The Ways Of The Wind

Maybe this time I can go far But thinking about where I've been Ain't helping me start (Michael Kiwanuka – Cold Little Heart) Звон медного колокольчика на двери кафе отдается в ушах таким грохотом, что Кэролайн кажется, что она вот-вот потеряет сознание. Она замирает, вцепляясь пальцами в ближайший столик и пытается досчитать до пяти, но перед глазами у нее белая пелена, и ей требуется несколько секунд, чтобы осознать: это слёзы. В жизни есть моменты, к которым нельзя подготовиться. Все мечтают о жарких объятиях первой любви, но никто не ожидает боли разбитого сердца. Девочки с детства планируют свою свадьбу, а потом выходят замуж в джинсах и ковбойских сапогах после пары стопок текилы в Вегасе. Выпускник юрфака Гарварда, рассчитывающий на блестящую карьеру, получает отказ за отказом и в конце оказывается за стойкой придорожной закусочной. Мать-одиночка, давно смирившаяся с тем, что приходится вкалывать на трех работах, выигрывает в лотерею, а честный работяга из Айдахо, который думал, что всю жизнь будет управлять трактором, получает приглашение сняться в кино. Кэролайн тысячу раз представляла в своей голове эту встречу. Уговаривала себя смириться, признать свое поражение перед временем и судьбой, отпустить все то, что она потеряла, и не пытаться вернуть назад отнятое. Она повторяла себе это вновь и вновь, выжигала на своих костях, вбивала в свое подсознание, выцарапывала на коже, и сама не верила ни единому слову. И вот этот момент настал, а она так и не справилась. Стоит и тихо плачет, будто маленькая девочка, потерявшая родителей в суете торгового центра. – Неужели я так плохо выгляжу? – неловко и по-мальчишески смущенно шутит Мэтт Донован, а волосы у него белые, будто морская пена. Кэролайн почти завороженно смотрит, как он нервно проводит по ним широкими ладонями, на коже которых виднеются едва заметные бледные пятна. Их можно спутать с веснушками, но ей слишком хорошо известно, что их у Мэтта никогда не было. Это поцелуи самого времени, вкус которых она никогда не узнает. И к такому нельзя подготовиться, невозможно с этим смириться, никак нельзя прогнать злые и отчаянные слезы, которые струятся из глаз, когда она садится напротив него и прячет лицо в ладонях, не в силах вымолвить и слова. – Кэр… – его сухие и теплые пальцы накрывают её длинные волосы, запутываются в них, перебирают, заправляют за ушко. – Кэр, пожалуйста, не плачь. Голос у Мэтта теперь грубый и немного сиплый, отеческий, в нем отчетливо звучит каждый год жизни, который был у них украден. Кэролайн хватается за него, прижимаясь носом к плечу и сжимает в своих объятиях. Он пахнет по другому, своим домом, свежей рубашкой, выстиранной заботливой рукой жены, забытым ароматом самолета и свежим потом, и она не может остановиться дышать, проталкивая этот запах глубже в легкие, чтобы запомнить. Кажется, проходит еще одна вечность, прежде чем Мэтт решается отстранить её от себя. Его взгляд щекочет кожу, пробегается по ритуальным знакам, волосам, в которые вплетены кожаные шнурки с бирюзой и морским стеклом, по длинной юбке из льна цвета земли. Прежняя Кэролайн никогда бы не надела такое. Она не смотрела бы так, словно знала все тайны древнего мира. Не стала бы с благоговением прослеживать узоры его морщин своими тонкими и холодными пальцами. Не заказала бы себе холодную воду с веточкой розмарина, и не стала бы сидеть так прямо, будто всю жизнь провела в балетном классе. Мэтт тоже запоминает, тоже пытается смириться. – Да, я - старая развалина, – торжественно сообщает он. – Ты - чудо, Мэтт, – шепотом возражает Кэролайн. Её лицо приобретает жесткое, почти хищное выражение. – Ты - моё украденное время. Мэтт костями чувствует эти слова. Пару лет назад его правую руку поразил остеомиелит: на кануне Дня труда они со старшим сыном отправились на рыбалку в устье реки Потомак, и он порезал палец об плавник карпа, когда снимал трепыхавшуюся рыбешку с крюка. Через пару дней из раны пошел гной, она воспалилась, а боль была настолько невыносимой, что Мэтту казалось, будто через толщу кожи кто-то пытается достать дрелью до самой кости. Никогда до или после этого он не испытывал такой агонии. Пока сегодня Кэролайн не посмотрела в его глаза. Мэтт пытается рассказать ей о том, как приходил на порог её дома в Мистик Фоллс, заглядывал в мутные окна и видел лишь искрящиеся на солнце пылинки. О том, какой багряно-красной была кровь Бонни, когда она раз за разом истощала свои силы, пытаясь снять внушение и найти Кэролайн. О горьких слезах Елены, и о том какие красивые незабудки Деймон высадил на могиле Лиз. О том, как как Энзо поехал в Новый Орлеан, и нашел там лишь пепел и кровь. Он объясняет, как медленно и одновременно быстро текло время для тех, кто жил в реальном мире, о свадьбах и похоронах, рождении детей и встречах выпускников. О том, как снесли Мистик Гриль, и на его месте открыли новомодный спа для богатых южанок. Кэролайн будто режут без ножа, но она покорно слушает каждое слово, жадно превращает слова Мэтта в кусочки пазла, который неумолимо складывается у нее в голове на месте зияющий пустоты. Письма, отправленные через Европейский сортировочный центр, которые почти невозможно отследить, если только не найти непосредственное отделение, из которого они были отправлены. Странные вопросы друзей, просящих описать место её прибывания, и откровенная ложь, которую Кэролайн, даже не задумываясь, писала им в ответ. Мысль о возвращении домой, возникавшая каждый раз, когда она открывала их послания, и также внезапно пропадавшая, стоило ей скользнуть языком по конверту с ответом, запечатывая его. – Я знаю, что тебе больно, – спустя время говорит Мэтт, сильнее сжимая её холодные ладони. – И я знаю, что ты чувствуешь себя преданной. Ей не нужны эти слова и его жалость. Кэролайн лишь качает головой и отводит глаза. На Дублин опускается вечер, и в сумеречном небе загораются первые звезды, тусклые и едва заметные, совсем не такие, как те, что ярко горят над полуостровом Дингл. Она пытается найти пояс Ориона, Кассиопею или Сердце Карла из созвездия Гончих Псхов, но видит лишь трижды проклятую Рас Альхаге, альфу Змееносца. — Если видишь Змееносца у самого горизонта, то точно сбилась с пути, — увещевала ее Нуала, сжимая подбородок Кэролайн в крепких пальцах, которые огрубели от плетения корабельных веревок. Кэролайн и сама прекрасно знает, что потерялась. Так давно и надолго, что теперь, выходя из этого бесконечного лабиринта сожалений и злости, не знает, куда ей идти и что делать с внезапно обретенной свободой. Она так мучительно и упрямо хотела вернуть себя себе отнятое, что поздно осознала: это невозможно. Никто не имеет такой власти, чтобы сделать волосы Мэтта вновь золотистыми, её мать живой, а тридцать лет, проведенных в забытие на краю света, лишь дурным сном, – Когда? – тихо и жестко спрашивает она, понимая, что не хочет слышать ответ. – Когда он вернулся за мной? Мэтт молчит, отводит глаза, потом вновь смотрит на ритуальные знаки, выведенные на коже Кэролайн. Не знает, чего ожидать, что говорить, и как найти ту нить, что когда-то их связывала. Ему казалось, что будет проще, что все будет по-прежнему, но вместо соседской девчонки, в которую он когда-то был влюблен, перед ним сидит незнакомка, будто сошедшая со страниц книги сказок о племенах богини Дану. Это уже не их Кэр, не Барби, и даже не Кэролайн Форбс, и Мэтт, хоть теперь он и взрослый мужчина, робеет перед ней, будто ребенок. И все же… Все же это её глаза, её руки и острые скулы, её красивые веснушки и тонкие запястья. Мэтт ищет ту Кэролайн, которую знал. Он уверен, что она где-то там, под маской из грозовых туч и древней магии. – Шесть лет назад, - едва слышно говорит он, и тут же сжимает пальцы сильнее, чувствуя как она дергается под его прикосновениями. – Кэролайн, послушай меня. Ты знаешь, как я отношусь к нему, и ничего не изменилось. Когда ты уехала в Новый Орлеан, я долго не мог это принять, не хотел понимать, как ты могла довериться такому, как он, как могла решиться отдать ему свое сердце, зная, на что он способен. Мне казалось, что это раздавит тебя, уничтожит, что его тьма затопит тебя с головой и будет уже поздно… – И ты был прав, – устало усмехается Кэролайн. Ей не хочется слышать его имя, говорить о нём. Она не желает рассказать Мэтту, как счастлива она была в его объятиях, и как сердце её сгорело дотла, когда она, сама этого не зная, его потеряла. Она не хочет этого. – Нет, Кэролайн, – Мэтт нежно проводит пальцем по её щеке. – Знаешь, когда ты молод, тебе кажется, что любовь должна приносить лишь счастье и радость. Что существует некое четкое определение любви, и все то, что выходит за его рамки, – это уже нелюбовь. Но все гораздо сложнее. Любовь - это не только желание, доверие, уважение или стремление быть рядом, - Кэролайн смотрит на него так, будто готова сбежать, и Мэтт держит её крепче, не позволяя двинуться с места. – Это еще и боль, ответственность и первобытный страх потери. Решения, которые мы принимаем, чтобы защитить тех, кого любим, подчас могут казаться эгоизмом, но на самом деле это - величайший проявление бескорыстности. Я понимаю, что тебя лишили выбора, понимаю твою ярость и твое отчаяние, но ты должна знать, что решение отпустить тебя уничтожило его. Кэролайн отшатывается от мужчины, как от огня, и тяжело дышит. В приглушенном свете бара Мэтту на секунду кажется, что рисунки на её коже начинают двигаться, извиваться и становиться ярче. Ледяная дрожь начинает ползти по позвоночнику, будто в душное помещение внезапно ворвался холодный океанский ветер и проник в самые кости, требуя, чтобы он не связывался с тем, чего не понимает. – А меня это не уничтожило? – едва слышно цедит Кэролайн. – Тридцать лет, Мэтт, я прозябала, будто в липком сне, и не могла проснуться. Не могла дышать, не могла по-настоящему чувствовать, и сама этого не осознавала. Думаешь, мне есть дело до того, как он страдал? – Да, думаю есть, – Мэтт слегка повышает голос и хмурится, будто разговаривает с неразумным ребенком. Пусть она стала кем-то другим, но и он изменился, поднял на ноги детей и воспитывай внуков. И если ему нужно научить бессмертное создание уму разуму, то он готов был это сделать. – Ты можешь злиться, сколько хочешь, Кэролайн. Это твое право, и никто больше не может его отнять. Но не надо обманывать себя, решение, которое принял Клаус было правильным. Клаус… Клаус. Никлаус. Все эти тридцать лет я горел заживо, я искал тебя, я дышать не мог, Кэролайн. Ей кажется, что она задыхается. Так бывало прежде, в длинные одинокие ночи на полуострове Дингл, когда слышно лишь волны, яростно бившиеся о скалы. Ей мерещилось, что она чувствует запах олеандров и масляной краски, вкус терпкого бурбона на языке, прикосновение горячих рук, которые по-хозяйски блуждали по её телу… И Кэролайн, не в силах обернуться, бесконечно шептала в темноту один и тот же вопрос, пока он не застревал у нее в легких свинцовой пылью. Кто ты? Кто ты. – Я не сразу смог это принять, но каждый чертов раз, когда я смотрю на свою жену, своих детей, я думаю о том, что, если бы весь мир катился в адское пекло, то я бы не задумываясь сделал все, чтобы защитить их, – Мэтт снова приближается к ней и крепко хватает за локоть, сам удивляясь подобной смелости. – Я бы убил, Кэролайн. Я бы предал, продал душу, солгал бы тысячу раз самому Богу, был бы готов причинить себе любую боль, лишь бы они остались живы. Не существует никаких границ, никаких рамок, за которые ты не готов бы был перейти. Никаких обещаний, которые бы не нарушил. Не говори мне, что ты бы не предала Клауса, если бы это могло его защитить, – он дергает её на себя, и ярость плещется в его глазах. – Ты не проснешься, пока не простишь его, Кэролайн. А потом за окном гаснут огни и изредка слышится пьяный хохот подвыпившей молодежи. Они больше не упоминают его, потому что Мэтт видит, что поселил зерно сомнений в её измученном разуме, а у Кэролайн нет сил на то, чтобы защищаться. Она вполуха слушает рассказы Мэтта о том, как изменились родные ей места, а в уме подсчитывает все новые звезды, которые неумолимо загораются в созвездии Змееносца. Сабик. Фейт. Йед Приор. Цельбарий. И еще десятки других, мелких и едва заметных, но бесконечно далеких и холодных. Кэролайн думает о том, что и сама стала такой, как они. Лед сжал её тело в своих холодных объятиях и никак не желал таять, сколько бы она не просила облегчения от колкой боли. Даже теплые руки Мэтта уже не могут её согреть. Он старается, улыбается ей, много и неловко шутит, вспоминая их школьные времена или проделки детей, но и сам видит, что сказанное ранее запустило внутри Кэролайн какое-то сокровенное движение, которому лучше не мешать, поэтому, когда бармен сообщает им, что заведение закрывается, Мэтт отказывается от предложения прогуляться по ночному Дублину. – У нас еще будет время, Кэр, – Мэтт не может удержаться и по-отечески щипает девушку за подбородок, впервые вызывая на её лице искреннюю, хоть и слегка насмешливую улыбку. – Ты и сама знаешь, что сейчас тебе нужно побыть одной. Кэролайн рассеянно кивает, с опаской поглядывая на небо и нервно теребя кожаный шнурок, который перетягивает её длинные волосы. – Мэтт, – окрикивает она, когда мужчина почти скрывается за углом Сант-Стивенс-Грин. Деревья в парке будто специально начинают шуметь чуть громче, заглушая её слова. – А что если я не смогу? Что если я не сумею простить? Мэтт криво улыбается, и на мгновение Кэролайн кажется, что перед ней вновь стоит соседский мальчишка, в которого она была влюблена. – Тогда, наверно, ты больше не та Кэролайн, которую я знал. Придется искать себя заново. Звезды созвездия Змееносца насмешливо подмигивают ей с бархатной синевы неба. * * * В полутьме своего маленького гостиничного номера Кэролайн едва видит собственное отражение в зеркале. Зажигать свет не хочется: она так и не может привыкнуть к яркости электрического светильника, поэтому достает из чемодана одну из свечей, которую дал ей в дорогу Донаг. Теплое сияние огня озаряет комнату и почему-то становится легче. Она вспоминает о кострах Самайна, о ярком свете маленького маяка на южном склоне полуострова Дингл, о слепящем молочном зареве, исходящим от Кассиопеи и Гончих Псов. В большом мире, к которому она когда-то принадлежала, такого не увидишь, не потанцуешь в ночи в снопе ярких искр и не найдешь дорогу только лишь по указанию небесных светил. Ветер, чей зов она услышала в Бру-на-Бойн тоже стих, и нельзя было больше следовать за ним. Но ведь родилась она совсем в другом мире, там когда-то был её дом, и все то, что она любила. Она думает о том, что рассказывала ей старая Орния о тех, кто перешел завесу туманов. Как сложно им было покинуть Холмы и ступить на неизвестную землю, где все было по-другому. Смогли ли они обрести дом? Найти себя заново? Оставить прошлое позади и двигать дальше? Ты не потерялась, хоть тебе сейчас и кажется иначе. Ты просто забыла дорогу. Но все это имеет смысл, только если тебе есть, куда возвращаться, love. Если у тебя есть дом. Значит, для тебя это не место. Пальцы Кэролайн мучительно медленно вынимают пуговицы из петель юбки, опускают колкий лен вниз по бедрам, пока он не падает бесформенной кучей у ног. Будто в трансе она снимает с себя кофту, расплетает длинные волосы и, оставшись полностью обнаженной, долго вглядывается в свое отражение. Знакомится с собой заново, пытается вспомнить, какой она была тридцать лет назад, какой приехала на остров Дингл, и что думала о себе все эти тридцать лет забытья. И хоть время не коснулось её лица и тела, не оставило следов своих теплых, но неумолимых прикосновений, Кэролайн всё же видит, что выражение лица у нее теперь скорее суровое, чем приветливое и открытое. Скулы и подбородок будто стали острее, а кожа, когда-то всегда смуглая и обласканная жарким южным солнцем, стала бледной и будто почти прозрачной. Длинные волосы, струящиеся до самой талии, теперь не золотистые, а скорее белые, будто лунный свет. Кэролайн обводит пальцами ритуальные символы на своем теле, чувствуя исходящее от них мягкое тепло, будто бы это старая Орния согревает их своим дыханием. Ей необходимо решиться, сделать шаг вперед. Может внушение с неё и сняли, но лишь она сама в силах себя разбудить. – Меня зовут Кэролайн Форбс, – тихо и неуверенно говорит она девушке в зеркале, и та в ответ смотрит на неё почти испуганно. – Я родилась в Мистик Фоллс, штат Вирджиния. Она пытается вспомнить, как ощущалась форма чирлидера на теле, что она любила есть на завтрак, и как звучал голос матери. Боль разрывает её на части, но она воскрешает в памяти каждый момент ушедшей жизни. Первую встречу с ним, тот день в лесу, когда она перестала себе лгать, ярость Тайлера, потерю Стефана, запах комнат Бойни, смех Хоуп, цвет глаза Елены и то, как она чувствовала себя, когда он смотрел на нее. – Что делает первородный вампир на нашем острове? – Ищу то, что когда-то потерял. Она закрывает глаза, чувствуя, как с порывом холодного ночного ветра в тесную комнату врываются призраки. Они окружают её мутной дымкой, шепчутся и толкаются, подкидывают все новые воспоминания, вкусы и запахи. И среди них всех она отчетливо видит лишь его, скрывающегося в самой тени. Высокого, сильного, яростного и бесконечно жаждущего того, что потерял. Кэролайн знает, что они похожи, всегда были и останутся. И это смягчает её злость, делает незначительной, по сравнению с рваным ритмом его дыхания, что заглушает сотню голосов в её голове. – Меня называют giùlan solas и дочерью бога моря Лера, – Кэролайн продолжает говорить, и мир вокруг впервые за долгое время начинает казаться реальным. – Последние тридцать лет я жила в деревне Каслгрегори на острове Дингл. За её спиной Орния согласно кивает и улыбается, встречаясь с ней глазами. Кэролайн хотелось бы обернуться и обнять её, вновь посмотреть в чистые и яркие глаза, которые бывают лишь у живущих на краю света, но она лишь тяжело дышит, делая шаг вперед. – Я - странница, - Кэролайн встречается взглядом со своим отражением и не видит страха в своих глазах. – Моё сердце разбито и кровоточит, у меня нет дома, нет прошлого, и я одинока. Но я больше не боюсь. Пламя свечи дрожит от резкого порыва ветра, а затем разгорается с новой силой, и в свете огненной вспышки, Кэролайн видит, как Орния исчезает, напоследок прошептав благословение. Остается только он. Мрачная тень, ищущая прощения и её любви. – Я отдаю тебе и то, и другое, – шепчет Кэролайн, и он подходит ближе. Смотрит жадно, отчаянно, почти безумно. Сжимает зубы так, что желваки ходят под кожей, и шумно выдыхает, будто волк, загнанный в ловушку. – И то, и другое, – эхом повторяет первородный гибрид, тянет к ней руки и тут же в бессильной ярости сжимает кулаки. – Я прощаю тебя, – она медленно поворачивается. Из глаз сами собой текут слезы, а все внутри неё рвется-рвется-рвется к нему, к его горячему телу, к его шепоту и янтарному блеску глаз, к его рукам, которые по локоть в крови, к его черному сердцу, к израненной душе, к новоорлеанским ночам и шуму реки Миссисипи. – И я люблю тебя. Клаус дергается, будто от удара, и янтарное пламя в его глазах становится ярче, а на скулах выступают черные вены. И пусть на самом деле Кэролайн в номере одна, она все также отчетливо ощущает его запах и опасность, исходящую от первородного. – Но Клаус, – её шепот разрезает темноту и бьёт в самое сердце, – Я больше не твоя. От призрака остается лишь пыль.