Человек со стальными крыльями

      Шумные стайки гостей ослепительными волнами разливались по центральному залу Оукхола, то и дело сталкиваясь между собой в водоворотах светских бесед, сплетен и простодушного гомона. И только молодой мужчина тридцати лет не вписывался в эту богато украшенную картину триумфа расточительности и великолепия – его простой черный костюм был пошит из дорогостоящей, но нисколько не цепляющей взгляд ткани, а прямые, немного грубоватые черты сурового лица не выдавали ни единой эмоции, отчего мужчина казался похожим на мастерской руки скульптуру.       Несомненно, в праздной толпе были лица привлекательнее, были натуры изысканнее, но не было никого, кто сыграл бы в цепочке грядущих событий столь значимую роль, как это сделает Натан Моусен – владелец компании «Голиаф» - гиганта авиаконструкторской индустрии.       И если бы Натан знал, к чему приведет его появление, если бы мог хоть краем сознания прикинуть последствия, он тотчас развернулся бы на каблуках и исчез навек, не оставляя после себя даже тени на земле.       Но прекрасно-губительное неведение не дало мужчине сбежать, хоть он и без того не жаловал саму идею посещений подобных вечеров. Дело в том, что все современные таблоиды описывали мистера Моусена как эдакого «загадочного незнакомца» высшего света, что редко захаживал на светские мероприятия, всегда шел наперекор общественному мнению и всякое его появление на публике прочило бурю необычайных событий, или, как минимум, парочку занимательных скандалов. И пусках в глазах общественности подобное описание и романтизировало дельца, по факту, Натан просто не видел никакого удовольствия в наблюдении за тем, как переливы шелка, парчи и золота сливались в единое социальное существо, благоухающее явственно ощутимым лицемерием.       Да, Натан Моусен, как истинный приверженец прямых деловых отношений, слишком остро реагировал на эту последнюю, чуждую ему деталь светской жизни. Он её не понимал, не принимал, но, где-то в глубине подсознания, молодой человек более любой ненависти к чужому притворству испытывал простую человеческую зависть.       "Если б только я мог так же непринужденно вести беседу, если б я мог подолгу изображать участливость", - жажда обрести новый рычаг влияния на общество, и нисколько не желание завести дружеские контакты – вот эта единая мысль всецело характеризовала Натана Моусена, что в ту самую секунду не решался спуститься с последней ступени в зал, страшась перспективы быть поглощенным людским потоком.       - Ах, наконец-то к нам прилетел наш властелин двигателей и винтиков, - преувеличенная сладостность голоса выказала в появившемся из ниоткуда человеке хозяина вечера – самого эксцентричного из ныне живущих театралов – Яна Броммеля. Этот высокий, не по возрасту разодетый в полупрозрачные аляповатые шелка мужчина всегда был в центре внимания и обожания. Мистер Броммель, в свои сорок лет являлся ведущим театральным деятелем столицы, законодателем дурного тона и несгибаемой осью светской жизни. Конечно же, он был полной противоположностью Натана, который в свои тридцать два года не желал видеть ничего, кроме деловой документации и мягкого полумрака рабочего кабинета.       Но, по воле рока ли, или же какой-то изощренной шутки судьбы, эти двое мужчин могли бы назвать себя лучшими друзьями. Могли бы, если бы первый не считал подобное словосочетание устаревшим и слишком мелодраматичным, а второй – лишенным всякой смысловой конкретики. Посему, друг для друга они были «тем, кого я могу терпеть». Их союз был выгоден для обеих сторон – на подобных вечерах владелец «Голиафа» мог повысить свою социальную привлекательность для инвесторов, а Ян заполучал самого редкого гостя, что еще пуще распаляло интерес к его и без того сенсационным вечеринкам.       - Здравствуй, Ян, - Натан поравнялся с театралом, брезгливым взглядом окинув снующих вокруг репортеров. Заметив это, Ян, с присущей ему грациозностью, приобнял товарища за плечи и развернул лицом к насторожившимся папарацци. Движение это было столь быстрым и плавным, что Натан не смог поступить иначе, чем улыбнувшись, если не приветливо, то хотя бы удобоваримо с точки зрения прессы. Затворы фотоаппаратов защелкали, Моусен все так же стоял, натянутый как готовая лопнуть струна, а его товарищ извивался рядом, демонстрируя вниманию репортеров расшитый золотыми нитями парадный халат восточного покроя, который при каждом движении как-бы случайно приспадал с острых плеч слуги театра.       - Великая Рождественская ночь Яна Броммеля и его обожаемая звезда авиатехники – Натан Моусен, - посмеиваясь, диктовал Ян молодым газетчикам. Репортеры послушно впитывали в свои блокноты каждую нелепость, сказанную хозяином вечера, и уже через минуту перекочевали в другой конец зала, где молодая актриса пролила бокал вина на оперную певицу, после того, как последнюю обвинили в романтической связи с мужем актрисы. Натан облегченно вздохнул, потирая окоченевшие от напряжения мышцы плеч, а Ян бойко лепетал что-то по поводу все той же актрисы и певицы, добавляя, что подобной сценой они пытались скрыть собственный роман, пока его товарищ холодно рассматривал приглашенных.       - Высеки на своей мраморной мордашке хоть какое выражение радушия - тебе придется говорить с людьми, иначе зачем бы ты пришел, - хозяин вечера подозвал официанта с разносом, небрежно расправляя невидимую складку на полах своего одеяния.       Ян Броммель, в юные годы являвшийся звездой национального балета, сочетал в себе странную изящность и чувственную мощь. Его высокое тело было подобно вязи тугих мышц, а необычайно молодое лицо поражало утонченностью черт, что привлекало внимание обоих полов. Сам же Ян старался всячески подчеркивать свои достоинства, облачаясь в бесстыдные наряды и экспериментируя с длиной золотистых волос. Сегодня он, к примеру, был разодет в упомянутый ранее вычурный халат и чудного вида повязку на голову, которая призвана была сотворить нечто необычайное с доходившими до плеч волосами театрала, но, на практике, только более добавляла сходства его образу с обликом человека едва проснувшегося. Но даже так Ян умудрялся быть сногсшибательным, повергая в трепет дам и их спутников. В свое время театрал не раз и не два пытался изменить имидж черствого инженера, с которым сдружился много лет назад по забытым обоими причинам, но все, чего он смог добиться – это смена одних строгих костюмов на новые, не менее монохромные, но более современного кроя.       Но пускай собственный облик мистер Моусен и пожелал оставить строгим, он не критиковал и не удивлялся одеяниям Яна, надеясь на благосклонность таблоидов, от заголовков которых могли зависеть его отношения с акционерами. Но, опять же, мужчина понимал, что все вкладчики, присутствовавшие в зале, в очередной раз позавидовали его дружбе с хозяином вечера и мысленно оценили появление такого человека, как Натан, на рождественском празднестве. Ведь сам по себе Голиаф мог заинтересовать их только своей трудовой деятельностью, что в современном мире было не достаточно. Внешне он также несколько проигрывал своему другу. Не менее высок, Натан хоть и был шире в плечах, но до непринужденной плавности движений ему было далеко, а его вытянутое лицо с прямыми, грубоватыми чертами не скрашивала ни холодность серых глаз, ни вороненая чернота прямых волос.       И, конечно же, это беспокоило Моусена только потому, что более притягательная внешность также могла бы стать дополнительным рычагом давления. Не более того.       Последующая часть вечера стала вереницей переходов и улыбок. Всякий встречный интересовался мнением Натана о современном искусстве, новой постановке в театре Яна и еще о невесть какой несуразице, о коей только говорят люди на празднествах. Через какое-то время Натан укрылся в полумраке оконной ниши, скрытой от гостей за тяжелой занавесью портьер. Мужчина знал, что если бы кто раскрыл его укрытие, он мог бы сослаться на духоту и желание постоять у приотворенного окна, но сейчас, будучи никем не замеченным, человек дела мог просто прикрыть глаза и продумать план действий на грядущий день, прикинуть, сколько отложенных дел требовали его внимания, изъять из памяти ощущение прикосновения шероховатой ткани письменного стола к ладоням, представить темную фигуру, входящую в дверь. Последний образ заставил мужчину очнуться.       Вот уже не один год своей жизни Натан Моусен посвятил своей компании. Создание новых, облегченных моделей самолетов – даже в свои совсем не мальчишеские годы Натан воспринимал описание своей профессии как высшую усладу для воображения. Чертежи, кропотливая работа, первые испытания. Страна испытывала трудности, люди нуждались в новых видах авиатранспорта во всех сферах жизни. И Натан Моусен мог с гордостью предоставлять сотворенный его детищем товар, ведь новые модели самолетов практически не имели аналогов. "Практически", - вздохнув, мысленно добавил мужчина. Существование соперника не огорчало дельца, напротив, подстегивало воображение, разве что соперником этим являлся его некогда лучший друг. Тогда, давно, человек, названный всеми современными таблоидами «Стальным соколом» был обычным мальчишкой из его класса. "Или необычным?" - от сочившегося из окна холода Натана начало знобить. Темная фигура из воспоминаний больше его не беспокоила, как и мысли о сопернике. Мужчина знал, что ему просто необходимо делать свою работу, делать хорошо или даже более того – тогда он достигнет вершин. И нечего переживать о потерянной дружбе. Вот только причин её утраты вспомнить Моусен не мог.       - Ах, смотрите, - и без того шумная толпа забурлила. Натан поспешил приоткрыть ширму, ища источник всеобщего возбуждения. Долго рыскать взглядом не пришлось – там, на верхних ступенях парадной лестницы стоял человек в ослепительном костюме из матовой ткани цвета изумруда, всем своим видом или же движением доводивший даже эту искушенную толпу до экстаза. Даже не вглядываясь, Натан знал, что курчавые медные волосы гостя лежали небрежно, но великолепно, что насмешливые миндалевидные глаза цвета янтаря в паре с бархатистым голосом пленяли всякую даму, а одно только прозвище заставляло незнакомцев визжать от восторга.       - Стальной сокол, я думал, он сейчас в Бельгии, - роптал мужчина подле Натана. Моусен напрягся, выбираясь из своего укрытия и готовясь к неприятной встрече. Он знал, что его вечный соперник вскоре найдет его и поспешит перекинуться колкостями, радуя публику и репортеров. Вот только если для мужчины в изумрудном костюме подобное действие было потехой, то Натан Моусен, не умевший сыпать колкостями в присущей светской беседе манере, чаще выставлял себя в невыгодном свете, несколько омрачая свой и без того не блистательный образ в глазах толпы.       Пока новый гость перекидывался парой слов со стайками восторженных ротозеев, Натан старался вести светский разговор с подскочившим из другого конца зала Яном. Броммель желал казаться участливым другом, поддерживающим Моусена во встрече с соперником, хотя, даже Натан знал, что своим присутствием театрал только ускорял встречу с Соколом, так как тот не мог не поздороваться с хозяином вечера как можно скорее.       Повисшая в зале тишина свидетельствовала и том, что худший момент вечера для Натана настал.       - Здравствуйте, мистер Броммель, прелестный вечер, я поражен, - нарочито вежливо отозвался молодой человек, расплываясь в полу лукавой улыбке.       - Ох, Сэмюель Хоук! Какая прелесть, я так надеялся, что вы сможете выкроить хотя бы пару часов на мою скромную вечеринку, - пролепетал Ян, указывая на огромный зал. Сэмюель не сводил взгляда с Натана.       - Привет, Сэм, - спокойно сказал Нат.       - Ах, какая прелестная фамильярность, неужто мы друзья, или я что-то забыл? – звонко рассмеявшись, сказал Сэмюель, сверкнув глазами.       На единое мгновение Натан Моусен вспомнил темную фигуру у дверей кабинета, дикую, давящую усталость и какой-то странный привкус горечи.       "Забыл?" - подумал он, готовясь парировать слова соперника.