Проблемы с законом

      Отабек долго ворочается в постели. Завтра выходной, и, как это обычно бывает, когда никаких планов на вечер нет, и самым оптимальным вариантом было бы лечь спать, по закону подлости уснуть никак не выходит. А когда планы есть, пусть у него они и не особо грандиозные: посмотреть фильм интересный, например, — срубает моментально.       Мысли скачут, долбят по мозгу и не задерживаются в голове, создавая там непонятную кашу. И мысли по большей части о Плисецком.       Юре исполнится восемнадцать совсем скоро — если уж говорить совсем точно, то меньше, чем через час. Отабек берёт в руки телефон, тут же убавляя яркость экрана почти под ноль, смотрит на время. Через сорок семь минут.       Отабек кладет мобильник на матрас, смотрит на потолок. Понимает, что все равно не уснет — странная помесь волнения, ожидания и совсем немного страха давит на грудную клетку.       Встает и подходит к окну. Закуривает. Взгляд падает на отражение кухонного шкафа. Отабек немного колеблется, пока курит, но потом посылает сомнения к черту, и, бросив бычок в окно, глянув вниз на то, как он разбивается о землю рыжими искрами, достает початую меньше месяца назад бутылку коньяка. Наливает себе немного, глотает, гоняя жидкость по языку.       Коньяк и правда очень хороший.       Допивает стакан, наливает новый. Юре восемнадцать через — смотрит на часы над духовкой — через тридцать две минуты.       Отабек вздыхает. Юра последние две недели не заходил почти, с тех пор, как дедушку его выписали, он все от него отойти боится. Правда сообщения пишет по десять раз на дню.       Мила не устает его каждый день подкалывать по этому поводу.       Отабек вздыхает снова — мысли перестают понемногу прыгать с одной на другую, текут лениво, плавно, и он наконец-то расслабляется. Давно пора было выпить, на самом-то деле.       Отабек открывает на телефоне фото Юры, сделанное втихую за те несколько дней, что Плисецкий жил у него. Юра здесь стоит возле плиты спиной к нему — потому и не заметил, что его сфотографировали, в фартуке, с забранными в лохматый хвост волосами. И шею, белую, тонкую видно полностью. Отабеку очень хочется её поцеловать, каждого позвонка выпирающего губами коснуться.       Отабек кладет телефон экраном вниз. Нельзя думать о таком — Юра его так не воспринимает, и не станет воспринимать никогда — пусть Мила болтает, что ей вздумается. Юра доверяет ему, не понимая даже, какое впечатление производит — сразу вспоминается тонкая фигура в его, Отабековой, растянутой футболке.       Отабек бы разрешал таскать свои вещи. И сам бы каждый раз любовался бы стройными ногами и хрупкими плечами.       Алтын трясет головой — не в ту степь его несёт. Наливает ещё коньяка. Юре через шестнадцать минут станет можно все, что он делал и до этого — курить, пить и… трахаться, да. По поводу этого — в смысле, занимался ли сексом Плисецкий или нет — думать не хочется совершенно.       Отабек встаёт, заглядывает в холодильник, находит сыр, больше похожий на камень, чуть не режет руку ножом, но отрезает себе все же несколько кусочков — все-таки он уже немного пьян.       Закусывает, доливает алкоголя.       Время куда-то утекает. Вроде только что было без десяти двенадцать, а тут уже три минуты первого.       С днем рождения, Юра. Ты теперь совсем взрослый.       Отабек закуривает прямо в комнате, разом опустошая стакан, тут же наливает ещё — напиваться, так напиваться.       Отабек чувствует себя потерянным подростком, совершенно не знающим, что делать со своей жизнью. Взгляд упирается в бутылку, заполненную теперь на две трети всего. Дорогая марка. Подарочная.       Подарок.       Отабека как током бьёт.       Сидел и рассусоливал тут, а про самое важное — про подарок имениннику — и не подумал даже.       Отабек начинает судорожно перебирать возможные варианты — может, алкоголь хороший? Чтобы приучался к хорошему сразу? Но тут же эту мысль отметает — в этом вопросе Юра и без него разберется, нечего его спаивать. Полезную и практичную мелочь? Чехол на телефон? Плисецкий не далее, как неделю назад новый на китайском сайте заказал, правда, идти будет ещё неизвестно сколько, но смысла дарить это уже нет.       Деньги Отабек даже не рассматривает серьёзно. В этом нет индивидуальности. Дарить что-то, что будет просто пылится на полке не хочется, хочется, чтобы Юра вспоминал об этом с теплотой.       Отабека осеняет: нужно дарить не вещи, а воспоминания!       Вот ему на двадцатый день рождения однокурсники подарили прыжок с моста на тросе. На всю жизнь запомнил.       Отабек пьёт ещё — так лучше думается, или это ему так кажется спьяну.       Можно ещё разбить подарок на две части: что-то маленькое подарить пораньше, что-то — чуть позже. Было бы здорово поздравить Юру раньше всех. Прямо утром перед школой, например. Около подъезда подловить и вручить.       А что обычно вручают? Цветы, конечно.       И это кажется Отабеку просто гениальной идеей. ***       Девушка-флористка из магазина в двадцати минутах ходьбы от его дома смотрит на Отабека, как на идиота, когда он говорит, что ему нужны цветы. Но тут же натягивает профессиональную улыбку, откладывая тетрадь в сторону — студентка, конспекты наверняка, Отабек и сам подрабатывал, пока учился, прекрасно может её понять. — Что-то конкретное ищете? — Нет… Подарок нужен.       От сильного цветочного запаха у немного протрезвевшего за время пути Отабека начинает болеть голова.       Девушка указывает рукой на собранные букеты, на цветы, что стоят в белых пластиковых ведрах. — Есть неплохие варианты с розами, с герберами. Можно самим составить.       Отабек смотрит на розы — бархатно-алые кажутся чересчур пошлыми, розовые вызывают ассоциации с манерными дамами с карманными собачками, а вот кремово-белые кажутся неплохим вариантом. Но все равно что-то не то.       Взгляд падает на ряд тюльпанов. Жёлтые — к разлуке, хоть они и очень красивые и вообще он в это не особо верит. Разлуки не хочется совершенно. Хочется быть рядом всегда, и даже из переделок вытаскивать изо всяких тоже.       Розовые, белые, махровые красные. И нет ничего, чтобы показалось подходящим для Юры.       Пока взгляд не падает на тонкие белые, почти просвечивающие лепестки с нежно-розовым, на изящных зелёных стеблях. — Вот эти.       Девушка кивает, подходит к вазе. — Сколько? — Штук семь.       Пока флористика обрезает стебли и перевязывает букетик кремовой лентой, Отабек представляет, как Юра улыбнется, когда он протянет ему цветы. Расплачивается, выходит из магазина.       Пока Отабек идет до дома, он вдруг вспоминает, что у него нет ни одной вазы. И тут Отабека осеняет второй гениальной идеей за ночь: можно же подарить их прямо сейчас, и сюрприз заодно сделает, и впечатления тоже как бонус пойдут.       Сворачивает к Юриному дому, звонит ему на мобильный и просит очень быстро спуститься вниз, к выходу из подъезда. ***       Когда Отабек слышит писк домофона, его охватывает паника.       Цветы? Он собрался на полном серьёзе дарить цветы Юре?       Но отступать уже слишком поздно, и в ту секунду, когда тяжелая дверь подъезда со скрипом открывается, Отабек успевает порадоваться, что купил тюльпаны, а не розы.       Потому что его, кажется, сейчас отхлестают этими самыми тюльпанами по лицу. Розами было бы больнее. У них шипы есть.       Юра в домашних тренировочных штанах с растянутыми коленями, шапка съехала набок, а куртка незастегнута. Отабек вдруг трезвеет. — Бек, ты ебанулся? — почти шипит Юра подходя поближе. — Третий час ночи, я чуть дедушку не разбудил. — Где твой шарф?       Юра моргает непонимающе пару раз, беззвучно открывает рот, когда Отабек впихивает ему в руки букет, попутно снимая с себя шарф. — Ты точно ебанулся, — Юра втягивает носом холодный мартовский воздух. Отабек поднимает на него глаза, закончив колдовать с шарфом, и тут же понимает, что лучше бы он этого не делал. Лицо Юры сейчас слишком близко. — Подожди, ты что, пьяный?       Юра распахивает глаза еще шире. Отабек отходит на два шага. — Немного, — осторожно отвечает он. Трет затылок рукой. — Я… цветы тебе подарить хотел, но сейчас что-то понимаю, что это было не очень хорошей идеей. Давай я их заберу, и мы сделаем вид, что этого не было?       Юра стоит в ступоре несколько секунд, потом странно ухмыляется. — То есть ты напился и решил подарить мне цветы.       Отабек медленно кивает. Боже, какой же он идиот.       Юра качается пару раз на пятках, смотрит на букет, а потом резко делает шаг вперёд.       Отабек ещё раз успевает порадоваться, что все-таки тюльпаны, а не розы, потому что ожидает, как эти самые тюльпаны сейчас встретятся с его лицом, и даже зажмуривается.       А потом удивлённо распахивает глаза.       Рука с букетом перекинута через его спину, а губы Юры прижимаются к его собственным.       И Отабек не уверен, что он не уснул пьяным на своём диване, так и не выйдя ни за какими цветами до тех пор, пока Юра не прихватывает слегка его нижнюю губу зубами, требуя ответа.       И у Отабека срывает все тормоза: он запускает правую руку в светлые волосы на затылке, а левую кладет на поясницу и притягивает Юру ещё ближе к себе и целует — так, как мечтал давным-давно. Проводит языком по кромке зубов, и Плисецкий, поддаваясь, позволяет сплести их языки. И это самое великолепное, что происходило с Отабеком за всю его жизнь.       Юра отрывается, роняет голову на его плечо, и Отабек успевает заметить, насколько покраснели его щеки. Юра переводит дыхание немного, потом бурчит: — Я думал, что мне кажется. Что это я желаемое за действительное выдаю.       Отабек берёт его за подбородок и втягивает в новый поцелуй: медленный и нежный, трепетный даже. Но у Юры, похоже, другие планы — он настойчиво углубляет поцелуй, вжимается всем телом в Отабека — насколько это возможно сквозь тёплые куртки, прижимается к его лбу лбом, выдыхает прямо в губы: — Я хочу прямо сейчас пойти к тебе.       И Отабеку вновь кажется, что он спит. Потому что это не может быть правдой. Но Юра реален, и, кажется, совершенно серьёзен в своих намерениях. — Юра, ты… — «несовершеннолетний» хочет сказать Отабек, но вовремя прикусывает язык. Совершеннолетний. — Ты уверен? — Хоть сейчас не тупи, а?       И Отабек решает больше не тупить. И не медлить, потому что терпения, как выяснилось, нет ни у одного из них. Зато обоюдного желания хоть отбавляй. ***       Цветы остаются лежать на тумбочке возле входной двери.       А Юра оказывается прижат у двери.       Отабек расстегивает его куртку, попутно помогая Юре стянуть свою, развязывает с трудом свой шарф и притягивает Плисецкого за его края к себе. И это ощущается чертовски правильным. Они падают на разложенный ещё с вечера диван, и кот обиженно фыркнув, мол, устроили тут разврат, спрыгивает с него.       Юра улыбается, проводит кончиками пальцев по скуле нависшего над ним Отабека. — Я никогда не мог подумать, что ты, весь такой клёвый на своём байке и добрый со своим желанием помочь, посмотришь на меня так. Я думал до начала этого месяца, что ты просто не интересуешься парнями в принципе, а потом ты рассказал про то, что ты спал со всеми подряд, и я начал думать, что тебе просто я не нравлюсь совсем.       Отабек наклоняется, целует его опять, вновь чувствуя себя пьяным — на этот раз уже не из-за коньяка, а из-за Юры, что лежит под ним. — Я тебя когда впервые увидел, подумал: «лишь бы не влюбиться». А потом узнал тебя, тебя безо всех масок, настоящего, живого, и моя первоначальная установка дала сбой.       Юра позволяет стянуть с себя футболку и штаны, сам стаскивает все с Отабека, и Алтын бережно касается бледной кожи на бедрах. А потом спускается поцелуями от губ по шее до плеч и ключиц.       Юра дышит тяжело, откидывает голову назад, открывая больший доступ, давая больше пространства для действий.       Отабек проводит рукой по спине, спускается рукой до резинки трусов, не решаясь пока зайти дальше. — Бек. Я не боюсь. И ты не бойся.       Отабек всматривается в полумраке в его лицо — свет в прихожей они так и не выключили, и его жёлтые отблески лежат сейчас на всех поверхностях. И на коже Юры тоже, придавая ему совсем нереалистичный, но невозможно притягательный вид. — Ты когда-нибудь…       Юра мотает головой. — Но я пробовал. Сам.       Юра притягивает Отабека за плечи, ложится как раз так, чтобы ему было удобно обхватить Отабека ногами, и от осознания этого — и ещё от того, как идеально их тела подходят друг к другу — Отабека ведет. Хотя, казалось, куда уж больше.       Он целует Юру, выпутываясь из объятий. — Я сейчас.       А сам почти бежит на кухню, к аптечке.       Юра сидит на краю дивана, свесив одну ногу, а вторую подобрал под себя, и Отабек присаживается позади него, целуя каждый позвонок, как он и хотел. Касается губами старых шрамов на лопатке.       А потом ставит Юру в коленно-локтевую.       Растягивает его долго и осторожно, доведя этим до исступления и себя тоже, а потом входит, повернув лицом к себе.       И это так томительно-нежно — глаза в глаза на пике, сплетенные пальцы и стоны в поцелуи.       Отабек плавит Юру и плавится сам.       А потом они лежат, переплетая ноги, руки, обмениваясь легкими поцелуями, и засыпают лишь под утро.       Отабек успевает задержать на кромке ускользающего сознания мысль о том, что теперь все будет так же хорошо, как и сейчас. Главное, что они есть друг у друга, а все остальное не имеет какого-то особого значения.