letter from a star

В их пятую встречу Тэхён сначала делает, а потом думает. Воскресное утро начинается непозволительно для выходного дня рано (серьёзно, девять утра? Это вообще законно?) и с сообщения Чонгука в какао-токе с лаконичной просьбой скинуть адрес и вопросом апельсины или бананы? Брови недоуменно ползут вверх, а припухшее и помятое лицо перекашивает резонно возникший вопрос. Приподнявшись на постели, проснувшийся только одним глазом Тэхён, состроив в высшей степени недоумевающую физиономию, так и спрашивает в никуда: чёблять, трёт помятое лицо руками и, всё ещё будучи в прострации, не задумываясь, на автомате набирает в ответном сообщении улицу и дом. Тэхёну стоило бы пораскинуть мозгами на тему того, для чего Чонгук спрашивал адрес, но – возмутительно раннее утро воскресенья всё ещё свободно от мыслей, и Тэхён лишь задумчиво почёсывает затылок, отстранённым взглядом устремляясь в пустоту, прислушивается к урчанию собственного желудка и, смачно зевнув, наконец вяло сползает с кровати. Ещё на пути к ванной первым делом он заглядывает в комнату Хансона. Тот обнаруживается уже проснувшимся (несомненно бесценной чертой племянника было то, что он хоть и вставал по выходным раньше Тэхёна, но никогда без причины не бежал его будить) и, устроившись на пушистом ковре с потрясающе длинным ворсом, мирно разглядывающим иллюстрации в большой книге сказок. Книга была действительно огромной – плод смеси такой же необъятной любви и умиления Сокджина, который, видимо, считает долгом всей своей жизни притаскивать подарки ребёнку, – и Хансон даже держать её не мог, поэтому та лежала перед ним на полу, а сам мальчик устроился рядом, сложив ноги полулотосом, и перелистывал страницы крошечными – господи, у Тэхёна шкала, отвечающая за милости и приступы неконтролируемой нежности, уже начинает бить в потолок от одного только вида – руками, внимательно изучая каждую картинку. Хансон вообще часами может молчаливо сидеть и смотреть на разные иллюстрации, фотографии, рисунки. Это, наверное, каким-то образом досталось ему от Тэхёна. По крайней мере, Тэхёну хочется так думать. – Эй, супергерой, готов к новому дню? Обернувшись и увидев Тэхёна, Хансон тут же подскакивает и семенит навстречу, сходу влетая в раскрытые объятия. Тэхён несколько раз невысоко подбрасывает его на руках, а мальчишка задорно смеётся и даже не думает спорить, когда старший говорит, что перед завтраком и играми обязательно нужно сперва умыться и почистить зубы. Естественно, ведь супергероям совсем не положено прославиться грязнулями. С кляксой детской зубной пасты на кончике носа Тэхён напрочь забывает об утреннем сообщении Чонгука. И потому внезапно раздавшаяся трель дверного звонка вводит его на несколько секунд в ступор. Сплёвывая в раковину и наспех прополоскав рот, Тэхён пихает щётку в стаканчик, огибает Хансона и выходит в коридор. Он сначала распахивает входную дверь, а потом приходит к выводу, что, наверное, не стоило этого делать. Потому что на пороге – Чонгук с сияющей улыбкой. Он бодр и свеж, что чуть ли не светится, будто бы сейчас вовсе и не раннее (по мнению Тэхёна – просто кощунственно раннее) утро. Сам же Тэхён в застиранной спальной футболке и с всё ещё непрошедшими вмятинами на невдупляющем фэйсе. – Э-э-э... – многозначительно произносит он. Чонгук соображает куда быстрее. – Доброе утро, я могу зайти? – спрашивает он и, прежде чем подвисший Тэхён созреет хоть на какой-нибудь ответ, заходит в квартиру. Всё с тем же несоображающим «эм-м-м...» во взгляде Тэхён закрывает за ним дверь, а Чонгук, шурша пакетом с эмблемой супермаркета, уже ушёл дальше по коридору и теперь сидел на корточках перед высунувшимся из ванной Хансоном и о чём-то с ним миловался. Да так, что улыбка у мальчишки расползлась от уха до уха, а у Тэхёна, наблюдавшего издали эту картину, что-то невольно щёлкнуло в груди. Будто бы там пряталась маленькая лампочка, карманное солнце, которое начинало греть и светить с удвоенной силой, когда рядом появлялся Чонгук. Тэхён не хочет думать эти мысли, отстраняется, ограждается от них забором, как может, но они всё равно настойчиво лезут ему в голову. Несколько раз быстро моргнув, он ментально бьёт себя по щекам, заставляя собраться, и подходит ближе, на Чонгука стараясь при этом не смотреть. – Пойдём переоденем пижаму, – протянув руку Хансону, произносит Тэхён. На что тот, задрав нос, отвечает: – Я сам, – и уносится к себе в комнату, шлёпая по полу босыми ногами. Тэхёна это почему-то заставляет улыбнуться. – Перед тобой красуется, – тихо говорит он Чонгуку. – Хочет показать, что уже большой. Чонгук поднимается с корточек и оказывается буквально на расстоянии неполного метра от. И это на мгновение выбивает его из колеи. Он почувствовал, как задрожали руки. Незаметно, но ощутимо настолько, что казалось, словно электрический ток пробрался под кожу. Почувствовал, как сердце заколотилось сильнее. Чонгуку безумно хочется коснуться. Дотронуться хотя бы кончиками пальцев, ощутить это ни с чем не сравнимое тепло песочной кожи. Ощущать не ток и не сердце. Тэхёна. Что, в действительности, было куда больше, чем готовящаяся вот-вот разорваться грудная клетка. Чонгуку приходится приложить немало усилий и здравого смысла, чтобы сдержаться. Единственное, что он позволяет себе – протянуть руку и аккуратно заправить прядь волос за ухо. Тэхён едва заметно вздрагивает, но – не отстраняется. Лишь отводит взгляд в сторону и, похоже, совершенно не знает, что с этим делать. (с чувствами, что цветами солнца множатся у него под рёбрами) – Он у тебя замечательный, – убрав руку, мягко улыбается Чонгук. Тэхён кивает, а уголки его губ тоже тянутся вверх. И это была та самая улыбка, заставившая Чонгука заворожённо застыть посреди парковой аллеи. Само солнце не могло тягаться с ней. // Пока Хансон, сидя в детском стульчике, уминал второй банан из принесённого Чонгуком пакета и крутил головой по сторонам, Тэхён досыпал над чашкой кофе. Чонгук бы даже почувствовал себя виноватым за то, что разбудил ни свет ни заря в выходной день, если бы не был таким счастливым. Тихое утро, кружка ароматного чая в руках, заразительные и искренние улыбки, уют, забравшийся в каждую клеточку тела, и расстояние невероятной близости, когда кажется, что можно услышать чужое дыхание – и Чонгук действительно чувствовал себя... на своём месте? Том самом, где душе комфортно и хочется кричать об этом на весь мир. Чонгук больше не ищет объяснений в самом себе. Ему всё равно, как это называется. Если Чонгук бабочка, то он нашёл свой свет. А всё остальное не имеет никакого значения. – Тэтэ! Сложив банановую кожуру в стопочку, Хансон прямой наводкой взглядом выстреливает в Тэхёна, и тот, кряхтя, как старая развалина и без пяти минут дед, встаёт и вытаскивает мальчишку из стула. – Ты наелся? – опустив Хансона на пол, он вопросительно поднимает бровь. Хансон знает, что вопрос еды – важный, а потому кивает со всей серьёзностью: – Да. И сообщает: – Я пойду книжку досмотрю, ладно? А вечером перед сном ты её мне почитаешь, хорошо? Невольно улыбнувшись, Тэхён треплет племяннику волосы и соглашается. – Договорились. Хансон убегает в свою комнату, и на кухне становится тихо. Пока Чонгук допивает чай, Тэхён убирает мусор и становится у раковины, чтобы помыть чашку. За шумом воды он не слышит тихих шагов за спиной. – Что ты делаешь? – спрашивает он, когда чужие ладони касаются живота. Чонгук не переступает границ и не прижимается вплотную, но Тэхён всё равно ощущает теплоту его дыхания на своей шее. – Обнимаю тебя, – просто отвечает Чонгук. – Можно? Сполоснув чашку, Тэхён усмехается: – Ты всегда сначала делаешь, а потом спрашиваешь? – Временами. Тэхён вытирает руки и разворачивается. Он оказывается не больше, чем в десяти сантиметрах от лица Чонгука, и ловит себя на мысли, что пора бы уже начать думать над тем, что делаешь. Но так... не хотелось. Хотелось лишь стоять вот так и смотреть, смотреть... (цветы в груди Тэхёна оплели уже лианами рёбра) – Я тебя сейчас поцелую. Тэхён округляет глаза – не от удивления скорее, а... как вообще реагировать на такое? Чонгук говорит простые вещи простыми словами и смотрит непоколебимым взглядом, а Тэхён теряется на месте и понятия не имеет, что ему делать. – Я не хочу настаивать или, о боже, набрасываться на тебя, принуждать и всё такое, – серьёзным тоном говорит Чонгук, – поэтому предупреждаю. Я хочу тебя поцеловать и сейчас сделаю это. Глядя на него, Тэхёну отчего-то становится очень смешно. И он правда смеётся. Так легко, свободно и вдыхая полной грудью. Словно в невесомости, где дышится в тысячу раз проще, а на кончиках пальцев собирается солнечный свет. – Чего ты ржёшь? – прищуривается Чонгук. Тэхён выдыхает (ему кажется, словно вся тяжесть мира разом избавила его от своего гнёта) и, подняв руку, касается ладонью щеки парня. – Ничего, просто... – он замолкает, так и не договорив. Он смотрит в глаза Чонгука и вдруг понимает – ему совсем не больно. Открытие невероятное, потому что Тэхён уже очень давно (он даже не помнит, когда в последний раз) не чувствовал себя настолько... живым. Замкнувшийся круг из работы, домашних забот, учёбы и воспоминаний, которые не отзывались внутри ничем, кроме ноющей боли и тоски, сейчас больше не казался кольцом из колючей проволоки на шее. До этого только Хансон был способен заставить его улыбнуться... Тэхён прижимается ко лбу Чонгука своим и тихо шепчет: – Спасибо. Чонгук недоумевающе хлопает глазами: – За что? – За бананы, – со смешком выдыхает Тэхён и: – Сколько мне ещё ждать? Кто-то вроде целовать грозился. Раннее воскресное утро без мыслей превращается в единственно верную, пришедшую с пакетом с эмблемой супермаркета в руках, объятия которых теплее даже солнечных лучей.