Жить в твоей голове

Стены медблока озарены рассеянными лучами светила, клонящегося к закату, и фигура гранд-адмирала отбрасывает нерезкую тень. Если пытаться следить за ней — становится немного легче отвлечься. Но лишь немного. Он глядит на Геру с несомненным, но своеобразным участием: пытливо, почти ласково… — и произносит несколько фраз. Гера краем сознания пытается уловить смысл, но получается плохо: на самом деле она наслаждается звуком этого голоса, словно нотами давно забытой колыбельной. — То, что я сейчас озвучил, — не более чем общее место… — бархатный тон каменеет, становится вновь непроницаемым и упругим. — Однако как раз общеизвестные истины следует озвучивать чаще. Чтобы не забывать. Гера рассеянно кивает, понимая, что безнадёжно потеряла нить рассуждений, и прикрывает глаза. Тот, кого она обязана ненавидеть как врага, не даёт к этому ни единого повода. Даже когда она нарочно пытается вызвать огонь на себя. Пожалуй, именно его реакция на её дерзкие выпады выбивает из колеи сильнее всего остального. Мягкие внушения, разумные аргументы… наконец, взгляд и голос, которых она ожидает каждый день — не то как благословения, не то как проклятия. С каждым разом всё труднее отмалчиваться или возражать Трауну. Всё сильнее становятся внезапные порывы податься навстречу ему всем телом, изящно сложить лекку на спине и подставить голову под кажущееся столь уместным ласковое прикосновение… безмолвно искать приюта в надёжных объятиях… — Вы в порядке? Наивно было полагать, что от его взора может укрыться волнение… Траун легко касается её предплечья, чтобы удостовериться, что Гера в ясном сознании. — Прошу вас, оставьте меня… — дрожа, просит она; и каждое слово даётся ей с огромным трудом. — Только если вы не собираетесь причинить себе вред, Гера. На сей раз тон имперца суров и однозначен; нельзя и помыслить о возражениях. На словах она может дерзить ему сколько угодно; но любые попытки поступить по-настоящему дерзко будут пресечены ещё в зародыше. Потому что это не входит в его планы. Сил хватает лишь на то, чтобы встретиться с ним глазами и медленно, вдумчиво кивнуть в ответ. «Это никогда не кончится», — стучит в голове, когда тишина становится слишком невыносимой. Сил хватает лишь на то, чтобы не смотреть ему вслед, когда он покидает палату. А из памяти даже пламенем негодования невозможно выжечь упругую правду негромких фраз. Где оно, это пламя?.. И что теперь будет?! …Всё как всегда. Тишина. Пустота. Небо за окном всё то же — привычное, рыжеватое. И это не кончится никогда.