Жить в твоей голове

Гера молчит. От тусклого искусственного света вдруг начало резать глаза. Спасает лишь то, что в помещении есть иллюминатор — и сейчас никакие приличия не заставят её отвести от него взгляд. Что бы ни случилось, звёзды мерцают вдали. Напоминая себе об этом, у неё всегда получалось обрести надежду — или по крайней мере, успокоиться. Всегда. Но только не сегодня. Сдержанная обстановка имперского корабля уже стала почти привычной, если не сказать больше. Тем больнее было услышать то, с чего начался этот разговор о будущем. Тем труднее найти в себе силы продолжить… — Значит, я остаюсь на Рилоте? — растерянность наконец прорывается наружу: скрывать её всё равно не имеет смысла. — Не совсем так, — поясняет Траун. — Прежде чем вы сможете занять гражданскую должность, вам необходимо пройти определённую подготовку. После неё вы вернётесь на родину и сможете приступить к своим обязанностям. Гера невольно скрещивает руки на груди, закусывает губы и снова молчит. Лекку неприятно дрожат за спиной — не то от злости, не то от страха. Только бы справиться. Только бы справиться!.. — Вы едва ли не лучший пилот в Галактике, — продолжает Траун; и на этих словах Гере приходится опереться о стену. — Но я вижу, как вас измотала эта война. Вам нужно начать жить, и жить на той земле, с которой вы смогли обрести примирение. Вы нужны Империи и нужны Рилоту. — Я нужна Рилоту, — медленно повторяет Гера, глядя в иллюминатор. Как ни мучительно это осознавать, но Траун прав. В Империи немало хороших пилотов. Даже выдающихся. Тех, от кого Синдулла уходила в бою лишь чудом. Но едва ли во всей Галактике сейчас найдётся кто-то, кому есть дело до родины тви’леков. Значит, Гере действительно выпало продолжить дело отца — и не по форме, а по сути. Освободить Рилот, сделав его частью Империи… Если так — то здесь нет и не может быть возражений. — Я уверен, — продолжает гранд-адмирал, — именно тогда, когда вы войдёте в курс дела и освоитесь на новой должности, Рилот сможет начать своё истинное преображение. На повестке дня немало вещей, которые под силу понять только вам… Ваша родина нуждается не только в защитниках, но и в политиках. В тех, кто построит мирную жизнь. — Я совсем не политик, — слабо улыбается Синдулла. — Но если это было бы нужно Рилоту, я бы стала даже танцовщицей в кабаке. В глазах Трауна загорается невиданное прежде мрачноватое пламя. — Поверьте, Гера, вы способны гораздо на большее, нежели думаете! — возражает он. — Кроме того, ваша ирония не вполне уместна. Подобного я бы никогда не допустил. Пламя разгорается ещё сильнее, но встречает свою пищу неожиданно быстро. Сомнение, которое Гера до сих пор отгоняла или пыталась развенчать, разворачивается со всей мощью сжатой пружины. И на её пути не остаётся препятствий. — Но ведь уже завтра вы окажетесь так далеко, гранд-адмирал!.. — глаза Геры вмиг становятся холодны и сухи — и неважно, замечает ли он, во что ей это обходится. — Разве вам будет дело до какой-то девицы с лекку? В воздухе повисает долгая пауза. Траун оказывается достаточно проницателен, чтобы не принять слова Геры за личное оскорбление; и всё же даже его они застают врасплох. — Вы же понимаете, что сейчас в вас говорит боль, — наконец тихо изрекает он. — Прошлая и будущая разом. Но я не собираюсь делать вам больно. И когда вы вернётесь домой, я сделаю всё, чтобы мы встретились вновь. Он тянется обнять её; но она остаётся недвижной. — Если вы собираетесь просто оставить меня в своей памяти, как очередное служебное приключение, — Гера неспешно качает головой, — я пойму. В конце концов, это всего лишь война и всего лишь жизнь. Просто в таком случае не стоит давать мне надежду. Она делает крошечный шаг назад; и звёздное небо дрожит перед взором, как мутные воды.

***

Если бы не буря чувств внутри, Гера могла бы сейчас по праву гордиться собой: столь откровенно выразить своё отчаяние, не боясь последствий, мало кому под силу. Но сейчас ей не до признания своих успехов. Она сосредоточена лишь на одном: только бы не утонуть. Дочери Рилота — если не сломлены с юности — прекрасные, дерзкие, гордые. Но, полюбив кого-то, отдают ему сердце навеки. Гера не знает, слышал ли Траун об этом; да и вряд ли он в состоянии понять, каково это — обладать подобным инстинктом. Стоит любимому существу ласково прикоснуться к ней, одарить её нежностью — и поразительно быстро это обернётся прочной привязанностью, которая оставит следы на всю жизнь. Гера прекрасно знала об этой своей черте — и до сих пор иногда сопротивлялась чувствам, чтобы совсем не потерять голову. Но сейчас деваться некуда. Либо броситься в этот водоворот — либо уйти сейчас, чтобы после не стало ещё больнее. Третьего не дано. Или… — Поверьте мне, Гера, — отвечает ей Траун, и она с трудом ухватывает ускользнувшую нить разговора. — Это не так. «На каком основании?..» — без слов читается во взоре Геры; и Траун продолжает: — Я прошу, чтобы вы доверились мне. Не подчинились как тому, кто посягнул на вашу свободу и достоинство, а — доверились. Как равному. Как тому, кто неравнодушен к вам и восхищается вами. — Я ценю ваше отношение ко мне… — растерянно отвечает она. — Но это не сделает меня другой. То есть… Даже если я смогу вам поверить… Я просто боюсь привязаться к вам ещё сильнее, чем теперь. — Отчего же? Его ладонь раскрыта навстречу ей — но всё ещё пуста. — До сих пор не могу поверить, что всё это произошло со мной на самом деле. Каждый день я жду, что вот-вот открою глаза… и окажусь в своей детской комнате на Рилоте, а где-то совсем рядом гремят снаряды конфедератов, и им отвечают республиканцы… А вас нет, и никогда не было. И не будет. Из глаз Геры струятся тихие слёзы; могучий инстинкт заставляет её прижаться к своему спутнику, принять из его рук платок, скромно сложить лекку на груди и тихо плакать от боли. Слабость, которую всегда так страшно было проявить. Быть может, сейчас — страшнее, чем когда-либо прежде. Но Траун и на этот раз оказывается победителем в тяжёлой битве с тем, что мучает Геру. Он всё ещё здесь, он с нею; его объятия не затягивают в водоворот, а помогают выбраться на поверхность и вдохнуть полной грудью. — На самом деле всё не так, — бережно поясняет Траун, и даже сквозь ткань одежды Гера чувствует спиной вибрацию его голоса, навсегда вбирая в себя ту жажду жизни, которую он хочет сообщить ей. — Вы уже взрослая, и никто не посмеет обидеть вас просто так. Войны на Рилоте больше нет. А Республика давно стала Империей. — Империей… — шепчет она, улыбаясь сумбурным воспоминаниям о недавнем прошлом. Они вместе глядят на звёздную россыпь за пределами системы; боль уходит — постепенно, медленно, с каждым выдохом, — а страх рассыпается, как остаток тяжёлого сновидения, который отчего-то задержался в углу до первых лучей. — Взгляните на меня, Гера, — просит гранд-адмирал. — Я хочу запомнить вас как можно лучше, прежде чем мы разлучимся. — Простите мне мою дерзость, — обернувшись, шепчет она. Его ответом становится поцелуй — осторожный, лёгкий, трепетный. — Я не держу на вас зла, — улыбается Траун, с явной неохотой отпуская её из объятий. — И должен отметить: сегодня вы держались, как выдающийся политик. Она непринуждённо смеётся — и чувствует себя слегка обманутой. Пожалуй, ей даже не хватило сегодня той особой, болезненно сладкой нежности, которая накрепко связала бы их друг с другом… А может быть, Гера просто оказалась достаточно взрослой и сильной, чтобы не утонуть в своих чувствах. Чтобы весь мир не рухнул от ужасов памяти, неожиданностей настоящего и тягот долгой разлуки. Да; пусть это будет именно так. — Доброй ночи, Гера, — прощается гранд-адмирал. — Я буду ждать новой встречи с дочерью Рилота. Синдулла протягивает ему руку для поцелуя; а когда он принимает её — складывает лекку на груди и медленно сплетает их восьмёркой. От его взора это не укрывается. — Ch'un ah're ch'hor, Herasyn'dulla, — тихо, но предельно внятно произносит чисс, осторожно касаясь трепещущего переплетения. Этот жест лекку на Рилоте означает признание в любви; и глаза Трауна сияют столь ярко, что ему не нужно пояснять перевод. Как и ей.