Город Света

Тиа не нравится сам факт существования в этом мире: у нее нет Дара, у нее нет власти, у нее нет ни-че-го, что было в прошлой жизни. Она скучает по ощущению чужого страха, по ощущению, когда Дар выливается в плетения и сжигает людей дотла, она скучает по подобострастным взглядам и вечному недоверию со стороны остальных Проклятых. Она скучает даже по тому, как все раз за разом сбрасывали ее со счетов, чтобы потом напороться на то, чем или кем Тиф стала. Она скучает по завоеванию мира, по целям, которые оправдывают средство, по запаху крови и страшным битвам, которые большинству здесь и не снились. Тиа вроде бы не создана для другого. Тиа здесь скучно. Скучно жить. Она выливает это все на странно молчаливую Аню, когда они сидят вдвоем на кухне, залитой светом занимающегося рассвета, одетые в форму и скрытые причудливыми тенями от зановесок. У нее болит горло и сушит губы от долгого монолога, но почему-то отойти за бутылкой воды она не решается - нарушать то, что происходит прямо сейчас кажется святотатством. Вместо этого она просто смотрит на спокойное лицо своей секс-подружки - или как это здесь называется - и ждет. - Я не знаю, каково это, - начинает та, откидываясь на спинку стула. Волосы ее рассыпаются по сильным плечам, и у Тиф на мгновение возникает желание захватить их ладонью и натянуть так, чтобы увидеть беззащитное нежное горло. - И не хочу знать, но, ал'Ланкарра, разве ты думаешь, будто в моей жизни все было просто? Я похоронила всех людей, кто был мне близок, но кто похоронил меня? Я была сильнее многих, но ради чего? Только для того, чтобы стать бесполезной шестеркой человека, все достоинство которого в черной крови? Я умерла, чтобы Лекса закопала все свои принципы в землю ради своей блондинки. Наступи на горло своей скуке и измени мир под себя, - пожимает она плечами, и в голосе ее столько неприкрытой жестокости и ненависти ко всему вокруг, что Тиф даже удивляется тому, как это не вырвалось наружу раньше. Аня напряжена - Проклятая даже в полутьме видит, как подрагивают литые мышцы предплечий, как перекатываются желваки на сухих вытянутых щеках. В Ане нет ничего особенного на первый взгляд, но сейчас Тиа особенно отчетливо ощущает скрытую в женщине мощь, изо всех сил подавляемую. Она думает, что светловолосая привыкла склонять голову перед теми, кто этого не заслуживает, привыкла сдерживать себя и уступать, потому что так было правильно. Потом Тиа вспоминает, что лезть в чужую душу - опасно, и рывком встает со стула, отходя в сторону и бросая немного неловкое: "Ясно". У нее не дрожат руки и не бьется быстрее сердце, когда она быстрыми движениями споласкивает чашку, но наступившее молчание почему-то давит на плечи. *** Желание Лексы выпить чего покрепче исполняется этим же вечером, в привычной ей компании и привычном баре. Вот только желание просто выпить, резко превратилось в нужду напиться в ничто. Ей осточертело гнетущее чувство одиночества, один и тот же день, будто повторяется снова и снова: те же люди, места, действия. Это все чертовски давит на нее. Она не помнит как она оказалась в квартире Ани и Тиа, не помнит в котором часу это было, не помнит как она свалилась на почти развалившуюся кровать рядом с ними. Она не помнит ничего. Она напилась в стельку и довольна этим, но недовольна своим состоянием с утра. Когда Лекса очнулась после отключки, алкогольного нокаута, самое сложное было открыть глаза, в которых будто налили свинца. Или она просто не хочет видеть снова все одни и те же картины, она смирилась со всем этим, но ей не хватает того, что осталось на земле. Чертовски не хватает. Её чертовски не хватает. Вкус во рту, словно Лекса наглоталась кислоты, но нет, ведь она не хочет умирать, да и умирать так глупо. Лексе хреново изо дня в день, она вроде все еще держится, но ей кажется, будто от нее самой ничего уже не осталось. Будто она превратилась в человека, который только и думает об одиночестве и тоске, когда остальные в свое время просто пытаются в ы ж и т ь. Как Аня. Как Тиф. Но Аня ж и в е т вместе с ней. Открыть глаза ее заставляет только шум от топота ботинокпроходящих мимо рейнджеров: они любят так делать, показательно пройтись, сделать вид, что закон под их охраной, Город не спит. Слишком ярко. Сосуды в глазах полопались, кожа стала бледнее, одежда провоняла алкоголем и сигаретами, но это уже так привычно, так обыденно, так стабильно. Лекса все еще не шевелится, просто лежит, слушает и смотрит. Слышит шаги снаружи, тяжелые ботинки с силой сминают снег под ногами, делая это в такт, ровными отрывками. Лекса слышит мирное и спокойное дыхание за своей спиной. Аня. И тяжелое дыхание чуть дальше. Тиа. Лекса не видит толком ничего, кроме яркого и серого неба, в которое она смотрит, думает не о вечном. Нет. Она думает о том, как бы не проблеваться от привкуса во рту, и от того, что она перебрала с количеством алкоголя, который еще не переварился и так и разъедает ее желудок изнутри. Блядское утро. Прошло какое-то время после того, как Лекса открыла глаза, она редко моргает и от того, что она довольно долго вглядывается в небо, пытаясь разглядеть хоть что-то, просто так, просто чтобы хоть что-то увидеть, не серое, и не мрачное, глаза уже чертовски болят. знакомое чувство пробирает все тело Лексы, у нее начинает сдавливать легкие, щипать изнутри, кости начинает выкручивать, а мышцы сводить. Надо покурить. Срочно надо покурить. Как только она начинает вставать с кровати, ее тело дает сильный толчок по голове информацией о том, что вставать в ее состоянии самая худшая идея. Именно поэтому она встает и идет дальше - худшие решения как раз для нее. Она к ним привыкла. Живет с ними. Дойдя до балкона, по дороге хватая со стола чью-то начатую пачку сигарет и спички Лекса осторожно открывает дверь, ежась от вмиг обступившего ее холода. Сигарета в подрагивающих пальцах подкуривается не сразу, и Лексе приходится потратить еще три спички, прежде чем швырнуть бесполезный уже коробок с балкона. Теперь он чернеет неприятным пятном на белом, выпавшем ночью снегу, и от этого почему-то становится тошно: зима никак не заканчивается. Она втягивает дым уже в и так прокуренные легкие. Дым почему-то бьет в голову - ей кажется, будто плотной серой пеленой он закрывает глаза, но ощущение это пропадает почти сразу же. Мысли мечутся. Разобрать их Лекса не в состоянии. Она курит с кривой улыбкой на лице. Ей дерьмово после вчерашнего. Ей дерьмово морально. Мысли ее добивают: думается о Форте, о вампирах, о долбанной зиме, из-за которой сжатая между зубов сигарета оказывается единственным теплом во всем огромном неизведанном мире. Дико холодно. Ее бьет дрожь. Она думает о Кларк и скучает, ужасно скучает. Думать о Кларк больно, мысли словно вспарывают корочки только-только подживших ран, но остановиться невозможно: ее улыбка, ее глаза, ее красивые лживые губы, так легко обещающие счастье. Кларк, наверное, лгать было легко. У нее за спиной были люди, которых надо было спасти, а люди Лексы ей никем, по сути, не были. Понимать это больнее всего - после такого сложно во что-то верить, потому что... Ну, а если Кларк делала в с е ради того, чтобы спасти тех, кто не хотел быть ею спасен? Что, если Лекса была всего лишь средством для достижения великой цели? Она стоит, держа между эстетично длинных пальцев тлеющую сигарету, и смотрит вперед, но взляд пустой. Вуд не видит, но уже ощущает, как позади, прислонившись телом к дверному проему балконной двери, завернутым в старый плед, стоит и наблюдает Аня. Они даже не говорят друг другу ничего. Они просто чувствуют друг друга. Аня чуть тянется вперед, задевая ее предплечье горячей ладонью, аккуратно достает из помятой пачки предпоследнюю сигарету и точно так же аккуратно затягивается, прикрывая подрагивающий огонек зажигалки рукой. На какое-то мгновение Лексе кажется, будто в уставших серых глазах ее бывшей наставницы отражается страх, но мгновение проходит - и Аня все еще стоит, совсем как раньше. Уставшая, с оснувшимся лицом, но все такая же бесстрашная, как и до своей смерти. На самом деле, они все боятся. — Как много вампиров поднялось? — делая заинтересованный вид, произносит Лекса, косясь боковым зрением на Аню, и та неловко передергивает плечами. Хочешь разрядить обстановку — поговори о работе. Гениально. Лицо наставницы ясно выражает все, что она думает по поводу умения Вуд поднимать с утра настроение, но после минутного замешательства она хмурит брови и, приподняв подбородок вверх, принимает воинственную стойку. В драном пледе на тесном балкончике это выглядит настолько забавно, что они обе слабо улыбаются друг другу. — Достаточно, чтобы прибавить нам работы. Больше они не разговаривают. Лекса докуривает, стряхивая пепел и чувствуя, как подбирается тепло к мерзнущим пальцам. Аня поворачивается к ней боком, придерживая свободной ладонью приоткрытую дверь, и смотрит на беспокойно спящую Тиа, прежде чем потушить сигарету и со звучным щелчком отбросить окурок за пределы балкона. Потом светловолосая так же тихо, как и пришла, возвращается в комнату, наскоро натягивая на себя форму, но к Проклятой даже не подходит, исчезая в коридоре. Если Тиа вдруг захочет, то сама ее найдет. Лекса не лезет и не собирается лезть потом. У нее у самой достаточно проблем, как ей кажется, существенных проблем, главная из которых: не задохнуться от одиночества. Дерьмо. Хандрить с утра оказывается так естественно, что ее даже не передергивает от жалости или отвращения к себе самой. Ей нужно немного кофе, немного алкоголя и, пожалуй, целая пачка сигарет перед выходом, чтобы вернуть себе прежнее невозмутимое состояние. Она просто разваливается на части, если честно. Она хочет к ней. Кларк должна умереть, чтобы здесь оказаться, да и то ее смерть совсем не гарантирует появления в этом мире, но... Боги. Она зажмуривается, выбрасывая бычок, и прижимает пальцы, пропахшие дымом, к вискам, с трудом успокаивая рваное дыхание. Это же так эгоистично - желать Кларк смерти, так почему - почему? - она этого желает?.. *** Тиа просыпается одна - подушка на второй половине кровати даже не смята, будто женщина, отдавшая ей свое тело, не ложилась совсем, - и, что хуже всего, Проклятой совсем не нравится так просыпаться. Она отвыкла от подобного звенящего в ушах одиночества слишком давно, чтобы привыкать к нему снова, но вместо того, чтобы сломя голову броситься искать светловолосую, Тиа заставляет себя встать и пойти на кухню. Убеждать себя в том, что бегать за Аней не стоит, ей даже нравится - есть в этом что-то от нее прошлой. Проходя мимо покосившегося грязного зеркала в коридоре, она машинально проводит ладонью по нему, останавливаясь, чтобы прикоснуться к своему отражению. Мать Тиа была одной из главных красоток деревни, из которой выползла, но саму Проклятую считали едва ли не самой красивой в мире - пока, конечно, ее лицо на портретах не превратили в желтомордое нечто со свинячьими глазками. Это задело ее тогда едва ли не больше историй о том, как она вонзила нож своей учительнице в спину: себя Тиф любила. Очень. Так что вылететь из собственного тела на свои пятьсот двадцать лет оказалось для нее не самым приятным сюрпризом. Она медленно выдыхает, расслабляя напряженные мышцы, и тихо смеется, вспоминая, как гребанная старуха, Целительница, сбросила ее со счетов. О, Тиф тогда неплохо повеселилась, закапывая бывших соратников одного за другим. Она не может знать точно, убили ли последнюю из Проклятых, вовремя свалившую с поля боя, но почему-то уверена - Нэсс заставил суку блевать кровью. День, начатый с воспоминаний, хорошим быть не может, но остановиться ал'Ланкарра не может тоже: в голове ее вспыхивает белый свет, заливающий тело болью, и Нэсс держит ее за руку. Нэсс говорит ей словно наяву: "Засыпай, Тиа". Он никогда не называл ее по имени, потому что от девушки, имя которой было Тиа ал'Ланкарра не осталось тогда ничего, а Тиф звучало куда более правдиво. На столе на кухне стоит чашка с недопитым чаем, и она жадно пьет уже остывшую жидкость со слабым привкусом собранных у Города трав. Легче не становится. На улице звенят колокола - громко, надрывно, отчаянно призывая людей готовиться к подступившей едва ли не под стены войне. Тиф к войне готова всегда - кем бы она была, если бы не оказалась готова к тому, что на пять сотен лет стало ее целью, оправдавшей средства. Искать собственную рубашку лень - она стягивает со стула немного большую ей рубашку Ани, набрасывая ее на голые плечи. Запах чужой кожи бьет в ноздри, отвлекая, и Тиф на мгновение яркой вспышкой бьет такая сильная злоба, что она буквально давится ей. Хочется спать: вместо сна она опять всю ночь пыталась дотронуться до Дара, пробудить ее, вернуть себя себе. В книжках ее мира о таком не писали, никакая тварь не почувствовала на своей шкуре то, что досталось почувствовать ей. Она повторяет имена Проклятых, как какое-то заклинание: Ретар, Рован, Митифа, Тальки, Лей, Аленари, Гинора, Черкана, Оса. Ретар. Рован. Митифа. Тальки. Лей. Аленари. Гинора. Черкана. Оса. Всего лишь имена, но ее действительно отпускает, словно тело вспоминает, кто она такая. Кому из них дали столько шансов, сколько было отвешено ей? Тиа не жалеет, что умерла. Тиа жалеет только, что не наступила каждому из них на шею, когда они умирали. - Ты бы попрощалась, - раздается из коридора, и она мгновенно разворачивается, так привычно тянясь к Дару изо всех сил вместо того, чтобы схватить лежащий на столе тяжелый боевой нож, приспособленный Лексой под резку мяса. Прежде чем Тиф понимает, что в коридоре всего-навсего никуда не свалившая Найя, клетка, тесно оплетающая "искру", дергается, сдавливая ее еще сильнее. Боль накрывает ее с головой, заставляя взвыть в голос и упасть на колени, запрокинув голову, и Тиа сжимает ладонями виски, чувствуя, как буквально взрывается череп. - Не надо вот этого только. Чего "вот этого" Тиа, измученная невероятной силы болью, понять не может, но стискивает зубы и поднимается: медленно, вцепившись пальцами в потрескавшуюся деревянную столешницу. Ее шатает. Найя почему-то подходит ближе, сонная и совсем не похожая на королеву, пусть и из другого мира; Тиф бы с собой справиться и успокоиться, но дыхание со свистом вырывается из ее горла, когда загнанный зверь в ней настороженно наблюдает за приближающейся женщиной. Найя умная. Найя глупостей не делает, не касается, просто останавливается рядом: - Да ты к ней привязалась. Это почему-то отрезвляет. Тиф все еще готова корчиться от боли, но хотя бы в силах думать и дышать размеренно. - Я к ней не... - она замолкает, хмуря брови, и Найя заливается тихим смехом, откусывая громадный кусок бутерброда, пока Тиа впервые за долгое время не может подобрать нужных слов. Может, их просто не существует в природе, думается ей, может, это настолько очевидно, что остальные - просто слепые и наивные идиоты, любящие тупые сказки и приписывающие то, чего нет, тем, кому это не стоит приписывать. Тиф знает точно: если бы в ее способности входила возможность управлять временем, она бы не вернулась ни в день, когда увидела Аню, ни в день, когда та уходила. Она бы вернулась в день, когда умер Ретар. Ретар был ее всем.Она говорит это веселящейся Найе, но та только холодно улыбается: -Но Ретар б ы л. Тиа обливает ее грязью, смешивает с дерьмом, выслушивая ответные оскорбления, и со стороны, наверное, это выглядит даже эстетично - то, с каким изяществом они убивают чужие нервные клетки острыми словами. Вот только из головы Проклятой это чертово "был" никак не уходит, она тонет в этом странном ощущение сюрреалистичности, пытаясь хоть как-нибудь удержаться на плаву. Она вдруг думает: а что, если Ретар тоже здесь? Что, если он все такой же вечно молодой, красивый и опасный? Вдруг однажды он придет к Городу, уставший, но с улыбкой победителя, с улыбкой своего ублюдочного брата-близнеца, он придет и уничтожит все - что ей останется делать?Кого она выберет? На этот вопрос, правда, ответ Тиа находит сразу же: себя. - Она вернется, - мгновенно серьезнеет Найя, замечая зарождающуюся в ней злость, и Тиф как можно равнодушнее пожимает плечами, возвращая себе привычную невозмутимость: - Мне все равно. - Лекса говорила так же, а потом получила голову своей девки в мешке, - бывшая королева снова заходится смехом, и шрамы на ее лице некрасиво искажаются. - Ты бы хотела такой подарок? - Не люблю такие подарки, - она рассеянно чешет затылок, вспоминая сотни подобных отрезанных голов в мешках, отправленных ей Рованом, и удовольствия особо не ощущает. Может быть, Найя с извращенным придурком сошлись бы, ебанутые и любящие повыпускать кишки ближнему своему, может быть, они бы попробовали захватить очередной мир и сдохнуть. Тиа даже жалеет, что его убили Гасителем Душ, он-то здесь точно уже не появится. А так бы она с удовольствием посмотрела на его бледную непонимающую рожу еще раз, прежде чем вогнать ему какой-нибудь острый предмет в сердце. О, Тиа любит острые предметы. - Нам нужно поговорить с губернатором, - замечает Найя. Губернатор - старый жирный хрен, обосновавшийся в здании ратуши, Проклятую выбешивает настолько, что одно его упоминание заставляет ее вспыхнуть, как спичку. Впрочем, Тиа, в отличие от спичек, перегорает совсем не так быстро. Старикан, явно просравший уроки стратегии, если он вообще хоть когда-то представлял, что это такое, обещал угробить Город еще до наступления весны. Не то чтобы Тиа так любила это место, но умирать еще раз ей не слишком хотелось. - Я ему объясню, что это - проигрышное дело. - Знаю я, какие у тебя объяснения, - ей даже на миг становится смешно, и женщина салютует ей ладонью: - Никаких отрубленных голов. Честное королевское. *** - Что ты будешь делать, когда к тебе вернутся силы? - вопросительно выгибает бровь Найя, и Тиа тихо хмычет, зажимая в зубах искусанную зубочистку: когда. Ей определенно нравится эта формулировка, учитывая количество бесплодных попыток дотянуться до "искры" и то отчаяние, сжигающее ее каждый раз, когда ничего не дикой болью ее отшвыривало назад. Они сидят на широком подоконнике напротив кабинета губернатора, меньше всего похожие на тех, кем являлись раньше, и ей очень хочется курить, но здесь это запрещают правила. Обычно такое не останавливает, но сейчас от разговора с губернатором зависит слишком многое, чтобы так в открытую выражать свое ему презрение. Она выдыхает, чувствуя как расщепленный конец зубочистки царапает губу: - Сделаю то, что всегда хотела. Найя поворачивает голову - в ее глазах отражается поднимающийся за окном дым над небольшим зданием церкви: - И что ты всегда хотела? Тиа только усмехается, упираясь затылком в холодное стекло: завоевать мир. Она не говорит этого, прекрасно понимая, что вопрос риторический и женщина сама знает ответ, но и без того дерьмовое настроение падает еще ниже. Пахнет плесенью. Она старается дышать как можно реже, но ничего с собой поделать не может: так пахло от Ретара, когда он уходил умирать. Гребанный придурок, втянувший ее в полное дерьмо и там оставивший, она любила его так сильно, что, когда он умер, после ничего не осталось от ее сердца. Может, только жажда мести удерживала ее тогда на плаву - она жила мыслью о том, как перегрызет глотку всем, кто был в этом виновен. Тиа, если честно, было плевать на весь мир и на его завоевание, она никогда не стремилась к обладанию тем, что так усердно пыталось ее уничтожить. Она тщательно прячет это в себе, не позволяя никому заглянуть внутрь, и еще тщательнее она прячет это от себя. Самообман - это так просто, Тиф обладает этим искусством в полной мере, она просто виртуоз во лжи - и людям, и себе. Себе особенно. Она же Проклятая, им иначе не выжить. Может быть, она немного завидует Нэссу, обретшему жену вновь, потому что мысль о том, чтобы вновь увидеть Ретара приносит слишком много горечи. - Зачем ты убила ту ебанашку? - вдруг спрашивает она, чтобы заполнить внезапную тишину, и Найя тихо смеется себе под нос, моментально догадываясь, о ком идет речь: - Показала Лексе, что уничтожу всех, кто ей дорог. - Аню ты бы тоже убила? Вопрос ненадолго повисает в воздухе, эхом отдаваясь в сознании Тиф, но бывшая королева другого мира отвечает раньше, чем Проклятую накрывает раздражение: - Нет. У нас с Аней своя история. Костия делала Лексу мягкой и слабовольной. Такая Командующая не нужна была моему народу. Я бы убила Луну. - Кто это? - она привычно уже жует зубочистку, чуть морщась от деревянного сладковатого привкуса на языке. Разговор не слишком увлекает, и Тиф вряд ли вспомнит его позже, но пока что ей чертовски скучно, а это неплохой повод отвлечься. Возможно, она даже не до конца понимает, о чем идет речь, но этого никто от нее и не требует. Найя хищно улыбается: - О, это красотка, великодушно оставившая Лексе жизнь и превратившая саму себя в козла отпущения. Луна всегда была дурой, когда дело касалось ее невзаимной любви, - последнее слово она буквально выплевывает, наполняя его ядом, - но была дурой неимоверной силы. Лексе повезло, что девчонка в нее влюбилась. Тиф пожимает плечами: - Мне тоже повезло, - она не знает, зачем говорит об этом, но чувствует, что сказать должна. - Ретар сделал меня такой. Кто такой Ретар, светловолосая не спрашивает, просто качает головой и скалит зубы в кривой ухмылке: - Такой? Мертвой? Озлобленной? Беспомощной? - Не удивлена, что Лекса тебя убила, - огрызается южанка, но злобы, что удивительно, не ощущает. Это неприятно, но это все еще правда - она мертва, озлоблена и не может ничего с этим сделать. Последний раз, когда ей пришлось сойтись в рукопашной, был причиной ее окончательной смерти - и, может быть, ей не хватило тогда хитрости поднять с земли осколок обсидиана, чтобы вонзить его в сердце той, из-за кого умер Ретар. - Он открыл мне ту сторону Дара, которую до этого никто не видел. Если бы он не... - ей хочется сказать что-то вроде "любил меня", но она сдерживается: - ...не увидел во мне что-то, что искал в людях, я бы умерла пять сотен лет назад. И ничего бы не было. Она не была верна Ретару все те годы после его смерти - телом, по крайней мере. Пять сотен лет воздержания для южной крови вряд ли стали бы подходящим выходом. Она спала с Избранными, не стеснялась открыто флиртовать с Аленари на грани обоюдной ненависти, она спала с пленной Ходящей, смеясь с того, какой беспомощной и испуганной та была, осознав, с кем имеет дело. Но Ретара Тиф забыть не могла. Он приходил ей во снах - уставший, но с привычной улыбкой на губах, и только эти сны давали ей сил идти и жить дальше. - Она могла убить моего сына, - Найя грациозно перетекает из одного положения в другое, оказываясь непозволительно близко, и Тиф вскидывает брови. - И знаешь, я была готова к его смерти, мне даже не было его жаль. Он был дерьмовым сыном. И он был слабаком. А в итоге она убила меня. - Ты бы дала ему умереть? - в ее голосе нет осуждения. - Если бы была такая возможность. Найя молчит пару мгновений, а потом выдыхает ей прямо в губы: - Я бы заставила его умереть. Я хреновая мать? - Не мне решать, - ей бы отойти, отодвинуться, но вместо этого она придвигается еще ближе, чувствуя бедрами ножны на ее поясе. - Но, похоже, да, ты хреновая мать. У Тиф детей нет. И не было бы. Она никогда не хотела мелких спиногрызов - ей хватало учеников, ведущих себя, как малолетние подростки. Сначала она их ходила и лелеяла, воспитывая под себя, а потом отправляла на смерть и забывала их имена. Ей не было их жаль: ни Фарида, ни Даару, никого, - ей нравилось отсутствие привязанности к кому-либо, чья жизнь так скоротечна. Они дохли как мухи. Тиа не любила мух. Они молчат еще немного, а потом Найя кивает в сторону выхода: - Попрощайся. Она этого заслуживает. - Не тебе мне указывать, - зло шипит Тиф в ответ, но почему-то послушно соскальзывает с подоконника, направляясь к лестнице. – Я только за сигаретами и обратно. *** Они прощаются, словно тупые сопливые подростки, обжимаясь за углом какого-то пошарпанного здания, и Тиа как-то особенно отчаянно цепляется за пахнущую дымом анину куртку, царапая пальцы стальными бляхами на погонах. У светловолосой влажные холодные губы, жадно вовлекающие ее в такие же влажные холодные поцелуи, и Аня кажется на себя непохожей: с закрытыми глазами она промахивается мимо ее губ, врезается в скулы и подбородок так, будто боится, что им не хватит времени. Тиф так не прощалась даже с Ретаром.Может, потому что Ретар не дал так с собой попрощаться. - Только попробуй сдохнуть, - хрипит она, не отрывая взгляда от затуманенных серых глаз, когда тишина становится слишком ощутимой, и на миг жалеет о сказанном, потому что Аня ухмыляется, явно собираясь пошутить. Но вместо ожидаемого подкола женщина вдруг серьезнеет и поспешно кивает: - Я вернусь, Тиа. На самом деле, по имени ее звали немногие: Проклятые, да и то не все (Тальки со своим приорным голоском, от которого хотелось зажать уши, Гинора со своей харизмой, от которой Тиф хотелось убивать, Рован - в насмешку, со своей ублюдочной усмешкой альбиноса-психопата, Ретар - пока не умер), и, может быть, пару раз Нэсс. Слышать свое имя из чужих уст оказывается непривычно, оно п о ч т и режет слух, и ал'Ланкарра машинально поправляет: - Тиф, тупица. Аня не обижается. Аня только поправляет воротник, закрепляя тепловой амулет, зачарованный каким-то магом-недоучкой, поудобнее, и растягивает губы в усмешке: - Тебе же нравится, когда я называю тебя по имени, - ее самоуверенность чертовски заводит и так же чертовски злит, потому что Проклятая не слишком любит, когда ей перечат. Но в Ане есть что-то такое, что заставляет ее успокоиться. Да и к тому же, в ее словах все же есть что-то от правды - может, даже почти все. Аня не вскрывает ножом прошлое, Аня не лезет не в свое дело, Аня просто стоит напротив нее, расслабленно привалившись к стене, и повторяет ее имя так, что у Тиф нет возможности сопротивляться. - Тебе бесполезно что-то объяснять. - Тиа, - произносит та снова, осторожно протягивая руку и касаясь ладонью ее щеки, и Тиф, как завороженный зверь, не может уже отвлечься от чужого мягкого - и стального одновременно - голоса. - Я вернусь к тебе. Только к тебе. Ясно? Словам верить нельзя вообще-то. Но Тиа верит.