грешник

"Отпусти мне мои грехи, дабы душа моя была чиста и не была опорочена скверной. Дабы вознеслась душа после смерти в Рай очищенной и девственной. Отпусти." Но у Дьявола нет души. Она давно прогнила, не оставив шанса на искупление, истерзанная и увязшая в трясине собственных поступков, эхом барабанящая по черепной коробке, не давая покоя и вечно напоминая, что ты - грешник. Грязный, порочный, осквернивший имя Спасителя; и что нет у тебя и шанса на прощение, сколько бы ты не каялся. Но ты, конечно, и не собираешься каяться. В действительности сущий Дьявол. Пустая банка из под пива отлетела в сторону и парень подавил отрыжку, которая рвалась наружу уже после второй, а эта, кажется, открывала первую десятку пустых банок у дивана, и был еще явно не предел. Закурив сигарету, он затуманенным взглядом посмотрел на настенные часы в захламленной комнате - доходила полночь, а значит, надо было как-то поднять свою задницу и попытаться собраться, однако это явно не дастся парню легко. Так и было. Около получаса Алек Лайтвуд пытался справиться со своей одеждой и хоть как-то привести в порядок белые непослушные вихры, после пары попыток, конечно, наплевав на это занятие, и вышел на улицу, вдыхая декабрьский воздух первых настоящих зимних морозов. По пути он купил еще одну банку пива, наслаждаясь привычным горьковатым привкусом, попутно зажимая между губами сигарету и отравляя свои легкие новой порцией никотина. Наконец, он увидел знакомые башни с крестами и ускорился, желая поскорее согреться, предвкушая тепло помещения. Массивные двери были очень тяжелыми и, открываясь, издавали протяжный стон, который тут же разносился по всему Храму, создавая ощущение, будто стонут сами стены. Облегченно вздохнув, блондин медленно зашагал в направлении силуэта у алтаря. Издалека можно было рассмотреть лишь бесформенную фигуру, облаченную в черное. Ночью церковь выглядела иначе, нежели днем. Отсутствие дневного света, который обычно освещает каждый уголок святой земли через витражные стекла, создавали ощущение присутствия чего-то чужеродного. Того, что в церкви не должно и не может находиться. Сквозняк, созданный открываемыми дверьми разбудил пламя на свечах, которые пустились в только им известный пляс, отбрасывая на стены жуткие тени, от которых у любого пробежали бы мурашки. Но Он не любой. Почти все иконы, обрамленные в золотые или позолоченные рамы устремляли свой укоризненный взор на вошедшего, а распятый на огромном кресте перед алтарем Иисус снисходительно наблюдал за всем, мечтая, как казалось парню всегда, когда он переступал порог Храма, чтобы тот, уходя, никогда больше не возвращался. Парню явно не были рады. Никто не сказал об этом, но стены будто нашептывали, пытаясь прогнать прочь, а напрягшиеся плечи священника оказались тому подтверждением. Затуманенный разум почти не слушался; язык начал заплетаться еще дома, когда парень ругался на кресло, которое, как он уверял ему, совсем не вовремя появилось на его пути к туалету; тело пробила мелкая дрожь, заставляя мышцы сокращаться и работать, отогревая замерзшие конечности но тут же расслабилось, когда взгляд стальных серых глаз встретился с ясными небесными глазами священника. Ледяной обычно тон поплыл, выдавая не совсем внятную фразу, обдавая при этом церковнослужителя бодрящим свежаком выпитого меньше часа назад: — Мне нужно прощение, Святой Отец...