Притяжение

Мино: Малышка, давай сбежим. Телефон в авиа-режиме. Если мы вместе, то куда бы ни отправились, Найдем необитаемый остров.       Набрав скорость, самолёт легко и пружинисто отрывается от земли. Женщина на соседнем сиденье, тучная пожилая европейка, ранее долго возившаяся с ремнем безопасности, наконец-то откидывается назад, закрывает глаза и затихает. В который раз убедившись, что телефон переведен в режим полёта, я устремляю взгляд в потолок и машинально нажимаю на воспроизведение плейлиста. Нового плейлиста, в котором нет ни одной песни Big Bang.       Между тем, самолет уносит меня все дальше и дальше от корейской земли, оставляя привычный мир за бортом. Что я надеюсь обрести в этом путешествии? Душевное равновесие? Новую себя, смелую и независимую, которой я, кажется, так никогда и не смогу стать? Ответы на терзающие меня вопросы? Искупление? Силы простить? Не знаю.       Но проплакав всю ночь в подушку до полного изнеможения, я поняла, что мне жизненно необходимо взять перерыв.       О том, что улетаю, я сообщила только своему начальнику. В утром выходного дня всего за пару часов до вылета я позвонила боссу на домашний и оставила сбивчивое и путанное сообщение на автоответчике. Во время прохождения паспортного контроля последовал ответный звонок:       — Я ничего не скажу твоей семье и коллегам. Но это последний твой выкрутас, Кан Тэиль. Если через десять дней не появишься на рабочем месте, можешь считать, что уволена.       Сиплый спросонья голос начальника звучал благословением свыше, а дежурная улыбка таможенницы, скрывающей усталость и недосып под толстым слоем косметики, еще больше уверила меня в правильности выбранного пути. Сынхун: Come come on ma Come on ma girl Если ты сомневаешься, Don’t worry. Все твои страхи и переживания I’ll make that go bang B-b-bang bang.       Решение уехать из страны родилось спонтанно. Шаг в лучших традициях третьесортных мелодрам, но оставаться на прежнем месте — в прежней квартире, городе, стране — было физически невыносимо.       Проснувшись в пустой квартире, я завернулась в кокон из одеял и долго сидела на кровати в полной апатии, прожигая взглядом дыру в плакате Big Bang, как раз где-то в районе носа Джиёна.       Встать меня заставил слипающийся от голода желудок. После вынужденной прогулки в ванную комнату, я, вяло проковыляв на кухню, в состоянии полной неосознанности достала питьевой йогурт из холодильника и залпом выпила половину упаковки. Ледяная жидкость отдавалась неприятным ощущением в желудке, а я все стояла с бутылкой в руках и гипнотизировала взглядом пустоту.       Однако со временем пустота стала приобретать очертания. Сначала размытые пятна, будто бы отражения в запотевшем от горячего пара зеркале. Но чем дольше я стояла в неподвижности, тем четче становился мир вокруг, и вот мой внутренний фокус наконец настроился на то, чтобы воспринимать окружающую действительность.       Тогда первым в глаза бросился стикер на холодильнике. Я сделала еще один глоток йогурта и потянулась к розовой бумажке на сияющей стальной поверхности дверцы.        «Я никак не могу пропустить сегодня работу. Весь съёмочный процесс в ближайшую неделю выстроен вокруг меня. Буду поздно. Пожалуйста, не предпринимай никаких поспешных решений, пока я не вернусь. Люблю тебя»       Йогурт тут же запросился наружу. Сынюн: Я — твоя линия горизонта, Если ты со мной, то мы на острове сокровищ. Джину: Я спасу тебя из тюрьмы серых городских зданий. Просто отдохни под голубым небом на белом песке.       Чем отличается моё путешествие от банального побега?       Не могу сказать точно. Может, тем, что я не уповаю на магическое исчезновение всех проблем в моё отсутствие. Просто я хочу на время забыться, затеряться в хитросплетениях улочек незнакомого города, чтобы подзарядиться энергией и вернуться в Сеул спокойной и твердой духом. Непоколебимой.       Поставит ли моё исчезновение на уши друзей и знакомых?       Покидая квартиру Тэхо, я оставила на дверце холодильника схожий шедевр эпистолярного жанра. Брат знает, что мне нужно все обдумать — переварить огромный поток шокирующей информации, свалившийся на меня нежданно негаданно. И, желательно, подальше от него.       Конечно, Джиён обнаружил неосмотрительно забытый мной пакет с тортом и вином, а значит сделал соответствующие выводы. В этом кроется еще одна причина, почему я так поспешно покидаю страну. Мой самый главный страх — столкнуться лицом к лицу с Джиёном, пока я все еще чувствую себя слабой и уязвимой. Если сообщения и звонки можно игнорировать, то избавиться от лидера Big Bang, стучащего в дверь…       «Ой ли? Правда, что ли? А, по-моему, ты боишься, что Джиён так и не постучит. Не явится к тебе на порог с повинной. Ты в ужасе от одной только мысли, что значишь для него слишком мало, чтобы попытаться оправдаться и удержать тебя…» — вторит мыслям мой верный язвительный друг.       Завались!       Кто еще остаётся? Нана? Родители? Подруга чуть ли не ночует в офисе со своим маньяком-начальником. Бог знает, чем они там занимаются, но явно не работают в таблицах Excel. Родители обычно звонят раз в две-три недели, или и того реже, так что у меня еще есть фора в пару дней. На работе тыл прикрывает начальник.       А значит…я свободна? Сынюн: Давай сбежим, Island Давай сбежим, Island Вместе с волнами Приди ко мне, в мои объятья, All in       Когда гаснет световое табло «пристегнуть ремни», соседка-европейка деликатно касается моей руки. Я с неохотой вытаскиваю один наушник: как раз началась рэп-партия Хёны в Crazy — 4minute! Несколько стушевавшись, женщина на ломанном английском с раскатистым «эр» произносит:       — Sorry… Could you…?       Свою просьбу она сопровождает жестами, так что я моментально догадываюсь, чего от меня хотят. Расстёгиваю ремень безопасности и встаю, чтобы выпустить иностранку в туалет. Она смущенно улыбается и торопится в хвост самолета, тихонько насвистывая что-то себе под нос.       Почему-то эта сцена поднимает во мне волну желчного отвращения, едкую и токсичную, буквально разъедающую нутро. Хотя нет. Причина такого эмоционального порыва вполне ясна: мне до тошноты завидно, потому что эта пожилая иностранка купается в счастливой эйфории, а я бегу на край света зализывать сердечные раны.       Впервые я с ней столкнулась еще при регистрации на рейс. Провожать её приехал целый семейный клан: пожилая пара корейцев, высокий мужчина в дешевом деловом костюме (видимо, их сын, её зять), белокурая красавица-дочь, очевидно, копия моей соседки в молодости, и дикое племя непоседливых внуков. Они все галдели и щебетали на двух языках, обнимались и ничуть не стеснялись косых взглядов остальных пассажиров, стоявших в очереди. Да, невооруженным взглядом было видно, что все они до неприличия счастливы.       Подавая загранпаспорт девушке за стойкой регистрации, я беззвучно молилась, чтобы меня и эту чересчур радостную европейку посадили в разные концы самолета. Джину: Подойди ближе, Ближе, Вместе с палящим солнцем Согрей меня Goal in Сынюн: Давай сбежим на остров, Наш остров. Island.       Несколько часов спустя, когда, судя по встроенному во впередистоящее кресло мини-экрану, мы пролетаем где-то над бескрайними просторами Китая, плейлист в телефоне наконец добирается до песни, которую я скачала сразу же после релиза, но так и не нашла смелости послушать.       Winner — Island.       Ритм летний и зажигательный, голоса парней словно впитали в себя солнечные лучи, текст романтичный и жизнеутверждающий. Но с первых же слов мне вновь хочется плакать, размазывая сопли по щекам.       Что я писала Кан СынЮну в тот вечер, когда сидела в Спаркс в гордом одиночестве и жаловалась на жизнь бармену? «Спасительный остров в океане серых будней»? «Лучик теплого летнего солнца»? «Тропический рай»?       Боже мой, эта песня посвящена мне! Или я совсем ничего не понимаю в этой жизни! Я думала, что после разговора с братом уже выплакала целое озеро слез — хватит на годы вперед. Но вот — смотрите же! — первая солёная слеза-предательница уже стекает вниз по щеке, размывая наложенный впопыхах тональный крем.       «Что, думаешь, зря выбрала Джиёна вместо СынЮна? Кусаешь локти от сожаления? — подливает масла в огонь внутренний голос, — Правильно, ты это заслужила».       Но, знаете, что самое страшное? Я с ужасом понимаю, что нет. Не жалею! Ни капельки не жалею ни об одной минуте, проведенной рядом с GD! Ну почему я такая тряпка слабохарактерная?!       Перед застланным слезами взором вдруг возникает некий посторонний объект. Я кусаю щеки изнутри и делаю глубокий вдох, перед тем как сфокусировать взгляд на загадочном предмете. Им оказывается простой синий носовой платок, зажатый в пухлых старческих пальцах. Я поворачиваюсь к своей соседке, но она с сосредоточенным видом смотрит в экран перед собой, на котором сменяют друг друга кадры из какого-то незнакомого западного фильма.       Платок опускается мне на колени. Женщина, так и не вытащив из ушей наушники, натужно вздыхает и наклоняется вниз, к своей сумке. После непродолжительных копаний в её недрах моя невольная попутчица достает оттуда целлофановый пакет, а из него — нечто, завернутое в белые салфетки.       Сначала я лишь взираю на происходящие с недоумением, но затем любопытство берет верх над истерикой. В маленьком свертке обнаруживается пропитанный маслом и пахнущий ягодами пирожок. Я осторожно, словно боясь, что меня отравят, откусываю кусочек.       На языке сладкий вкус малины смешивается с соленым привкусом слёз. Но теперь я, кажется, готова простить соседке её режущее глаз счастье. Джину: Давай выпьем прохладное шампанское Под тенью пальм. I’ll be your island.       За исключением тех случаев, когда соседка вынуждена снова проситься в туалет, я сплю беспробудным сном — готова поверить, что в ягодный пирожок действительно было подмешано какое-то снотворное! Но даже если это так, я благодарна своей европейке за то, что она не пытается меня разговорить. То ли в силу тактичности, то ли в силу языкового барьера.       Однако, после её последний отлучки в дамскую комнату я не успеваю погрузиться в сон: самолет неожиданно встряхивает, и зажигается табло «пристегнуть ремни». Я проверяю наручные часы — мы в полете почти половину суток, значит, пора приступать к снижению.       Самолет плавно погружается в молочно-белую пелену облаков, и капитан нашего воздушного судна объявляет о скорой посадке. Соседка, туже затянув ремень безопасности, закрывает глаза, как было и при взлёте.       Чем ниже мы опускаемся, тем плотнее становится облачность, но я, всегда так зависящая от переменчивой погоды, наоборот впервые за последние двадцать четыре часа чувствую нечто, хоть отдаленно похожее на радостное предвкушение.       Самолет выныривает под слоем облаков и устремляется к земле, вынуждая сердце забиться быстрее. Это шаг вперед или два шага назад? Снова не могу дать вразумительный ответ.       Возможно, кому-то покажется, что я топчусь на месте, так и не вырвавшись из замкнутого круга. Но я уверена в том, что все, что произошло со мной за последние полгода, было не зря. Я двигаюсь вперед. Спотыкаюсь, набиваю синяки и ссадины, но иду вперед.       Самолет выпускает закрылки, выдвигает шасси — и вот оно, первое соприкосновение с незнакомой землей. Нас встряхивает, турбины ревут. Самолет все еще несется вперед по взлетно-посадочной полосе с бешенной скоростью, но моя европейка, уже не раздражающая своим счастьем, открывает глаза и ободряюще мне улыбается.       Вскоре наше воздушное судно замедляется и, наконец, находит место для полной остановки. Двигатели выключаются, табло «пристегнуть ремни» гаснет, а по громкой связи звучит одно и тоже объявление на нескольких языках:       «Дамы и господа, говорит капитан корабля. Мы прибыли в пункт назначения. Спасибо, что воспользовались услугами нашей авиакомпании. Местное время одиннадцать часов двадцать семь минут. Температура за бортом плюс двадцать один градус. Добро пожаловать в Москву!» ***       Несколько дней спустя.       Почему Москва?       Признаться честно, еще неделю назад я бы не смогла с уверенностью показать её на карте мира. Где-то по центру необъятной России? Ближе к Европе? Но точно не в Азии, тут самый известный российский город — Владивосток.       В то судьбоносное утро, выблевав в туалете только что выпитый йогурт и вытерев рот туалетной бумагой, я поняла, что с меня хватит. Взяв брошенный рядом с унитазом телефон, я открыла Sky Scanner. Тут же на глаза попалась реклама предстоящего Чемпионата мира по футболу 2018.       В России.       А почему бы, собственно, и нет?       Страна за тысячи километров от Сеула с явно богатой культурой — русский балет и Толстой с Достоевским на слуху у каждого образованного человека. Конечно, оставались еще медведи, бродящие по улицам, и бандиты, поджидающие за каждым углом. Хотя в какой-нибудь Америке до сих пор верят, что в Корее поголовно все едят собак! Чем медведи с балалайками хуже? Зачем искать что-то еще, если Вселенная уже дала ответ на мой мысленный запрос? Вот оно, место на другом конце света, где можно затеряться в толпе и раствориться в потоках новой информации и свежих впечатлений!       Билеты были куплены в два клика. С отелем пришлось повозиться чуть дольше — видимо, в преддверии Мундиаля Россия стала пользоваться популярностью у иностранных туристов. Вещи я собрала за пол часа, просто побросав все, что попадалось под руку, в чемодан.       «Неужели, если я забуду расческу, то не смогу купить ее в столице самой большой страны в мире? Я же не в джунгли лечу!» — думала я тогда.       И оказалась права. Расческу, помаду и крем для рук пришлось покупать в первый же день моего изучения Москвы в подземном торговом центре прямо у стен Кремля. Вот это я понимаю — цивилизация! И никаких, между прочим, медведей, бандитов и коммунистов! Люди как люди.       Сегодня, вдоволь нагулявшись по историческому центру, посетив значимые музеи и сделав тысячу и одну фотографию, я сижу на набережной в том самом «Gorky Park», о котором пели Scorpions в своей легендарной балладе Wind of Change. Греюсь в лучах летнего солнца и ем неожиданно вкусный суп фо бо. Летняя веранда небольшой вьетнамской лапшичной переполнена людьми со всех концов света. На десерт у меня купленная в местном мини-маркете шоколадка и фирменный «милк-шейк», который лениво потягивает решительно каждый посетитель кафе.       Осторожно втягиваю густой оранжевый напиток через трубочку…       Манго.       Нет, пожалуй, все же было у Тэхо и Бора нечто общее помимо меня. Оба ненавидели манго. ***       Декабрь 2011 года.       В ярко-освещенном пространстве холла распахнутая настежь дверь зияла черной дырой, провалом в бездну. Казалось, мрак за спиной хозяина квартиры был готов в любую минуту затянуть неожиданного гостя в свою утробу. Сам Чон Бора, в пижаме, завернутый с ног до головы в клетчатый шотландский плед, из-под которого, однако, торчали босые ступни, стоял на грани света и тьмы и снисходительно улыбался.       — Это ты? Ну заходи, раз пришёл, — шмыгнув носом, хрипло пробормотал Бора.       Брат Тэиль приветливо улыбнулся и протянул перед собой белый целлофановый пакет с логотипом известной сети супермаркетов. Бора брезгливо взял его в руки и отступил внутрь, пропуская гостя в квартиру.       — Принес тебе фрукты, — на ходу расстёгивая модную куртку от The North Face, Кан Тэхо вошел в неосвещенную прихожую вслед за хозяином и ловко вылез из кроссовок, — Часто ты болеть стал! Иммунитет, видно, слабый, плохо холод переносит. Надо пополнять запасы витаминов в организме.       Бора лишь хмыкнул и щелкнул выключателем на стене. При свете встроенного в натяжной потолок плафона ни шкафа, ни вешалки, ни даже крючков в прихожей не обнаружилось. Лишь голые стены, режущие глаз своей белизной, и блестящий ламинат, будто бы только-только после ремонта. Тэхо, к его величайшему сожалению, пришлось положить новенький пуховик прямо на пол.       — А может я просто хочу, чтобы Тэиль заваривала мне чай с ромашкой и кормила рисовой кашей с ложечки? — донеслось ехидное из-за пролета арки, куда успел свернуть Бора.       Мысленно закатив глаза, Тэхо поспешил за ним и оказался на крохотной, но функционально обустроенной кухоньке, которая производила такое же впечатление свежего, еще не обжитого помещения. Хотя, стоит признать, некое подобие уюта создавали разноцветные кружки, белые разделочные доски в зеленый горошек и парочка магнитов на холодильнике. Приглядевшись, Тэхо, к собственному удивлению, узнал в этих магнитах сувениры, некогда привезенные отцом из Шанхая.       «Тэиль ему уже наши вещи таскает?» — пронеслось в голове у парня, но он быстро отмел ненужные мысли и сосредоточился на собеседнике.       — Правда? — с деланным удивлением переспросил Тэхо, усаживаясь за обеденный стол, — Ох, как жаль, что она сегодня осталась ухаживать за бабушкой. Невовремя у нее обострился гастрит, да? Но ничего, хён о тебе позаботится.       Бора, повернувшийся к гостю спиной, чтобы распаковать и помыть фрукты, тут же передразнил его:       — Правда? Хён способен на заботу об окружающих, а не только о собственной венценосной персоне?       Но Тэхо не собирался вестись на провокации и играть в поддавки — он пришёл к своему врагу с серьёзными намерениями.       — Да, представляешь? Есть люди, о которых я забочусь. Тэиль, например.       Как и ожидалось, имя сестры не возымело над её парнем ни малейшего эффекта — он не вздрогнул, не повел бровью, даже ни один мускул на лице не дрогнул.       — И поэтому ты здесь? — спросил Бора, выключив воду и взявшись за нож. К гостю он обернуться так и не соизволил.       — Ага, — беспечно пропел Тэхо, наблюдая, как парень сестры методично срезает с яблока кожуру.       — Вовсе не потому, что я действую тебе на нервы, и ты хочешь отплатить мне той же монетой? — последняя стружка кожуры слетела с ножа, и Бора наконец развернулся лицом к Тэхо, вперив в него немигающий взгляд. Нож, все ещё зажатый в его руке, взмыл вверх словно кисть для рисования и очертил в воздухе дугу, следуя за полетом мысли юноши, — Потому что заботишься о сестре?       Тэхо утвердительно кивнул, не размениваясь на слова.       — Ха, так я и поверил! — Бора обвинительно ткнул ножом воздух в направлении Тэхо, — Удобно использовать Тэиль, чтобы прикрывать желания собственного уязвленного эго.       Вид чокнутого парня сестры с холодным оружием в руках не внушил Кану страха, а наоборот, разжег внутри юноши пламя азарта. Сегодня он добьется своего — вобьет первый клин в ядовитые отношения между своей близняшкой и Чон Бора.       — Не тебе говорить о том, что я её использую, — ровно ответил он, — Таких искусных кукловодов как ты еще поискать надо. Но Тэиль не кукла, она живой человек.       На последних словах Бора, ранее слушавший своего назойливого гостя с отсутствующим выражением на лице, не выдержал и прыснул в кулак.       — Ты пришел читать мне мораль? Ты? Зазнавшийся принц, который не видит дальше своего носа? Учить жизни меня?       В глазах хозяина квартиры плескалось неподдельное недоумение. Так смотрят на ребёнка, ляпнувшего какую-то глупость: и жалко смеяться над несмышленышем, и сдержать хохот невмоготу. Но Тэхо непоколебимо гнул свою линию.       — А ты считаешь себя умудренным опытом знатоком человеческой натуры?       — Ну уж испытал я побольше тебя, — в своей раздражающей манере фыркнул Бора, возвращаясь к нарезке яблока. Но стоило ему разделить его на две половины, как вопрос Тэхо заставил его замереть с занесённым над фруктом ножом.       — Что испытал? — голос Кана звучал спокойно, без тени злорадства или самоуверенности, но следующая его фраза обожгла Бора не хуже удара хлыстом, — Побои отца? Вечное разочарование матери?       Нож со стуком упал на разделочную доску, а сам Бора резко крутанулся вокруг себя и навис над незваным гостем, упершись обеими руками в обеденный стол.       — Не тебе, выросшему в тепличных условиях, окруженному любовью и заботой с самого рождения, бросаться такими словами, — процедил он сквозь стиснутые зубы, — Сначала подумай, что говоришь. Потому что за сказанное надо отвечать.       Лицо Бора хранило каменное спокойствие, мраморно-бледную кожу не затронула алая краска злости. Но в глазах — обычно матово-черных, взирающих на мир без единой искры подлинных эмоций — полыхала неприкрытая ненависть. Тэхо казало, что бешенный зверь, скалящийся на окружающих со дна черных колодцев-зрачков, теперь сорвался с цепи и отчаянно пробивается на поверхность. Бора явно с трудом удавалось его сдерживать: желание отплатить Тэхо за режущую без ножа правду прочитал бы на его лице даже слепец.       Но Кан не боялся разбудить спящего дракона — за этим он и пришёл. Хоть по спине побежали мурашки от дикого взгляда юноши напротив, Тэхо лишь пренебрежительно усмехнулся в духе самого Бора:       — Я сейчас должен был испугаться? Актерского таланта тебе на занимать, не спорю, прозвучало убедительно.       Бора не шелохнулся, продолжая в упор глядеть на близнеца Тэиль. Кто знает, какие мысли вертелись у него в голове. Тэхо до сих пор с облегчением вспоминает, что в тот вечер нож, которым тот резал фрукты, остался брошенным на разделочной доске. Но чтобы ранить человека не обязательно держать в руках оружие — достаточно подобрать правильные слова.       — О нет, актер у нас здесь ты. В какой бы ужас пришли твои родители, если бы хоть на мгновение узнали, что царит в голове их идеального мальчика! Неужели всеобщее обожание настолько меняет людей? Был у четы Кан чистый невинный ребенок, а выросло мелкое тщеславное чудовище, не способное прожить и дня без чужого внимания.       Но удар прошел по касательной, не задев противника.       — Думаешь, открыл мне глаза на жестокую правду? — Тэхо, чувствуя, что медленно, но верно выводит Бора из равновесия, вальяжно откинулся на стуле и закинул ногу на ногу, — Пфф, ничего нового ты мне не сказал. Мы просто зря тратим время. Я пришел не за этим. Оставь Тэиль в покое.       Бора с секунду смотрел на сидящего перед ним напыщенного идиота, затем моргнул, будто бы не веря тому, что видят его глаза. А потом просто-напросто согнулся пополам от смеха, неловко отступая обратно к столешнице.       — Пха-ха-ха. Ты серьезно? Заявился сюда с фруктами — за яблоки спасибо, но манго, между прочим, я терпеть не могу! — чтобы сказать мне это? Ха-ха!       — Именно. Расстанься с ней, пока она не бросила тебя, — не ведясь на провокацию, ответил Тэхо.       По театральному громкий, вымученный хохот Бора оборвался также резко, как и начался. Юноша выпрямился, поправил съехавший с плеч плед, вытер его концом слюну в уголке рта.       — Глупый наивный Тэхо. Она меня никогда не бросит.       Младший из близнецов Кан не подал вида, но глубоко внутри поразился той абсолютной, если не сказать абсурдной вере, с которой Чон произнес эти слова. Для Бора это была аксиома, константа: «небо голубое», «Земля вращается вокруг солнца», «два плюс два четыре», «Тэиль никогда меня не бросит»…       — И знаешь, почему? — продолжил он, — Ты, можно сказать, собственноручно вручил мне главный козырь в этой игре.       Тэхо вопросительно приподнял бровь.       — Я незаменим. Потому что я был первым.       — И это все? — непроизвольно вырвалось у Тэхо.       Бора закусил губу, чтобы подавить зарождающуюся улыбку триумфатора, и резко распахнул полы пледа словно тот был дорожным плащом бравого рыцаря, явившегося получить награду у короля. Или королевы.       — Как бы Тэиль не старалась доказать обратное, она навсегда останется маленькой девочкой, которую недолюбили родители. Вечно в тени сияющего младшего брата. Вечно на втором плане. Вечно позади. А я стал первым, кто подарил ей любовь, о которой она так мечтала, пока родители были заняты тобой. Я первым окружил её абсолютным вниманием. Первым сделал её центром своей Вселенной, возвёл на пьедестал. Первым выбрал её, а не тебя. Поэтому она моя. Навсегда.       На этот раз удар попал в цель.       — О, и ты сделал это из чистых побуждений? — впервые за вечер вспылил Тэхо, — Потому что любишь её? Или потому, что сам отчаянно нуждаешься в ком-то, кто будет любить тебя?       Бора, почувствовав себя в некоторой степени отомщенным, все же позволил улыбке победителя расцвести на лице и вновь взялся за фрукты.       — Кто знает? Может и так, — легкомысленно бросил он, пожимая плечами, — Разве велика разница?       За его спиной Тэхо начал всерьёз закипать.       — Ты псих. Серьезно. Ты говоришь, что любишь её, но при этом постоянно шантажируешь её этой любовью, чтобы она оставалась с тобой. Как собака на привязи.       Бора вновь пожал плечами и принялся насвистывать под нос веселую мелодию, ритмично стуча ножом по разделочной доске.       Он явно чувствовал себя победителем. Возможно, ему казалось, что он задел Тэхо достаточно сильно, чтобы тот не нашел, чем крыть выброшенную на стол карту. Возможно, он был просто самоуверенным восемнадцатилетним парнем, который привык считать себя умнее других. Возможно, он думал, что жизнь закалила его достаточно, и ни одно брошенное в сердцах слово не сможет достать его за броней из боли и потерь.       Сомнению не подлежит одно: в тот вечер что-то в словах Тэхо посеяло в Бора зерно сомнений. Забралось по кожу, отпечаталось глубоко в подсознании и подтолкнуло взяться за лезвие бритвы. Но в тот момент Тэхо не мог предположить, чем обернется его приход. Поэтому после минуты напряженного молчания он продолжил их словесный бой:       — Знаешь, мне тебя даже немного жаль. Ты думаешь, в этом мире есть кто-то, кто рад тому, что ты жив? Нет, только Тэиль.       Стук ножа о доску не сбился с установленного ритма.       — Покопался в моей биографии и теперь считаешь, что видишь меня насквозь? Ммм, какой молодец! Продолжай в том же духе, — с неприкрытой издёвкой в голосе парировал Бора.       — Твоя мать называет тебя худшей своей ошибкой. Отец так стыдится самого факта твоего существования, что одиннадцать лет держал его в тайне от собственной родни.       Нож не замер. Свист не оборвался.       — У тебя нет друзей. Твои одноклассники тебя ненавидят за надменность и вечный взгляд сверху вниз. Учителя терпеть не могут за твои хулиганские выходки, но при этом боятся из-за влияния твоего папочки.       Бора как ни в чем ни бывало вытер лезвие ножа полотенцем и принялся раскладывать фрукты на тарелку.       — У тебя, блядь, есть только Тэиль! А ты, уёбок конченный, чуть её не убил! Ты это вообще понимаешь? — чуть ли не вскричал Тэхо.       Бора развернулся. Тарелка с грохотом опустилась на стол.       — Понимаю. Но это было необходимо, — сказал он, усаживаясь напротив младшего из близнецов Кан.       — Ради твоих психологических игр, да? — если бы не разделявший их стол, Тэхо схватил бы Бора за ворот пижамы и хорошенько встряхнул, попутно пару раз приложив лицом о деревянную поверхность, — Разыграть из себя жертву, непонятого страдальца, всеми брошенного и покинутого, да? Чтобы она тебя пожалела? Но жалость и вина — это не любовь!       Бора ничего не ответил, продолжая разглядывать трясущегося от злости Тэхо как маленькую букашку, трепыхающую лапками под микроскопом.       — Ты думаешь, что Тэиль тебя не разгадает? Она, может, и ослеплена тобой, но не полная дура: ты не сможешь вечно вертеть ею, как тебе вздумается. Не сможешь шантажировать своей любовью и своей жизнью.       — Но пока это работает. И ты не можешь меня остановить, сколько бы фактов из моей биографии не открыл.       Отстраненный взгляд Бора смягчился, губы скривила презрительная усмешка… В этот момент Тэхо показалось, что она адресована не только ему, но и Тэиль, доброй, наивной Тэиль, которая ходит за этим больным на голову уродом по пятам как заворожённая. Но ведь сестра Тэхо — не какая-нибудь безмозглая курица, которой легко промыть мозги. Нет. Она склонна думать, склонна анализировать происходящее.       Тэхо медленно выдохнул, устало потёр переносицу, взлохматил свои кудрявые после перманентной завивки волосы…. Получается, все, что он собирался сказать Бора — полный бред. Шантажировать его нелицеприятными фактами биографии? Рассказать Тэиль про незаконную деятельность его отца? Зачем? Во всей этой эпопее Тэхо забыл о главном. Он с Бора может воевать сколько угодно, но решать-то все равно Тэиль.       Парень довольно прикрыл глаза, выровнял дыхание, и, почувствовав вновь обретенную уверенность, сменил тактику. Он решил больше не тратить своё время на Бора: выскажет всё, что о нем думает, и уберется из этой пустой неуютной квартиры куда подальше.       — Знаешь, я только что осознал: мне не надо уговаривать нуну или открывать ей глаза на правду — она разгадает тебя сама. Потому что тот, кто действительно хочет умереть, умирает тихо и молча, а не устраивает из попытки суицида целый спектакль. Ты будешь откидывать фортель за фортелем, она будет жалеть тебя и винить себя. Но чувство вины выматывает — по себе знаю. Рано или поздно она устанет от тебя и разорвет ваши отношения.       Бора взял с фруктовой тарелки дольку яблока и закинул в рот, всем своим видом показывая, как ему «интересно» слушать монолог Тэхо.       — Да, ей будет очень тяжело решиться на такой шаг. Но однажды она встретит хорошего парня. Заведет семью, родит детей — и для тебя в её сердце больше не останется места. Сначала ты превратишься в воспоминание — горько-сладкое, как и положено первой любви. Затем, из года в год, ты будешь исчезать. Медленно. По крупицам. И настанет день, когда ты превратишься в ничто. Тэиль освободится от тебя, словно никакого Чон Бора в её жизни и не было.       Юноша сидел неподвижно, слушая речь Тэхо. Руки расслаблено лежали на столе, на лице по-прежнему красовалось выражение вселенской скуки, взгляд оставался снисходительно-насмешливым. В ту минуту Чон Бора казался неуязвимым.       — Возможно, ты прав, — с легкостью согласился он, — Значит, мне просто надо сделать так, чтобы чувство вины никогда не отпустило её, так? Тогда я останусь в её памяти навсегда.       Тэхо подскочил на месте как кипятком ошпаренный и опрометью бросился в коридор. Не расшнуровывая, вставил ноги в кроссовки, натянул сиротливо лежащий на полу пуховик и громко хлопнул дверью на прощание.       Тогда Тэхо казалось, что он потерпел поражение.       Двадцать восемь часов спустя он вновь перешагнул порог той проклятой квартиры.       Тэиль, вымазанная с ног до головы в крови, рыдала на кафельном полу ванны.       Бора был мёртв.       Так кто же победил? ***       Наши дни       Виню ли я Тэхо в смерти Бора? Да, виню. Сам того не понимая, брат подарил Бора идею.       Виню ли я его родителей? Да, а как же иначе? Они с самого детства ни на минуту не давали ему забыть, что он нежеланный ребёнок — обуза для матери, позор для отца.       Виню ли я себя? Да, да, тысячу раз да!       Но теперь я наконец-то смогла по-настоящему смириться с тем, что в самоубийстве Бора в первую очередь виноват он сам.       Надеялся ли он так заработать себе право на вечность — хотя бы в моей памяти? Желал ли, чтобы боль исчезла? Может, в восемнадцать лет чувствовал себя столетним стариком, уставшим от жизни? Или мечтал отомстить всем своим обидчикам разом? Не знаю.       Но он сам сделал выбор. Сам перерезал вены. Сам выбрал смерть. Значит, считал, что жизнь того не стоит? Что я того не стою? Имею ли я право чувствовать себя преданной?       Пока я сижу и размышляю о жизни и смерти над опустевшей тарелкой фо бо, солнце начинает медленно клониться к закату. Вокруг копошатся люди: едят, смеются, обнимаются, катаются на роликах и самокатах, кричат на своих непослушных детей, болтают по телефону или просто спешат куда-то, уткнувшись в экран своего гаджета. Но в теплых лучах заходящего солнца, среди этой пестрой толпы, говорящей на непонятном языке, я чувствую себя в безопасности от собственных мыслей и чувств.       Нет, никто мановением волшебной палочки не поставил жизнь на паузу — она течет себе своим чередом, омывая меня, как вода в ручье омывает лежащие на дне камни. Медленно шлифует, сглаживая острые края. Успокаивает, охлаждает.       В потоке своих мыслей я чуть не пропускаю лёгкое прикосновение к плечу. Оборачиваюсь, чтобы проверить, задели ли меня случайно в этом человеческом муравейнике. Или это другой посетитель кафе, прельстившись столиком у самого края веранды, хочет узнать, не закончила ли я свой ужин?       Надо мной возвышается молодой человек в темной кепке с низко опущенным козырьком и в ничем не примечательной одежде. Что странно, без подноса с едой в руках.       Я прищуриваюсь, силясь разглядеть лицо потревожившего меня мужчины, но солнечные лучи бьют ему точно в спину, и все что я вижу — это темный силуэт в ореоле света.       — Excuse me? Do you want anything? — неуверенно спрашиваю я на английском. Как оказалось, Москва — это вроде бы Европа, но большая часть местных жителей говорит только на русском.       — Я нашёл тебя! — на чистейшем корейском произносит голос.       Голос, который невозможно не узнать.