don't worry

Юри никогда не признает этого, но он ненавидит холод.     Это не удивительно. Многие люди разделяли его мнение. Юри не нравилось то, как он начинает дрожать, и не сказать, что ему нравилось, что ноги превращались в ледышки. Он ненавидел тот факт, что ему слой за слоем приходилось надевать на себя одежду, чтобы удержать хоть крупицу тепла. Он ненавидел, что мама заставляла его пробираться сквозь сугробы в Хасецу, это было проблемой, да.     Еще он ненавидел эту тощую фигуру, которая оборачивала свои конечности вокруг Юри, когда нуждалась в тепле. Виктор был похож на сосульку, и это ну никак не помогало Юри поддерживать нужную температуру тела. Поэтому каждый раз, когда им было холодно, он приносил две кружки горячего шоколада, мягкий плед, садился около камина, укутывая обоих.     И то, как Виктор прижимался к нему, нравилось Юри больше всего.     Юри входит в их общий номер, стряхивая снег с волос. И тут же обращает внимание на Виктора Никифорова, который, развалившись на огромной кровати, лениво листает каналы по хреновому отельному кабельному.     — Господи, ты похож на помидор, — с небольшой улыбкой на лице говорит Виктор.     — Это хорошо или плохо? — бормочет Юри, стягивая с тела несколько слоев одежды.     — Ты очень милый помидор, так что хорошо, — хмыкает Виктор, и лицо Юри краснеет еще сильнее — как будто можно сильнее. Он откладывает пульт на кровать и распахивает объятья: — Иди сюда.     Приподняв бровь, Юри подходит ближе и берет Виктора за руку. Виктор тут же хватает его другую ладонь.     — Ты такой холодный, — бормочет он. Юри издает странный звук, когда Виктор тянет его на себя и крепко обнимает.     Юри визжит, едва Виктор, словно осьминог, оборачивает вокруг него свои конечности и наваливается всем телом.     — Похоже, тебе нужно немного тепла, — выдыхает он Юри в волосы и усмехается. Кацуки немного улыбается, чувствуя, как начинает согреваться, а по коже бегают мурашки; Юри расслабляется в его объятьях.     — Только если Маккачин рядом, — бормочет Юри Виктору в грудь, уже скучая по пушистому пуделю.     — Конечно.     Честно, забудьте об этом. Юри не волнует: пусть Виктор и хочет слишком много тепла, он готов его дать.     (Они оба засыпают с включенным телевизором, и администрация отеля вносит это в счет.)    .    .    .    — Витя, нет…    — Витя — да! — дуется Виктор, упрямо скрещивая руки на груди.     — Ты не должен…    — Я хочу, чтобы тебе было максимально комфортно, — говорит Виктор, глядя на Юри с такой решимостью, которую тот видит только на льду.     — Спасибо, конечно, что думаешь обо мне, но всё это не поместится в моей комнате в Санкт-Петербурге.     — Будет и поместится.     — Виктор… — Юри потирает виски, но не может сдержать улыбки.     — Что не так? — фыркает обиженный Виктор. — Я просто хочу, чтобы мой маленький Кацудон чувствовал себя как дома…    Юри ухмыляется, делая шаг ближе и коротко целуя Виктора в тут же покрасневший нос.     — У меня есть ты, Витя, — и, поверь, этого достаточно, чтобы чувствовать себя как дома.    (К ужасу Виктора, им нужно перевезти всего лишь треть вещей Юри.)   .    .    .    Беспокоиться Юри начинает на тренировке.     Виктор сходит с катка весь потный. Грудь тяжело вздымается, волосы растрепались, а по лбу катятся соленые капли, как будто он бегал с кем-то наперегонки. Яков вместе с другими фигуристами сочувственно смотрят на него. В конце концов, это не что-то новенькое. Много людей устают на тренировках, это нормально.     Но Юри все равно волнуется.     — Ты в порядке? — спрашивает он и кладёт руку ему на плечо, когда Виктор наклоняется, чтобы надеть на коньки чехлы. Виктор немного вздрагивает, но Юри предпочитает этого не заметить.     Виктор сглатывает и смотрит на Кацуки с усталой улыбкой на лице.     — Все в порядке, Юри. Хотя я немного устал. — Свободной рукой он приобнимает Юри за плечо.     Виктор улыбается ему той самой легкой улыбкой, что и всегда, и сердце Юри замирает.     — Давай закругляться?    (Остаток дня они проводят, смотря диснеевские мультфильмы.)   .    .    .    Юри чувствует себя так, будто его щеки сейчас взорвутся от смеха.     Улыбка слишком широкая, чтобы скрыть ее.     — В… Виктор… — С губ все-таки срывается смешок, и он зажимает рот рукой. — Что… что ты?..    — Не смейся, или, клянусь Богом, остаток муки я засуну тебе в… — рычит Виктор, кашляя, когда некое порошкообразное вещество попадает ему в рот.     Виктор Никифоров, пятикратный золотой чемпион, один из самых горячих мужчин мира, стоит на кухне, одетый в фартук Hello Kitty, запачканный мукой и чем-то липким.     Юри прикусывает щеку изнутри и начинает кашлять.     — А… эм… что случилось? — спрашивает он прямо, голос дрожит от смеха.     — Я… я пытался впервые приготовить что-то… а затем мука упала и… — Виктор хмурится, когда Юри, наконец, сдается и сгибается от смеха.     — О, это всё объясняет.     Юри едва успевает отбежать в сторону, когда Виктор высыпает остаток муки ему на голову.     (На то, чтобы убрать беспорядок, ушло около часа, но по крайней мере они сделали это вместе.)   .    .    .    — Почему не ешь? — спрашивает Юри с полным ртом риса. Виктор нежно улыбается.     — Не хочу, видеть тебя — уже достаточно, — подмигивает Виктор.     Юри бросает в него перцем.     («Очень взрослый» Виктор насыпает ему перца за шиворот.)   .    .    .    Юри никогда не был особой соней.     Поэтому он не удивляется, когда ночью его будит тихое бормотание Виктора.     Мужчина разговаривает по телефону, его голос мягкий, но слишком нетерпеливый, будто он поскорее хочет закончить беседу. Он повернут к Юри спиной, сидя на краю кровати. Разговор кажется серьезным, но Виктор говорит по-русски, поэтому Юри не понимает ни единого слова.     Юри ворочается, и Виктор тут же быстро разворачивается, пробормотав какие-то слова прощания в трубку и быстро её отбросив.     — Кто это был? — тихо спрашивает Юри, прикрывая глаза. Виктор быстро ложится на бок, прижимаясь к нему.     — Никто, — шепчет Виктор, обнимая Юри за талию. — Спи, любимый.     И Юри засыпает.     (И делает вид, что не проснулся, когда час спустя телефон Виктора снова звонит.)   .    .    .    Яков, на удивление, оказывается довольно милым.     — … А после, помнится, я учил балету.     — Вау, правда? — спрашивает Юри и изображает любопытство, глядя на мужчину. Во время одного из перерывов он заговорил в Яковом, который выглядел достаточно умиротворенным, чтобы поделиться с терпеливым Юри своими делами.     — Да, вместе с женой, — улыбается Яков, и вокруг глаз рассыпаются морщинки. Но вдруг улыбка дрожит, когда Яков, наверное, вспоминает что-то плохое.     Он замолкает, и Юри начинает ерзать. Мыслями он уже на катке, отрабатывает программу к следующему сезону, когда вдруг Яков останавливает его.     — В любом случае где Витя? — говорит Яков, замечая отсутствие мужчины с серебристыми волосами.   — Он вышел на какую-то важную встречу, я не уверен. — Встречу? — Яков приподнимает бровь. — Какая встреча? Юри пожимает плечами. — Сказал, что организует для нас обоих какие-то вещи на следующий сезон, может, по медицине? Я не знаю. — Юри вздыхает и проводит рукой по волосам. — В последнее время он сам не свой, немного странный, но я доверяю ему. Я всё равно люблю его. Яков тоже вздыхает и облокачивается на бортик. — Любовь — опасная, опасная штука, сынок, — шепчет Яков с очень сильным акцентом, и Юри удивленно поднимает брови. Яков поворачивается к нему, на его лице отражаются все прожитые годы и стрессы, но сейчас его выражение на удивление мягкое. — Знаю, неподходящее время, но можешь пообещать мне одну вещь? — спрашивает Яков с внезапно потеплевшими глазами, и Юри может только тяжело сглотнуть. — У Виктора заноза в заднице, но я рад, что он был моим учеником. На самом деле он очень хрупкий, береги его, ладно? Юри едва может кивнуть. (Позже, когда Виктор отдает Юри его медкарту, он отказывается показать свою.) . . . — У меня когда-то была такая же собака, как Маккачин, — говорит однажды Юри, поглаживая пса, свернувшегося в клубок рядом с Виктором. Виктор приоткрывает глаза и с любопытством поднимает голову. — Правда? Юри нежно улыбается. — Я назвал его Виччан, — и хмурится, когда Виктор смеется. — Это не смешно. — Нет, — говорит Виктор и любовно смахивает темные пряди волос, упавшие Юри на лоб. — Это даже мило, на самом деле. Ты был моим самым большим поклонником. — Он игриво шевелит бровями, и Кацуки тут же вспыхивает, но находит в себе силы грозно нахмуриться: — Да, да. — Ау, ну не злись, Юри! — восклицает Виктор, и его губы расплываются в улыбке в форме сердца. — Я тоже твой самый большой поклонник! Юри усмехается. — Правда? — хмыкает он, скрещивая руки. — Уверен, у меня много фанатов. Юри чуть вскрикивает, когда Виктор внезапно тянет его вниз, удерживая руки по обе стороны от его головы, а затем склоняется над ним с хищным выражением лица. — Если бы я не был твоим самым большим поклонником, разве я мог бы сделать так? — Виктор наклоняется и проводит языком по шее Юри от челюсти до ключицы. Юри дрожит. (Несколько часов спустя Виктор все-таки убеждает его.) . . . В последнее время Юри замечает, что Виктор стал всё время вздрагивать. При каждом физическом контакте Виктор вскакивает или отшатывается, как будто ему больно. Юри начинает немного волноваться. Даже если он просто касается его плеча или обнимает, Виктор вздрагивает, едва Юри дотрагивается до него. У Виктора поменялся стиль одежды. У него закончились чистые толстовки, потому что Виктор носит их постоянно, больше не надевая тех восхитительно узких тренировочных футболок, которые нравились Юри. Он даже спит уже не голый и даже не полуголый. — Виктор, может, снимешь рубашку? — немного расстроенно просит Юри. Кажется, это пугает Виктора — голубые глаза тут же расширяются. — Ч-чт… — Сними рубашку, — приказывает Юри. Маккачин, сидящий у него на коленях, удивленно поднимает взгляд. — Разве это проблема? — Н-но Юри… — Снимай, сейчас же, — жестко приказывает Юри. На минуту Виктор замирает, пристально глядя на него. Юри не собирается сдаваться, поэтому уверенно смотрит ему в глаза. Виктор вздыхает, хватает край свитера и стаскивает его. Глаза Юри расширяются. — Мне жаль. — У Виктора в глазах — паника. — Это с тренировок. Юри наклоняется и аккуратно поглаживает темно-фиолетовые синяки, которые покрывают тело Виктора, резко контрастируя с бледной кожей. Юри замечает еще несколько на спине и плечах. Виктор вздрагивает от прикосновения, и Юри приходится отдернуть руку. Это… засосы? Юрий прикусывает губу, морщась от этой мысли. И сразу же ее отталкивает. Он слишком доверяет Виктору, к тому же синяки очень большие и их очень много для засосов. В любом случае теперь понятно, почему Виктор носил кофты с длинными рукавами. — …как? — спрашивает Юри, глядя в глаза. — И почему ты не сказал мне? Виктор понуривается. — Неудачные приземления. — Он вздыхает, поджимая губы. — Я не идеален, Юри. Я время от времени падаю с прыжков. — Но я тоже не всегда прыгаю удачно! — Юри отчаянно морщится. — Иногда я веду себя как корова на льду, Виктор, черт побери! Но посмотри на меня! — Он протягивает руки. — Ни царапины. — Я всегда легко зарабатывал синяки, Юри. — Виктор приподнимает бровь и улыбается уголком губ. — Думал, ты знаешь? — Твое очарование не сработает на меня, Никифоров, — фыркает Юри. Виктор надувает губы. (После небольшого нагоняя и травяной мази Юри все-таки прощает его.) . . . Сегодня срываются все планы на вечер. — Почему нет? — спрашивает Юри и немного прищуривает глаза, глядя на Виктора, который надел шарф и зимнее пальто, явно готовый к выходу. — У меня… важные дела, Юри, — отвечает Виктор и вешает сумку на плечо. — Мне правда жаль, милый. Я бы очень хотел провести с тобой время… — Так что же тебя останавливает? — снова спрашивает Юри, и его голос дрожит. Он не зол, нет. Если подобрать подходящее слово… Наверное, раздосадован, да. — Это… — Виктор осекается, прикладывая огромные усилия, чтобы не встретиться с Юри взглядом. — Это очень важно, пожалуйста, Юри. — Теперь в голосе у Виктора появляются умоляющие нотки, он берет Юри за плечи и смотрит ему в глаза. — Ты не доверяешь мне? (Он доверяет, но Юри не уверен, что это правильно.) . . . Позже этой же ночью Юри просыпается и слышит, как Виктор заходит в квартиру. Он не подает виду, что проснулся, притворяясь спящим. Виктор располагается рядом с ним и прижимается ближе, Виктор шепчет ему на ухо милые глупости, засыпая. Следующим утром Юри поднимается с постели, чтобы начать новый день. Пока его не останавливает рука. Он немного в замешательстве, когда видит сонное, но такое отчаянное лицо Виктора. Тот наблюдает за ним сквозь полуопущенные веки, губы покрылись мелкими трещинами. — Пожалуйста, останься. — Витя, у нас тренировка… — Останься. Юри сглатывает, убирая волосы со лба Виктора. Его затапливает волнение, когда в глазах Виктора он видит слезы. Поэтому Юри, нарушая все мыслимые и немыслимые правила, ложится обратно и притягивает Виктора ближе. В молчаливой благодарности Виктор обнимает его за талию, и они остаются лежать. Беспокойство Юри усиливается, когда он слышит, как всхлипывает Виктор, когда чувствует, как становится влажной от слез его рубашка. Его Витя плачет — и не важно, сколько раз Юри спрашивал, почему, Виктор ни разу не раскрыл ему причину своих слез. (Юри чувствует себя ужасно, потому что никогда особо не старался выяснить причину.) . . . Начало сезона знаменуется вихрем событий. Новость распространяется, как лесной пожар: Виктор Никифоров возвращается, будучи тренером. Многих это радовало, многих настораживало, некоторые поливали его грязью, и только двоих это не волновало. Несмотря ни на что, они были там, чтобы поддержать друг друга. Там, чтобы поболеть за других фигуристов, которые будут кататься, там, чтобы вдохновлять друг друга как соперники. Квалификационные соревнования прошли замечательно: Виктор завоевал золото на чемпионате в Италии, а Юри получил серебро на Скейт Америка, немного не дотянув до золота. Теперь они выходят на следующий этап — Кубок Ростелекома. Соревнование очень похоже на то, в котором в прошлом году участвовал Юри, исключая тот факт, что теперь они катались в Москве — городе рядом с Санкт-Петербургом. Это было удивительно для Юри, Юрия и Виктора: они были рады увидеть друг друга после квалификационных, которые прошли порознь, и вместе отдохнуть в Санкт-Петербурге. А сейчас Юри лежит, свернувшись калачиком, рядом с Виктором на их диване. Виктор, стараясь не зацикливаться на том, что будет соревноваться против своего жениха, перебирает волосы Юри. Юри, изо всех сил стараясь не поддаваться страху, ближе прижимается к Виктору, подставляясь под прикосновения; рядом лежит Маккачин и негромко похрапывает. В такие вечера, как эти, Юри позволяет себе быть слабым, быть уязвимым. Ему иногда полезно дать тревоге выйти наружу — около него всегда есть Виктор, который в случае чего позаботится о нем. — Боже, почему ты такой бледный? — бормочет Юри, пальцами касаясь бледной, почти прозрачной, мягкой кожи. Он знает, что Виктор всегда был бледным, но сегодня — слишком. Виктор вздрагивает. — Твоя кожа почти светится… — Ладно, Юри, я понял: ты хочешь сказать, что я твой рыцарь в сияющих доспехах, — улыбаясь, говорит Виктор. Юри только закатывает глаза. (Он бы хотел, чтобы ночь не заканчивалась.) . . . Позже Юри выходит из душа, слегка подрагивая, когда холодный воздух опаляет влажную кожу. Он проводит по волосам, стряхивая капли воды, и видит, что Виктор сидит за столом и что-то пишет. — Ты ел? — интересуется Юри, промакивая волосы полотенцем. Виктор качает головой, и Юри хмурится. — Тебе нужно поесть, я не хочу, чтобы ты умер от голода, — пытается пошутить он, на что Виктор улыбается и кивает. Юри удивленно смотрит на Виктора, который, кажется, изливает свою душу и сердце этому куску бумаги. — Витя? — спрашивает Юри и подходит ближе. Он заглядывает через его плечо, удивленно хмурясь. — Список Жизни? — Он кривовато улыбается. — Для чего? Виктор улыбается в ответ. — А, ни для чего. — Он пожимает плечами. — Просто я старею и решил немного изменить свою жизнь. — Ты не старый, — возражает Юри, для убедительности покачав головой. Виктор надувает губы, но после возвращается к списку. Юри пробегает глазами по бумаге, фыркая, когда видит несколько необычные вещи (съесть самую острую вещь, которую смогу найти, попрыгать в бассейне с мячиками, побить Криса в покер), смеется над каким-то нелепым желанием (неделю носить только одежду Юри, постараться склонить Юрио на сторону собак, разыграть Джей-Джея). И он понимает, каким на самом деле разносторонним был Виктор, каким фантастически испорченным, и Юри любил его за это. Виктор Никифоров был человеком, который любил Кацудон, катание на коньках и удивлять людей. Он любил собак даже больше, чем людей, а Юри — еще больше. Он хочет гулять, прыгать в бассейне с мячиками и есть острые блюда, когда составляет Список Жизни. А в конце Юри видит фразу, от которой у него сердце уходит в пятки. (Жениться на Кацуки Юри, когда он выиграет золото.) (— Подожди, я зачеркну! — Нет, Витя, ты должен подождать, пока я выиграю золото! — Но я хочу жениться с е й ч а с. — Даже если это означает, что у нас не будет медового месяца?.. — Знаешь, на самом деле это была плохая идея.) . . . Юри снова начинает беспокоиться на общей тренировке. На катке собрались все участники соревнований, чтобы потренировать свои программы. Это было неплохо, если немного преуменьшить. Юри ничего не может поделать, но чувствует, как внутри разливается тепло — он очень рад провести время с друзьями или возможными друзьями. Однако когда он видит Виктора, тепло тут же сменяется страхом. — Витя? — спрашивает Юри, присаживаясь рядом с ним на скамейку. — Что случилось? Виктор молниеносно поворачивает голову, его глаза расширяются в удивлении, когда он видит Юри рядом. — А, что? — говорит Виктор, положив руки на колени, пытаясь вести себя так, будто это не он сжимал голову ладонями и морщился от боли. — Ты в порядке? Может, сходим в медпункт? — спрашивает Юри, успокаивающе поглаживая Виктора по спине. — Ты хорошо себя чувствуешь? Нам нужно вернуться… — Нет! — рявкает Виктор, и Юри вздрагивает от такого резкого тона. Виктор вздыхает. — Прости, нет… Я чувствую себя нормально, милый. — Он смущенно улыбается, пытаясь поднять настроение. — Ты уверен? — настаивает Юри, пытаясь поймать хотя бы мимолетный взгляд Виктора. — Я беспокоюсь… — Нет, пожалуйста. — Виктор берет его за руку и начинает успокаивающе вырисовывать на ладони круги. — Я в порядке… Я в порядке. Он целует костяшки Юри, и тепло снова затапливает его. — Боже, я люблю тебя. Я так сильно люблю тебя. Хватит обо мне беспокоиться, ладно? (Но Юри не может перестать.) . . . Юри наблюдает за катанием своего жениха, и его сердце ёкает. Его сердце подпрыгивает, когда Виктор беззаботно объезжает вокруг катка. Его сердце подпрыгивает, когда начинается музыка. Его сердце подпрыгивает, когда Виктор выполняет программу, которую они вместе репетировали месяцами. Его сердце подпрыгивает, когда он закрывает глаза, даже если на одну секунду. И все-таки он волнуется. Он беспокоится о Викторе. Он беспокоится о его победе. Он беспокоится о его поведении. Он беспокоится о синяках, слезах, странных мелочах, которые Юри привык считать простыми причудами. И его беспокойство сменяется абсолютным ужасом. Время, кажется, замирает, когда Виктор вначале замедляется, вздрагивает, Юри видит на его щеках лихорадочный румянец. Виктор прекращает программу, его фигура застывает на катке, прежде чем рухнуть на лед, как тряпичная кукла. Юри задыхается вместе с толпой. Виктор не делает ни прыжков, ни вращений — ничего. Виктор Никифоров, его непобедимый чемпион, его простодушный жених, его любовь, его всё — просто падает. Виктор, похоже, не собирается подниматься. И в первый раз за весь вечер Юри позволяет себе прислушаться к голосу комментатора: — Виктор Никифоров упал в обморок! Где медики? Повторяю, Виктор Никифоров упал в обморок! (Что-то внутри Юри падает вместе с Виктором.) . . . Юри едва вынес визит к доктору. Он ненавидел это. Он ненавидел это. Он ненавидел монотонный, бесцветный, приторно-сочувствующий голос этого человека. Он ненавидел то, что Виктор не сказал ему ни слова. Он ненавидел то, что доктор словами резал его без ножа. Диагноз — лейкемия. Юри пытался слушать каждое слово, сказанное врачом. И чем больше он говорил, тем больше всё прояснялось. Потливость и ночные головные боли, легкие ушибы и потеря аппетита, случайные кошмары и усталось, бледная кожа и хрупкость Виктора. То странное поведение. Поздние ночные звонки и случайные исчезновения. И когда они прибыли в больницу, стало понятно, что Виктор здесь не впервые. Юри смотрел на него, а Виктор только опустил голову от стыда. Они сказали: Виктору повезло. Они сказали: люди с неизлечимой лейкемией обычно не имеют такой силы, какая была у Виктора, особенно в его возрасте. Виктор смог откатать половину программы и даже прыгнул несколько прыжков. Виктору повезло. Однако… однако однако однако однако… Лечения не было. Вскоре Виктор потеряет свои силы, молодость и улыбку. Он не сможет ходить, быть активным, даже разговаривать. Он никогда не сможет выйти на лед или даже танцевать. Вскоре он потеряет всё. (Юри чувствует, что тоже потеряет многое.) . . . Первой приходит злость. — Почему ты не сказал мне? — шепчет Юри, чувствуя, как глаза наполняются слезами. Он не злится на кого-то конкретного. Он зол на весь мир и на Бога, и на собственную глупость. Блять. Лейкемия. Он зол на себя за позорную слабость, он зол на Виктора за его силу, за то, что не сказал ему. Виктор опускает голову. — Я не хотел, чтобы ты беспокоился обо мне, — бормочет он; голос у него, как у провинившегося ребенка. — Это моя работа — беспокоиться, Виктор! — сквозь зубы выдавливает Юри; теперь слезы неудержимым потоком катятся по его щекам. — Чего ты ждал? Когда упадешь мертвым? Ну тогда я бы догадался сам! Юри фыркает и взъерошивает волосы. — И как долго? — спрашивает он; его голос уже мягче, но всё еще пронизан болью. Взгляд Виктора будто бы приклеился к ногам. — Два года. Юри чуть не падает. Его взгляд прикован к Виктору, который выглядит так печально, пристыженно и… уязвимо. — Два года?! — вскрикивает он. Виктор кивает и, вздыхая, потирает переносицу. — Перед моим последним Гран При. Врачи сказали, что нашли что-то плохое у меня в крови и… И мне нужно было уходить на пенсию. Я хотел сдаться… — Виктор осмеливается поднять взгляд, и его сердце тут же прожигает насквозь горькое выражение лица Юри, его слезы. — Нет… Нет, любимый. — Виктор встает и пытается взять его за руку, но Юри отдергивает ее. Виктор смотрит раздавленно. — Юри, нет, пожалуйста… Юри всхлипывает, к чувству гнева примешивается страх и ужас. Виктор не сказал ни единого слова. Виктор был болен. Виктор был болен, и не было лекарства. Виктор проживет не так долго. Слова достигают его мозга и грудь пронзает болью, рассудок мутится. Так много мыслей… Юри хочет никогда даже не думать об этом. (Юри выбегает из комнаты прежде, чем может что-то сказать.) ((И только потом по щекам Виктора текут слезы.)) . . . Юри возвращается в квартиру через несколько часов; он выглядит расстроенным, ошарашенным, с непередаваемым выражением лица. Он едва успевает постучать в дверь, как его тут же прижимает к себе огромная, серебряноволосая фигура. Юри не нужно думать. Он обнимает Виктора в ответ, прижимаясь ближе, прячет лицо у него на груди, вдыхая его запах. Они стоят так, пока не рухнут здесь, посреди прихожей, все еще обнимая друг друга. — Прости, — бормочет Юри, но его тут же прерывает Виктор. — Ты будешь завтра выступать, хорошо? — шепчет Виктор ему в волосы, прикрывая глаза. — Я буду смотреть на тебя, болеть за тебя и обниму тебя после. — Н-но… — Нет, не переживай обо мне. — Виктор улыбается и кладет ему руки на щеки, глядя прямо в глаза. — Ты всегда так много переживал обо мне, милый. Теперь не придется. Юри улыбается. Их лбы соприкасаются. — Больше не придется. (Он все равно беспокоится.) . . . Юри выигрывает золото после произвольной программы. Все было бы хорошо. Он бы чувствовал себя счастливым и спокойным, ощущая приятный «золотой» вес на груди и шее. Он бы чувствовал себя удивительно в толпе, как после тех объятий, которые Виктор подарил ему на прошлом выступлении. Только теперь всё по-другому. Сейчас он в гостиничном номере, заливает боль вместе с уже полупьяным серебряноволосым мужчиной. — Я так горжусь тобой… — икает Виктор, отчего Юри хихикает. Виктор слишком сильно взмахивает бокалом, и вино выплескивается на пол и ковер. — Я зна-а-а-а-а-ал, что у тебя получится! Я все-е-е-е-егда знал… — Правда? — говорит Юри, вздергивая брови и наливая себе еще вина. Но все же пытается немного сдерживаться — ведь знает, как глупо ведет себя, если выпьет. А Виктор уже выпил где-то три… с половиной? Юри не следил, сколько тот пил. Виктор кивает и немного ошалело улыбается. — Ага! — восклицает он, а после внезапно будто вспоминает что-то. — Э-эй! Эй, эй, эй, эй, ты зна-а-а-ал, что я получил психический удар? Юри глубокомысленно морщится. — Ты хотел сказать, психологический? — Да, да, неважно, — отмахивается мужчина. — В лю-ю-ю-ю-юбом случае я встретил милого пьяного парня на вечеринке… и, эй! Он вроде, ик, похож на те-е-е-ебя… Юри заливается густой краской. Бог знает, насколько Виктор пьян сейчас. — И… И… первое, что я подумал: «Черт, я лучше сейчас же женюсь на этом парне, пока его не увели!» — Виктор мечтательно вздыхает, и его глаза тускнеют. — Я… я, ик, хотел бы знать… что он сейчас делает, ха. Что думаешь? — спрашивает Виктор. Юри усмехается и закатывает глаза, но не может сдержать улыбки. — Он уже обручен, дурак. Виктор выглядит раздавленным. Юри чувствует, что сейчас заплачет от того, насколько он милый. — Что-о-о-о-о? — почти кричит Виктор. — Н-но… Кто его увел? Кто?.. Юри умильно вздыхает. — Идиот, вот кто. (Тогда ему пришлось тащить пьяного Виктора в постель, который все еще был расстроен, что «какой-то идиот украл так круто танцующего милашку».) . . . Юри почти отказался. Виктор хотел поехать вместе с ним в Англию, на следующий этап Гран При, но Юри вынужден был отказаться. Было очевидно, что здоровье Виктора ухудшается. Лестницы превратились для него в горы, а небольшие расстояние — в мили. Юри не смог бы себе простить, если бы Виктор пожертвовал остатками здоровья ради него. Но Виктор настаивал: они сходят на осмотр, где им скажут, что Виктору все еще можно путешествовать. Технически он еще может позволить себе перелеты, говорит врач, хотя перенапряжение может сильно ударить по и так слабой иммунной системе. Виктор торжественно пообещал, что не будет загонять себя, в противном случае Юри может его отшлепать. (Вызывающе. Виктор заржал. Юри шлепнул его. По голове.) . . . — Как насчет того, чтобы покончить с этим? Виктор распахивает глаза, подозрительно глядя на Юри, который садится рядом с ним и выхватывает из рук кусок бумаги. Виктор признал это в качестве Списка Жизни. — Почему? — спрашивает Виктор, приподняв бровь. — Это просто глупый маленький список… — Давай, Витя, — улыбаясь, фыркает Юри. — Или ты упустишь шанс разыграть Джей-Джея? (В конце концов, он выполняет всё из списка, кроме последнего пункта — жениться на Кацуки Юри.) . . . Юри волнуется. Юри волновался, когда они приземлились в Англии. Юри беспокоился о соревнованиях. Юри беспокоился о семье. Юри беспокоился о прессе. Юри беспокоился обо всем на свете. Юри беспокился о Викторе. Юри волновало, что Виктор попросил трость, когда они приземлились в Англии. Юри волновало, что Виктор все время бледный, как простыня. Юри волновало, что время от времени Виктор начинал кашлять. Юри волновало, что из ярко-голубых глаза Виктора превратились в темно-серые. И от нервного срыва его спасала только широкая улыбка Виктора. Это никогда не покидает его, а, кажется, только усиливается с течением времени. Небольшие остроумные комментарии Виктора смешат его, когда они рассаживаются по местам, а улыбка озаряет комнату каждый раз, когда он входит внутрь. Как будто ничего не произошло. Как будто Виктор как обычно счастлив. Но все-таки Юри не может успокоиться. Пресса — тоже. — Я официально ухожу из спорта, — объявляет Виктор на одной из пресс-конференций. Его лицо непринужденное и беззаботное, разве что немного зажатое. — Выхожу на пенсию по состоянию здоровья. Тем не менее, я продолжу тренировать Кацуки Юри из Японии, я прекрасно осознаю, что он может стать моим преемником. — Виктор усмехается, однако сталкивается с серьезными лицами репортеров и операторов, которые, похоже, знают, что происходит. Юри сидит вне поля зрения камер, его руки сжаты в кулаки на коленях, он закусывает нижнюю губу. Виктор откашливается. — Но не беспокойтесь! У меня прекрасные шансы на выживание, так что скоро вы сможете видеть мое симпатичное лицо чаще! — Виктор улыбается самой ослепительной улыбкой, которую только может изобразить, и смотрит в объектив камеры. Несколько человек хмыкают, и Юри усмехается. — Не беспокойтесь! Юри решает, что хоть раз послушает Виктора и перестанет беспокоиться. (Не говорите никому, но у него не получается.) . . . — Кажется, ты существенно прибавил в обольстительности, Юри. Юри допивает воду из бутылки, передавая ее Виктору, который стоит по другую сторону бортика. Юри вопросительно приподнимает бровь. — Почему? — Когда ты катаешься, музыка твоего тела восхитительна, — объясняет Виктор, прокручивая золотое кольца вокруг пальца. — Я заметил, что она становится сильнее с каждым днем. — Виктор нежно улыбается, глядя на Юри. — Это восхитительно. Щеки Юри невольно вспыхивают. — О-о, спасибо, — говорит он, опуская взгляд. Смешок Виктора эхом разносится по всему катку. Сегодня на общей тренировке они последние, и Юри неохотно замечает, что стал ценить время, проведенное с Виктором, гораздо больше. Он ведь не знает, сколько им осталось. — Удивительно, насколько изменилась моя жизнь, — говорит Виктор, оглядывая лед, стадион и всё вокруг, как будто это — последний раз, когда он видит каток. — Я стал замечать вещи, на которые никогда не обращал внимания. Я чувствую себя лучше, когда улыбаюсь или смеюсь. И ценю всё, что у меня есть, — говорит он и многозначительно смотрит на Юри. Юри молча опускает взгляд. Виктор вздыхает. — Слушай, не переживай, правда, — говорит Виктор и берет Юри за руку. — Ты всегда так говоришь, — бормочет Юри в ответ. — Я знаю. Но всё-таки, — вздыхает Виктор: у него все такие же запавшие щеки и очень острые скулы. — Ты справишься. Я ставлю на это. — Он улыбается. Усталой улыбкой. Грустной. Виктор снова вздыхает и оставляет на губах Юри целомудренный поцелуй. — Я верю в тебя, — говорит Виктор, задыхаясь, как будто боится его. Они стоят очень близко — так близко, что соприкасаются лбами. — Я верю в тебя. (И пока Виктор верит в него, этого больше, чем достаточно.) . . . Юри заканчивает произвольную программу четверным флипом. Он не запланирован. Не обговорен. Не рассчитан. Никто не знал об этом, исключая то, что Юри едва мог приземлить его, но он приземляется. Это вгоняет его в ностальгию, правда, напоминает о Кубке Китая в прошлом году, где Виктор поцеловал его в прямом эфире международного телевиденья. В этом году ничего не меняется. Как только Юри уходит с катка, серебряноволосый мужчина тут же наскакивает на него и осыпает поцелуями всё лицо. Виктор цепляется за Юри, как за спасательный круг. Виктор, который, отбросив трость на несколько метров, сам бежит к выходу с катка и задыхается от такой короткой пробежки. — Ты… ты удивителен, — говорит Виктор между поцелуями, смахивая пот со лба. — Восхитителен… Юри, несмотря на усталость, не может удержаться от улыбки и притягивает Виктора ближе. — Да? Виктор кивает, но Юри тут же начинает беспокоиться, когда глаза Виктора расфокусируются и начинают мутнеть. — Я знал… Знал, что ты сможешь, — выдыхает Виктор, его глаза закрываются, и он тяжело оседает на пол. Улыбка Виктора меркнет, голос — тоже. — Я знал… Ты можешь… Можешь… И вскоре Юри обнаруживает, что зовет на помощь с бессознательным телом Виктора Никифорова на руках. (Уже в сотый раз случается такая ситуация, и Юри это не нравится.)  . . . Юри не знает, что это: судьба, совпадение или просто Бог сжалился над ним, но последние соревнования состоятся в Японии. — Я… я хочу забрать Маккачина, — хрипит Виктор с больничной кровати; он бледен, как снег, но его улыбка так и не теряет привычной яркости. — Я хочу… я хочу, чтобы он увидел Японию снова. В последний раз. Виктора госпитализировали несколько дней назад в Англии, пока персонал не привел его кровяное давлению в норму. Доктора считают, что ситуация стабильная, но не безопасная. Даже хорошо, что у него случился приступ — теперь они официально могут запретить ему путешествия. Это хорошо, понимает Юри. Он ожидает, что Виктор поддастся болезни, осознает ее. Впадет в депрессию и хандру, начнет писать сопливые стихи о том, что «жизнь прекрасна». Он ожидает, что Виктор потеряет свою неизменную улыбку и поддастся действию морфина. Он ожидает, что Виктор поступит, как любой другой человек. А после этого он вспоминает, что Виктор никогда не был обычным человеком. — Ну что, держишься? — коротко спрашивает Крис, прислоняясь к косяку больничной двери; на его заросшем щетиной лице появляется мягкая улыбка. Виктор кивает. — Конечно, что мне еще остается, — улыбается он, жуя выпечку, которую притащил Юри. В палате тесно — к Виктору пришли друзья. С некоторыми он разговаривал по интернету — с Яковом и Юрио, например. Не все его близкие смогли прилететь в Англию. — Я не позволю этой маленькой неурядице уничтожить мое прекрасное лицо, — ухмыляется Виктор, вздергивая подбородок, как будто бросает вызов этой смертельной болезни. — Я проживу долго, вот увидите. Достаточно долго, чтобы у нас с Юри появились дети, включая Юрио. — ЭЙ! НЕ ВПУТЫВАЙ МЕНЯ В ЭТО, ПРИДУРОК! (На этот раз Юри улыбается.) . . . Виктор просил, умолял, упрашивал врачей разрешить ему вернуться в Японию, чтобы поддержать Юри на Финале Гран При. Доктора пока не разрешили. Но это не страшно. Все, что требовалось от Виктора, — это состроить щенячьи глазки и улыбнуться фирменной улыбкой-сердечком. Врачи сжалились. Виктор также не преминул отметить, что вернуться в Японию — это его «последнее желание». На «последнем желании» Юри вздрогнул. Так вот сейчас они стояли на станции в Хасецу. Юри — позади Виктора, который был вынужден передвигаться на инвалидном кресле. Виктор очень переживал о том, что теперь не может ходить самостоятельно, но всё было не так уж и плохо. На самом деле Виктор немного ходил, но быстро утомлялся. Юри толкнул коляску, и то, как легко она сдвинулась с места, немного напугало его — сейчас Виктор был похож на мешок с костями. При виде семьи Юри, которая ждала их с сочувствующими улыбками на лицах, Маккачин соскочил с колен Виктора. Мари тут же присела на корточки, а Хироко подошла к Виктору и крепко его обняла. (Юри мог поклясться, что видел, как мама что-то прошептала Виктору на ухо.) . . . Юри знает Виктора. Он знает Виктора со всеми его причудами, недостатками и страстями. Он знает, что Виктор любит лаванду и горячие ванны. Он знает, что Виктор любит смотреть глупые документальные фильмы и мультфильмы Диснея, из-за которых всегда плачет. Он любит красивые дома и просто зависим от симпатичных вещей. Он знает, что Виктор любит читать и даже носит маленькие очки для чтения, которые смотрятся на нем великолепно — не забывайте, что Виктор — просто королева драмы. Юри даже знает некоторые интимные вещи. Например, на бедре у Виктора есть маленькая родинка (и Юри даже пару раз проводил по ней языком). На спине у Виктора — крошечная россыпь веснушек. Юри знает, что семья Виктора распалась. Он знает о мечтах Виктора на будущее, полное простоты, счастья, в котором ничего не случится. Юри знает о нем всё, так что его нисколько не удивляет, когда он понимает, что Виктор размышляет о смерти. Он знает, о чем Виктор думает, когда, затягивая шнурки на коньках, ловит на себе нечитаемый взгляд Виктора. Знает, о чем он думает, когда Виктор долго смотрит на каток, а его лицо каменеет. Он знает, о чем Виктор думает, когда он, сидя без сна, рассматривает стены небольшой комнатки Юри. Иногда Виктор может казаться идиотом, но он точно не глуп. Юри знает, что Виктор понимает: это неизбежно. Виктор может улыбаться и держаться молодцом, но в один прекрасный день ему придется отпустить. (Юри знает, что и ему — тоже.) . . . Однажды утром Юри просыпается и не обнаруживает в комнате ни Виктора, ни его кресла. Его тут же прошибает волна паники, он пулей выскакивает из постели и осматривает каждую комнату. В голову приходит мысль о неизбежном, о том, к чему Юри еще не готов. Он паникует и паникует, и паникует… пока мама не говорит ему, что Виктор захотел посидеть на солнце, поэтому Мари и Минако предложили взять его на прогулку. Едва Юри облегченно вздыхает, она добавляет, что они втроем ждут его в ледовом дворце для тренировки. Юри быстро ест и одевается — опаздывать не хочется. Виктор может быть болен, но его требовательность как тренера никуда пока не исчезла. Однако когда Юри прибегает на каток, который уверенно может назвать домом, его встречает тишина. За стойкой никого: ни того, кто следит за посетителями, ни того, кто выдает коньки в аренду. Он пробует позвать Юко, но его подруги детства не слышно и не видно. Тогда он окликает Мари и Минако, однако снова не получает ответа. Поэтому Юри входит на каток. Его встречает кресло Виктора, стоящее около стеклянных дверей. Пустое. Уже знакомый страх затапливает Юри, в животе образуется болезненный комок, и он судорожно оглядывается, ища глазами знакомую фигуру с серебряными волосами. И таки да, он находит Виктора. Виктор — на середине льда, стоит на коньках. Сердце Юри, кажется, останавливается. Виктор скользит по льду, аккуратно переставляет ноги, медленно, но верно делает шаги. Простые обычные движения, ничего сложного или опасного. Он понимает, что Виктор напряжен: его колени немного дрожат, и Юри знает: он должен выбежать на лед и остановить Виктора до того, как тот навредит себе. Но он не делает ничего. Лицо Виктора спокойное и умиротворенное. Глаза закрыты, он сосредоточен, полностью растворяется в только ему слышимой музыке. Ноги немного шатаются, а руки слишком напряжены — признак усталости. Грудь тяжело вздымается, но Виктор не останавливается. Юри беспокоится, пока не видит на лице Виктора улыбку. Совсем не напряженную или усталую улыбку, которой тот иногда улыбается, не ту яркую и заразительную улыбку самого сильного в мире человека. Нет. Крошечная, едва уловимая улыбка трогает бледные губы. Это та улыбка, которую Виктор всегда дарит Юри, которую Виктор всегда дарит льду. Виктор падает. Юри ахает, а потом срывается с места. Нет времени на размышления; Юри вылетает на лет как был, в обуви, выкрикивая имя Виктора. Не важно. Не важно, что он поскальзывается трижды, пока добирается до него. Его заносит, но Юри тут же падает на колени возле Виктора и тянется к нему. — Витя! — восклицает он, нежно берет ладонями его лицо и мягко встряхивает. — Тебе больно? Ты… Его прерывает мягкий смех Виктора, эхом разносящийся по помещению. Юри на мгновение замирает, все еще держа в ладонях лицо Виктора. Тот морщится, жмурится от смеха. С его губ срываются короткие смешки, как будто он самый счастливый человек на земле, в то время как грудь вздымается, будто он только что пробежал марафон. Юри чувствует, что кончики пальцев становятся влажными — по щекам Виктора текут слезы. — Виктор? — осторожно начинает он. — Что ты?.. — Разве не смешно? — хрипло замечает Виктор, улыбка не сходит с его лица. Он тяжело и часто дышит, ему трудно говорить, поэтому слова выходят с перерывами. — Как… как сильно мы любим лед? — С губ Виктора срывается небольшой смешок, а после он переводит взгляд на свою ладонь, которой бессознательно чертит узоры на льду. Виктор смотрит на Юри — и его взгляд лучится нежностью. — Я… я имею в виду, это не так уж и хорошо. Это рискованно и скользко и… и так оп-опасно. — Виктор кашляет, его дыхание затрудняется. Юри успокаивающе поглаживает его по спине. — Одно неправильное движение может убить. А… а всё равно… Виктор смеется и возводит глаза к потолку. — И все же мы любим его… любим так с-сильно… танцуем на нем, целуемся на нем, мы поклоняемся ему. — Виктор закрывает глаза и берет Юри за руку. — Мы просто глупые маленькие животные, которые… которые влюбляются в опасные вещи. И мы любим лед. — Виктор вздыхает, открывая глаза. — Я люблю лед. Юри едва сглатывает. — В-Виктор… Виктор ловит его взгляд и складывает губы в печальную улыбку. — Это напоминает мне о моей любви к тебе, разве нет? — тихо спрашивает Виктор, и Юри теряется в его словах, его руки трясутся. Виктор вздыхает и смотрит вниз, на свои бедра, его глаза расширяются, а в глазах прибывает слез. — Черт побери, — бормочет он, и глаза Юри расширяются. — Виктор… — Я ненавижу это, я ненавижу это, я ненавижу это! — кричит Виктор, слезы пятнают его рубашку, когда Виктор делает жалкую попытку упасть на лед. Он поднимает на Юри блестящий взгляд. Сердце Юри екает — он никогда не видел Виктора таким уязвимым прежде. Юри прижимает его к груди. — Я… я… мне жаль, Юри, — всхлипывает Виктор, заливая слезами рубашку. Юри все равно. — Мне… мне так жаль. Это все из-за меня, все вообще из-за меня. Это я должен был заботиться о тебе. Что… что же я за любовник тогда? — бормочет Виктор, и Юри чувствует, что его глаза наполняются слезами, и еще крепче прижимает Виктора к себе. Слова не требуются. Виктор смотрит на него с небольшой улыбкой. — Как ты? Как твой день? Ты еще не ел? Ты хорошо спал? — спрашивает он, прежде чем еще глубже зарыться носом в рубашку Юри. — Я хочу знать. Я хочу спрашивать об этом каждый день. Я хочу заботиться о тебе, — говорит Виктора, цепляясь за ткань его рубашки. — И-и… все равно… я знаю, что у меня не будет шансов, — мягко заканчивает Виктор. («У меня — тоже», — думает Юри.) . . . Виктор настаивает на том, что он должен увидеть Короткую Программу вживую. К счастью, мероприятие пройдет в Фукуока — городе рядом с Хасецу. Перевезти Виктора — не проблема, лишь бы тот был доволен. После короткой программы Юри занимает третье место; и удержать Виктора от того, чтобы тот не выпрыгнул из коляски, обнимая его, действительно сложно. Юри хихикает, прежде чем наклониться к обиженному лицу Виктора и поцеловать его в нос. (Он не знал, что это последнее мероприятие, которое Виктор сможет посетить.) . . . У Виктора не получится посетить произвольную программу. Юри понимает это, едва просыпается из-за высокой температуры Виктора. Виктор горит; он настолько горячий, что Юри кажется, будто он прикоснулся к солнцу. Его семья немедленно отвозит Виктора в больницу, и всю дорогу мужчина только и делает, что настраивает Юри на произвольную программу. — Н-но мне нужно присматривать за тобой! — говорит Юри и тоже, вопреки словам Виктора, едет в больницу. Взгляд Виктора прожигает его насквозь, но глаза у него уставшие. — Я-я сказал тебе… перестать беспокоиться обо мне, блин, — фыркает Виктор, пока медсестры завозят его внутрь. — А теперь поди прочь и выиграй золото, иначе я надеру тебе задницу. И Юри послушно идет в Фукуока с Минако в качестве его тренера. У нее почти нет обязанностей — просто в нужное время сказать вдохновляющие слова. Минако — хорошая компания, сказал бы Юри, но не важно, что она сделает сейчас — это всё равно не избавит его от тянущего беспокойства в животе. Весь день ему и дела нет до соревнований. Он беспокоится о Викторе, о том, что с ним происходит, и почему мир так жесток, и почему, и почему… — Юри? — К счастью, голос Минако прерывает его мысли. Он очень благодарен ей за это. Минако, которая выглядит настолько уверенной, насколько может, смотрит на него сверху вниз. — Я не позволю тебе провести последние пять минут разминки в хандре. ТАК ЧТО ПОДНИМАЙСЯ И НАЧИНАЙ РАСТЯЖКУ… Юри мигом вскакивает из-за ее окрика и начинает выполнять обычный комплекс упражнений, который делает перед каждыми соревнованиями. Минако передает ему лист бумаги. — Витя хотел, чтобы я отдала тебе это, — говорит Минако и вкладывает бумагу Юри в руки. — Я не смотрела, не волнуйся. Юри раскрывает листок и видит заголовок — Список Жизни. Большинство пунктов уже и были отмечены как выполненные, а некоторые — перечеркнуты из-за их нереальности. Однако в конце есть пункт, который выделяется больше других. Жениться на Кацуки Юри, когда он выиграет золото. ✔ (Почему там стоит галочка? Юри не знает, почему.) . . . Юри входит в больницу, ощущая на шее и груди тяжесть металла, и мира — на плечах. Он приближается к кровати со спящим на ней человеком, быстро оглядывая Виктора. Он не выглядит так, будто ему больно. Виктор выглядит умиротворенным. И Юри пользуется шансом полюбоваться им. Возможно, он больше никогда не увидит его таким спокойным. Должно быть, Виктор почувствовал его приход, потому что длинные ресницы тут же дрогнули. Когда Виктор видит Юри, он улыбается. Юри снимает с шеи золотую медаль и на вытянутой руке держит перед Виктором. Виктор дрожащей рукой сжимает награду и придирчиво осматривает. Юри вскрикивает, когда он отбрасывает медаль прочь и слабо его обнимает. (Однако отстраниться — все еще непростое дело.) . . . — Мне становится лучше, клянусь! — говорит Виктор и вздымает руки вверх в притворной покорности. Юрио недоверчиво смотрит на него с экрана телефона как никогда зелеными глазами. Юри хихикает. — Не заставляй меня приехать и дать тебе леща, старпер, — фыркает Юрио слегка искаженным голосом. — Ты поправишься, или я заставлю тебя пожалеть на всю оставшуюся жизнь… — Не так уж и много осталось, знаешь, — бормочет Виктор, думая, что Юри не слышит. Виктор ярко улыбается телефону. — Если сможешь, приходи сюда! Мы с Юри скучаем… — И для чего? Сносить твое нытье? — Юрио закатывает глаза. Два раза смеется. Юрио оглядывается на что-то, чего камера не видит, и истошно орет что-то на русском. — Надо идти. Яков снова кричит на меня… ДА, ДА, СТАРИК, Я ВСЁ ПОНЯЛ, УСПОКОЙСЯ. — Звонок обрывается. («Он мог бы стать нашим любимым приемным сыном». — «Непослушным приемным сыном?» — Непослушным, любимым приемным сыном».) . . . — Я не приму это, — отказывается Виктор, надувая губы. Юри усмехается, едва Маккачин убегает вперед. — Ты как девушка. — Д-да, как красотка с большой грудью и круглыми бедрами, а не мешок с костями, — фыркает Виктор, кладет голову Юри на плечо. — Какой этаж? — Почти пришли, — уверяет Юри и поудобнее перехватывает Виктора под колени. Кто бы мог подумать, что Виктор станет таким легким. Юри запросто, держа его на спине, поднимается на крышу. Виктору так не нравится быть слабым. Юри пинком открывает больничную дверь, и они шагают в темноту. Их встречает холодный ветер, поэтому Виктор помогает Юри расстелить полотенца, которые они принесли вместе с корзиной еды. Маккачин радостно повизгивает, ловя языком снежинки. Юри осторожно усаживает Виктора на подстилку и укутывает его и пса пледом, глядя, как им на головы опускаются крошечные снежинки. Юри ненавидел холод. Ненавидел за то, что он кусал пальцы, а зубы стучали. Однако, когда Виктор попросил подняться на крышу, Юри понял, что не сможет ему отказать. — Тепло? — спрашивает Юри, и Виктор кивает. Кацуки выуживает из корзинки клубничку и отправляет Виктору в рот. — Думаю, есть… в этом есть смысл, — ухмыляется он и игриво шевелит бровями. — Мой жених кормит меня с рук, и это круто. — О да, подожди — и я буду кормить тебя с рук публично. — Виктор смеется, и Юри тоже улыбается. Некоторое время они оба молчат, Юри периодически передает Виктору одну или две печеньки. Они просто любуются горизонтом, наблюдая за закатом и яркими цветами, как день растворяется в ночи. Маккачин тихо лежит, свернувшись клубком, у их ног. — Ты жалеешь? Голос Виктор вырывает Юри из тихой задумчивости. — Что? — Ты жалеешь? — спрашивает Виктор, вглядываясь в заходящее солнце. — Жалеешь, что полюбил меня? Юри почти стонет от того, насколько глуп его вопрос. — К-конечно, нет. Витя, нет!.. — Потому что мне жаль, — говорит Виктор, переводя взгляд на Юри. На его лице застыла душераздирающе печальная улыбка, от которой у Юри сердце обливается кровью. — Мне жаль, что я з-заставил тебя пройти… через это. У тебя могла быть в-великолепная жизнь с кем-то другим, не с такой древностью… к-которая приносит проблемы… Юри пихает Виктору в рот печенье, не дав договорить. — Во-первых, перестань говорить, если тебе тяжело. Во-вторых, нет. Юри берет лицо Виктора в свои руки и сжимает щеки, полные выпечки. — Слушай сюда, Никифоров. Ты застрял со мной, а я — с тобой. Перестань вести себя, как драматичная сучка, потому что я лучше проживу меньше с тобой, чем дольше с другим, слышишь меня? — говорит он с небольшой игривой улыбкой на губах. — Ты думаешь, я бы пожертвовал собой, замерзнув до полусмерти на больничной крыше с тем, с кем не хочу быть? Нет. Юри молчит, все еще держа Виктора за щеки. Виктор усмехается и нежно убирает руку, обнимая Юри; золото их колец красиво оттеняет его бледную кожу. — Мой, мой, мистер Кацуки. Ты полон… полон сюрпризов, — шепчет Виктор, его голос сиплый. Он оставляет ласковый поцелуй у Юри на костяшках. — Завтра я… я женюсь на тебе с гостями, священником и прочими формальностями. А после ты скажешь, что в том, что мы застряли вместе, нет ничего страшного, ладно? — говорит Виктор, приподнимая брови, его губы трогает ухмылка. — Решено, — соглашается Юри с небольшой ухмылкой, но его глаза сияют от слез. Юри легко хлопает Виктора по впалой щеке, вздыхая, когда тот подается под прикосновение. Мир был прекрасен. Они были прекрасны. И на этот раз Юри не беспокоится и на мгновение позволяет себе утонуть в их маленьком мирке, где нет никакой лейкемии и боли, есть только он и Виктор на этой маленькой крыше. — С Днем Рождения, Виктор, — улыбаясь, говорит Юри. — Ты же сдержишь обещание, правда? (К сожалению, нет.) . . . На следующий день Виктор не просыпается. Он жив, он дышит, но проснуться не может. Врачи в растерянности, проверяют пульс, клетки крови, кровяное давление и прочие медицинские штучки, которые Юри не понимает, но, судя по их реакции, ничего хорошего не ждет. Всю семью выгоняют из палаты и приказывают ждать. — Его органы отказывают, — говорит врач, пряча руки в карманах халата. — И, к сожалению, мы ничего не можем сделать. Хироко ахает, прежде чем спрятаться в объятьях мужа. Мари выглядит по-настоящему расстроенной, а Минако издает растерянный рык. Однако все они не сводят глаз с Юри, ожидая его реакции. У Юри слишком нечитаемое выражение лица. — М-могу?.. — Юри мямлит, у него трясутся руки. — Могу я увидеть его? — И, как только доктор коротко кивает, Юри входит в комнату. От Виктора не осталось ничего, кроме костей с натянутой на них изжелта-бледной кожей. Его щеки запали, отчего скулы казались такими острыми, что о них можно было порезаться. Глаза ввалились, а лоб изрезали морщины. Некогда восхитительные волосы прилипли ко лбу неопрятными прядями. Вдохи Виктора были продуманы, подсчитаны и регулировались машинами рядом с его кроватью. Юри все еще влюблен. — Виктор, — бормочет Юри и походит ближе, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. — Ох, дорогой… Юри берет в свои ладони его холодные, подключенные к приборам, почти ничего не весящие руки. Он ласкает их большими пальцами, плавно выводя круги, как Виктор всегда делал с ним. — Ты меня слышишь? — хрипит он срывающимся голосом. Монитор говорит, что сердцебиение Виктора хаотичное и поверхностное. Но Юри знает, как на самом деле бьется его сердце. Он слушал это часами, склонив голову Виктору на грудь и засыпая под незатейливую любимую колыбельную. — Привет, это я, — говорит Юри, и его губы дрожат. Он еще раз смотрит на большой монитор и тяжело сглатывает. — Почему ты до сих пор сражаешься, черт побери? — шепчет он, впиваясь взглядом в лежащую фигуру. — Ты устал, я понимаю. Тебе нужно перестать перенапрягаться, Витя, — шепчет Юри, и слезы увлажняют его щеки. — Помнишь… Ты всегда говорил мне «давай закругляться, нет?» — Он нежно улыбается. — Ты устал, я понимаю, Виктор. Юри берет Виктора за руку, а другой рукой ерошит себе волосы. — Давай, Виктор, тебе нужно отдохнуть, — всхлипывает Юри, чувствуя, как его сердце медленно рассыпается на кусочки. — Не волнуйся обо мне, ты… не волнуйся о нашей свадьбе. Мне не нужна шикарная свадьба с священником и алтарем, как мы планировали. Все в порядке. Я люблю тебя, дурак. Он кладет руку Виктору на грудь, чувствуя, как машина заставляет его сердце биться; каждый вздох Виктора хриплый и вымученный. Усталый. — Все в порядке, Витя, слышишь меня? Отдохни. Все в порядке. Даже если ты не сдержишь свое обещание, все в порядке. Я люблю тебя, хорошо? Слышишь меня? Я понимаю. Юри ложится, кладет голову Виктору на грудь и плачет. Он оборачивает руки вокруг талии Виктора и пытается напеть любимую колыбельную. (Я понимаю.) . . . Почему было солнечно? Юри щурится, глаза опаляет солнцем. Начало января, воздух холодный, но солнце жарит. Ему было тепло, и он замерзал одновременно. Небо затянуло облаками, однако из-за них все равно выглядывали лучи солнца. Он был сбит с толку погодой. Он был сбит с толку всем. Но глубоко внутри он знал: то, о чем он думает, глупо. Он знал, что эта воображаемая беседа о погоде — на самом деле попытка отвлечься. Это было печально. Серьезно говоря, если бы только на улице было холодно и ветрено, он бы надел пушистое пальто и теплые ботинки, а не этот дурацкий костюм и тугой галстук. Юри подошел к гробу, запихнув дрожащие руки в карманы. Трава хрустела под ногами людей, подходящих к нему и выражающих их соболезнования и сочувствие. Юри старался их не замечать. Здесь он видит его тело. Юри старался не отводить взгляд, но не мог сдержать короткой улыбки, когда видел умиротворенное лицо Виктора. Он думал, что больше никогда не увидит Виктора таким спокойным. И даже сейчас видеть, что Виктор наконец смог отдохнуть, немного утешало его. — Эм, простите? — сказал голос, и Юри повернулся, чтобы увидеть ведущего похороны пастора, который подошел ближе. — Могу я спросить, кем вы приходитесь покойному? — мягко спросил пастор, указывая на гроб. Юри улыбнулся. — Я его муж. (Выражение его лица того стоило.) . . . В конце концов он ломается, когда входит в Ледовый Дворец. Юри не плакал, когда объявили о его смерти, указали на время и прочие вещи. Он не плакал, когда его мама устраивала похороны. Он не плакал, когда тело Виктора зарыли на одном из кладбищ Хасецу. У него было каменное лицо, лишенное эмоций, когда он приветствовал гостей, которые выражали соболезнования. Однако, когда он коснулся ногами льда, всё рухнуло. Он едва отъезжает на несколько метров от входа на каток, когда его тело буквально ломается. Волна за волной на него накатывают скорбь и вина, и, о боже, Виктор мертв, он мертв, мертв, мертв… Юко не сказала ни слова, только немного торжественно передала его коньки. Юри держался, пока не коснулся лезвиями ровного льда. Воспоминание за воспоминанием накатывают на него. Время с Виктором, смех с Виктором, всё с Виктором. Свернувшись калачиком на холодном льду, Юри позволяет слезам пролиться, из его рта рвутся всхлипы, а глубоко внутри ноет болезненный узел. Он читал об этом в книгах и смотрел в фильмах. Кто-то, кого ты любил, умирает, а затем следует несколько коротких депрессивных сцен, от которых зритель либо закатывает глаза, либо всхлипывает. Он всегда думал: это больно, но никогда и не предполагал, что настолько. Это было удушающее чувство, как будто Бог говорил ему: «Теперь видишь? Как несправедлива жизнь?» И так и было. Несправедливо. И поэтому Юри остается сидеть на льду с красными глазами и болью в сердце. Окна показывают, что на дворе уже ночь, а Юри пришел на каток еще до полудня, его живот урчит, но Юри нет дела. Этот каток все еще хранит в себе последние воспоминания о Викторе; и если бы Юри постарался, он бы увидел, что Виктор стоит в центре, готовый кататься. Он подпрыгивает, едва слышит, как на каток сходит кто-то еще. Он вяло оборачивается назад, ожидая увидеть мужчину с серебряными волосами. Но вместо этого он видит красное лицо и зеленые глаза. — Ю-юрио… — бормочет он немного удивленно, но после его изумление поглощает печаль. — Привет… Он вскрикивает, когда Юрио пинает его — не сильно, но вполне ощутимо, чтобы у Юри перехватило дух. — Что делаешь здесь, хнычешь, как маленькая плакса, да? — рявкает Юрио и щурится. — Твоя семья беспокоится о тебе. — Я не хочу говорить, — бормочет Юри и ложится обратно на лед. Юрио закатывает глаза и усмехается. — Мне пофиг. Вставай, ты ведешь себя как подросток. — Ладно, да, я просто потерял любовь всей моей жизни, прости за то, что я слишком подросток для тебя, — выплевывает Юри, и его взгляд снова наполняется болью. — Ты не знаешь, каково это… — Юри задыхается, когда чувствует, что знакомый болезненный узел формируется в груди. — …потерять того, кого любишь. Юри чувствует что-то сродни удовлетворению, когда Юрио замолкает. — Вообще-то знаю, — быстро рявкает Юрио и что-то бормочет про себя. — Я знаю, это больно. А еще я знаю, что хандра не поможет тебе, жирдяй! Юрио подъезжает ближе и энергично трясет его за плечи. — А сейчас ты либо будешь заперт здесь и умрешь от голода, или вернешься домой и примешь душ, потому что от тебя пахнет дерьмом! (Юри соглашается, потому что Юрио ведь мог быть их «непослушным, любимым приемным сыном».) . . . Юри мягко улыбается, поднимаясь за Маккачином на зеленый холм и избегая надгробий, о которые можно споткнуться. Старый пес скулит и лает, останавливаясь каждую минуту и нюхая что-то одному ему видное. Когда они приходят на могилу Виктора, Маккачин с любопытством смотрит на надгробие. Маккачин заметил отсутствие Виктора сразу, как тот умер, и постоянно находился в состоянии «где Витя, он просто вышел, почему он ушел, где Витя…» Пес смотрит на могилу, потом на Юри; он выглядит так, будто хочет сказать: «это Витя, где Витя, я скучаю по Вите…» Сердце Юри замирает, когда Маккачин сворачивается клубком около надгробия. Он улыбается и достает бумагу из кармана. — Привет, любимый, скучал по мне? — негромко говорит он, садясь перед памятником. — Надеюсь, что да, потому что мы скучаем по тебе. Ужасно. Юри вздыхает и смотрит вверх, на облака. Холодный ветер заставляет его содрогнуться, но Юри и не против. — Так, я забыл прочитать это тебе, когда мы сидели на крыше, я хотел сделать это, когда мы поженимся. Как знаешь… у нас не получилось. — Он мягко усмехается, чувствуя, как завязывается знакомый узел в районе желудка. Но он не хочет плакать. Не здесь. Не перед Виктором. Он разглаживает мятую бумагу. Он написал текст с обратной стороны Списка Жизни. Юри прочищает горло и начинает. — Виктор Никифоров, ты моя персональная погибель. Ты — причина тому, что мои волосы начинают седеть, и ты — причина моей тревоги. Минус тебе в копилку. — Юри ухмыляется. — Ау, не расстраивайся. Еще ты — причина всех любовных знаков, теплых касаний и шрамов, которые никогда не исчезнут, да я и не хочу. — Салют тебе, Никифоров. Ты — причина тому, почему я улыбаюсь и смеюсь, и до сих пор не сдался; если бы я был на твоем месте, я бы даже не пытался, зная, что меня не изменить. Но у твоей ветрености были некоторые преимущества, знаешь? — Он мягко улыбается. — Ты верил и мечтал, и боролся. Ты сражался за свое катание и против болезни до последнего. Ты сражался за меня. — Спасибо тебе за это. Спасибо за твою любовь и красоту. Спасибо за твою улыбку, смех и секс. — Юри хихикает, Маккачин раздраженно скулит. — И не беспокойся, я запарился волноваться. Тебе больше не придется обо мне беспокоиться, я в порядке. Юри вздыхает и отбрасывает бумажку прочь. Там было так много глупостей, но Юри не хочет читать их. — Я буду в порядке. Он улыбается, глядя на гравировку на новом камне. пока смерть не разлучит нас Юри ложится на траву рядом с Маккачином. Так они лежат втроем, все вместе. В последний раз. (И позже, когда идет снег, Юри не двигается. Он ненавидел холод, но сейчас — нет.)