибудь думаешь о будущем? — спрашивает Кэролайн, облокачиваясь локтями на деревянный стол в гостиной Бойни. Она любит утром пить кофе вот так: стоя и прижимая дымящуюся чашку как можно ближе к лицу, чтобы чувствовать аромат. Клаусу кажется это очаровательным, хоть он и ненавидит кофе и считает, что есть или пить стоя — дурной тон. — Странный вопрос, love, — гибрид лениво улыбается и проводит рукой по её золотистым волосам. — Мне казалось очевидным то, что я постоянно о нём думаю. — Я не про твои планы по захвату мира, — Кэролайн ластится к нему, будто кошка, а затем подходит чуть ближе, утыкаясь носом вырез его хенли. Клаус пахнет зверем, амброй и хвойным лесом. Домом. Любовью. — Думаешь ли ты о нас? Где мы будем через пятьдесят лет? И будем ли мы вообще вместе? — Кажется, мы договорились, Кэролайн, — рычит он, и его руки тут же оказываются на её талии, слегка сжимая. — Да, — покорно соглашается она. — Мы — это навсегда. А ты обещал показать мне весь мир. Клаус тихо смеется. Конечно, ему приятны эти детские манипуляции. Кэролайн еще так юна, так наивна, что лишь находясь рядом с ней он чувствует себя избавленным от груза, накопленного за тысячу лет. Ему хочется знать, сохранит ли она этот свет, что привлек его однажды, спустя столетия. С другой стороны, в глубине души он понимает, что это не имеет никакого значения: он все равно будет желать её. — Ну, — Клаус скользит губами по её шее, вырывая сладкий стон, — думаю, что через пятьдесят лет мы точно успеем искупаться во всех пяти океанах. Кэролайн стоит между Тихим и Атлантическим океаном и плачет о том будущем, которое так и не наступило. * * Нью-Йорк, о котором Кэролайн столько грезила в прошлом, кажется ей грязным и душным муравейником. Она вновь чувствует себя в ловушке среди высоких зданий и умоляет друзей снять квартиру в Бруклине, поближе к Гудзону. Бонни все еще чувствует себя виноватой за тот вечер в Буэнос-Айресе, потому старается во всем с ней соглашаться, хотя Кэролайн и не держит на нее зла. Конечно, ей страшно. Конечно, она постоянно ищет его взглядом в толпе и не знает, бояться или надеяться на то, что Клаус узнал о её возвращении. Мысли о нём вновь затопляют все её нутро, она гоняет их по кругу, бесконечно и бездумно. Продумывает тысячи вариантов развития событий, размышляет о том, как он провел всё это время без неё. Изменился ли он? Что видел и делал? Кто грел его постель? Кэролайн раздражает то, как Нью-Йорк влияет на неё. Она вновь заземляется, начинает думать о том, как выглядит и что носит. Улавливает, как в ней поднимается давно позабытое тщеславие, когда в баре отеля «Плаза» к ней подсаживается высокий брюнет и предлагает угостить её коктейлем. Его зовут Бенджамин, и он младший вице-президент одной из компаний, чьи офисы располагаются на самых верхний этажах небоскребов на Уолл-стрит. Он с самоуверенной улыбкой рассказывает ей о своей работе, сыплет незнакомыми терминами и прозрачно намекает на миллионы, осевшие на его банковский счетах. Кэролайн слушает с вежливой улыбкой, оценивая то, как жадно он скользит взглядом по её оголенным плечам. Смогла бы она подняться с ним в номер и позволить себя раздеть? Хотелось бы ей увидеть то, как он опускается перед ней на колени и зарывается меж её бедер? Она чувствует, как внутри зарождается первобытное возбуждение, склоняет голову набок и, будто невзначай, проводит пальцами по шее, наблюдая, как Бенджамин нервно облизывает губы. — Вы будто не из этого мира, — зачарованно говорит он, делая большой глоток виски. — Так и есть, — спокойно соглашается Кэролайн. — Я бы хотел узнать вас поближе, — Бенджамин наклоняет к ней, и в его голосе слышатся нотки отчаяния. — Можно пригласить вас на ужин? В Линкольн-центре дают «Венеру и Адониса», но если вы не любите оперу, то мы могли бы сходить на балет. — А если я не люблю балет? — ей нравится с ним играть. Никогда в своей жизни она не чувствовала такой власти над мужчиной. Внезапно они все начинают ей казаться всего лишь глупыми детьми, которых можно уговорить сделать что угодно лишь показав конфетку. Ей сложно поверить, что когда-то она так отчаянно жаждала чужого внимания. — Тогда мы будем делать то, что вы любите, — Бенджамин улыбается, его глаза светятся обещанием. Кэролайн почти готова согласиться. Почему бы и нет? Разве она не свободна? Разве не истосковалась по жару мужского тела? Не отрезала свое прошлое, чтобы оставить его в комнатушке того отеля в Дублине? Я больше не твоя, Клаус. Она ведь это сказала его призраку? — Прости, немного задержался, — голос Энзо врывается в сознание холодным ножом. Кэролайн моргает, сбрасывая наваждение, и переводит взгляд с растерянного Бенджамина на Сент-Джона. Последни й отчего-то кажется ей раздраженным, когда по-хозяйски опускает руку на её плечо. Она чувствует возникшее напряжение кожей. — Твой новый друг? — Да, это Бенджамин. Он работает на Уолл-стрит, — Кэролайн натягивает самую приторную улыбку из своего арсенала, и Энзо удивленно поднимает брови. — Спасибо, что скрасил ожидание моей дамы, приятель, — он мягко, но достаточно резко сдергивает Кэролайн со стула и подталкивает в сторону выхода. Слабый протест ошарашенного Бенджамина рассеивается в гуле оживленной улицы, и Кэролайн хихикает себе под нос, плотнее кутаясь в шерстяное пальто. Энзо смотрит на нее так, будто впервые видит. — Решила пофлиртовать? — едко интересуется он. — Почему бы и нет? — Кэролайн с непроницаемым выражением лица пожимает плечами. — Я достаточно долго была одна. — И решила, что будет отличной идеей подцепить какого-то мудилу в баре? — рычит Энзо. — Ты не готова к этому, Кэролайн. — Ты будешь решать, когда я буду готова? — огрызается она, вырывая руки из его хватки. В Нью-Йорке асфальт постоянно нагревается из-за подземных коммуникаций, снег не оседает на нем, а сразу превращается в грязную жижу, на которой легко поскользнуться и переломать себе шею. От мысли о собственном бездыханном теле, неуклюже распластанном в луже грязи, Кэролайн начинает хохотать до слез. Снежинки путаются в её длинный волосах и отчего-то не тают, сверкая в свете зажигающихся уличных фонарей. Энзо идет немного позади, засунув руки в карманы, и думает о том, как легко рассыпаться на осколки, испытав боль. И как сложно собрать себя обратно. Кэролайн представляется ему мозаикой, которую кто-то разбил и теперь пытается неумело собрать. Ты уже можешь угадать очертания былого рисунка, но что-то все равно не сходится. И, может быть, не сойдется никогда. * * * Деймон и Елена приезжают через три недели, в канун Сочельника, когда в городе устанавливается не по-зимнему теплая погода. Разряженная елка в Рокфеллер-центре смотрится до ужаса нелепо на фоне пустого катка. Никто не хочет греться горячим глинтвейном и лакомиться жаренными каштанами. Люди выглядят уставшими и измученными, устраивая финальный забег по магазинам в поисках подарков. Кэролайн тоже устала: она не столь рада приезду друзей, сколько возможности наконец-то уехать из этого города. Ей совершенно не хочется вновь переживать то чувство пустоты и потери, которое она испытала при виде Мэтта, и она обещает себе, что на этот раз готова к встрече с явным доказательством неумолимого течения времени. Но конечно это не так, и губы сами собой расползаются в фальшивой улыбке, когда она видит седину в волосах Деймона и морщины в уголках глаз Елены. — Мне уже не по возрасту называть тебя «Барби», — усмехается Сальваторе, сжимая её в объятиях. — Да и язык не повернется. Посмотри на себя! Ты будто сошла с картины Боттичелли. Деймон и Елена счастливы, это видно сразу. В глубине их глаз можно увидеть то спокойствие, которое познается лишь после многих лет, проведенных в любви. Они двигаются практически синхронно, разговаривают без слов и много смеются. Кэролайн чувствует, что та дружба, которая была между ними когда-то потеряна безвозвратно: слишком разную жизнь они прожили, слишком мало магии осталось в их крови. Это печалит её, но в тоже время кажется правильным. Впервые за долгое время она думает о Стефане. Ему бы это понравилось, он всегда этого хотел. Они много говорят о детях, Елена показывает фотографии внуков и рассказывает о работе в больнице. Деймон бесконечно шутит о том, что он впервые чувствует себя по-настоящему старым, и Кэролайн задумывается, не жалеет ли он о том, что принял лекарство. Смогла бы она вновь стать человеком? Хотелось бы ей вот так состариться с любимым, видеть, как взрослеют её дети? Донаг однажды сказал ей, что есть люди, в которых течет кровь тех, кто пришел из-за Холмов. Они чувствуют её потусторонний зов, и это сводит их с ума. Они не могут быть людьми, не находят себе места в мире смертных. Кэролайн кажется, что она одна из них. Ей нравится быть сильной и бесстрашной, бесконечно долгая жизнь не пугает её, она манит, обещая показать все свои чудеса. Клаус знал это, теперь и она знает. Они расходятся ближе к десяти, договариваясь встретиться на следующий день, чтобы посмотреть музей Уитни и пообедать в районе Сохо. Бонни уговаривает Кэролайн пойти танцевать, и Елена с Деймоном понимающе улыбаются, будто они несмышленые подростки. Энзо непривычно напряжён, и, когда Сальваторе садится в такси, уводит неугомонную ведьму в сторону, позволяя Елене и Кэролайн остаться наедине. — Я очень рада тебя видеть, Кэр, — она проводит рукой своим по длинным волосам, будто пытается собраться с мыслями. — Мы очень долго ждали твоего возвращения, и я надеюсь, что ты сможешь меня простить. — Ты ни в чем не виновата, — Кэролайн пожимает плечами и берет подругу за руку. — Никто не смог бы снять внушение Элайджи. — Я знаю, — Елена кивает и сжимает её ладонь чуть сильнее. — Я прошу прощение не прошлое, а за то, что сделаю сейчас. Проходит несколько секунд, прежде чем Кэролайн понимает, что в её руках оказывается стопка писем. Шершавая бумага будто обжигает кожу, и ей инстинктивно хочется разжать пальцы, чтобы все слова утонули в мутной грязи Нью-йоркских улиц. — Я не могу не отдать их тебе, — шепчет Елена. — Бонни и Деймон говорили мне, что не стоит этого делать, что тебе надо двигаться дальше, но, Кэр, ты не видела то, что видела я. Клаус отдал их мне без всякой надежды, хоть я и сказала, что не уверена, что ты захочешь их читать. — Не захочу, — затравленно шепчет Кэролайн, в оцепенении разглядывая до боли знакомый почерк на конвертах. Сколько таких писем она отдала ветру и морским волнам? — Хорошо, — Елена послушно кивает. — Тогда простой знай, что тебя любили и любят до сих пор. Сильно, отчаянно и неумолимо. Кэролайн сжимает в руках стопку писем, но ей кажется, что это человеческое сердце. Кровоточащее и черное, словно уголь.