letter from a star

– Если ты продолжишь так себя вести, то я буду вынужден лишить тебя премии. Сокджин смотрит строго, а Тэхён кривится, отводя взгляд в сторону, и на полном серьёзе думает – забери все мои деньги, только не заставляй меня туда идти. Туда – это к двухместному столику в углу кофейни, с белыми тканевыми салфетками, выложенными фигурами-оригами, и тюльпанами в узкой вазе. Картина ласковая, словно крепкие объятия, но концентрация уюта и ненавязчивой эстетичности в глазах Тэхёна трещит по швам, и он буквально врастает ногами в пол, когда видит садящегося за столик Чонгука. Потому что – Тэхён не готов. Видеть, ощущать лёгкими вибрациями во всем теле, покалыванием в кончиках пальцев, дышать одним воздухом. Тэхён попросту надеялся (наивно и глупо, быть может, но), что они никогда больше не встретятся. Что три нелепые случайности – уже за гранью понимания всех нелепых случайностей. Потому что Тэхён понятия не имеет, как себя вести, как в глаза смотреть и что вообще ему делать. Потому что Тэхёну кажется, что даже четыре встречи – чертовски мало. (и уже не случайно?) Потому что – Чонгук. – Зачем ты его сюда пустил... – вполголоса скулит Тэхён. Он прячется за стойкой и судорожно (преувеличенно занято) начинает перекладывать чайные ложки из одной стопки в другую. Сокджин округляет глаза – то ли удивленно, то ли осуждающе; впрочем, Тэхён уверен, оба чувства имеют место – и вскидывает руки, ненароком хлопая Тэхёна по плечу полотенцем: – Шутишь? После произошедшего ему тут пожизненно полагается королевское обслуживание и скидка в десять процентов. Еще Тэхён уверен, что полотенцем получил вовсе не случайно. Брякнув ложками, он фыркает: – Какие-то не особо царские проценты. Последующий за этим взмах полотенцем получается неприкрыто намеренным и сопровождается усиленно недовольным прищуром Сокджина. Он смотрит, не отводя взгляда, какое-то время, видимо решая, стоит ли пускаться в объяснения до глупого очевидного факта, что он пусть и довольно лояльный администратор – и отгул всегда даст, если необходимо, и за чашки битые не ругает (сильно), и всегда подставит широкое плечо, когда кому-нибудь захочется в него уткнуться в поисках понимания и сочувствия, – и Сокджин действительно всегда готов помочь и поддержать, и ссоры он отторгает априори, поэтому старательно ищет компромисс в любой ситуации, но терять стабильный ежедневный доход из-за горе-официанта – вот уж нет. Потому что Тэхён иногда такое горе, что просто слов не найти. Но Сокджин – без преувеличения – и – хоть Тэхён порой ведет себя, как отбитый наглухо – относится к нему со всем теплом и искренностью, глубоко в душе боясь даже представить, как тому порой бывает очень нелегко, поэтому он только лишь вздыхает (делая при этом максимально обречённое лицо) и уже чуть менее строго, но с приправленной сверху толикой ехидства отрезает: – Попридержи свой сарказм и иди прими заказ. Весь внешний вид Тэхёна так и говорит: «Я не хочу этого делать, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста», и смотрит он взглядом побитой собаки, но Сокджин непреклонно качает головой и многозначительно зыркает в сторону Чонгука. Тэхён, к слову, даже взглянуть на него не может. Ему слишком странно, слишком неловко. Ему просто слишком, поэтому когда он подходит к столику, до побеления пальцев сжимая в руках блокнот, Тэхён смотрит куда угодно, но только не на Чонгука. Привычная и отработанная до автоматизма фраза «добрый день, меня зовут Тэхён и сегодня я буду вашим официантом» ощущается на языке битым стеклом и даже в голове звучит настолько убого, что хочется провалиться сквозь землю, но Тэхён выдавливает её из себя севшим голосом и закусывает губу, упираясь взглядом на бутон в вазе. Чонгук смотрит на него, как на идиота. А потом произносит то, от чего Тэхёну ещё сильнее хочется сбежать куда подальше, лишь бы не чувствовать этот позор. – Теперь ты будешь делать вид, что мы не знакомы? Блокнот в ладонях официанта начинает мелко трястись. Напряжённо молчаливая минута затягивается, сопровождаемая взглядом Чонгука снизу-вверх и взглядом Тэхёна в никуда, но после этого Тэхён сглатывает, на короткое мгновение прикрывая глаза, и – наконец берёт себя в руки. Если устраивать показательное выступление театра трагикомедии, то нужно доигрывать свою роль до конца. – Что будете заказывать? – отрешённо-непринуждённо игнорирует предыдущую реплику Тэхён и выжидательно заносит карандаш над чистым листком. Чонгук тихо вздыхает. – Нам нужно поговорить. Удели мне немного времени? Пусть он и произносит это как нужно поговорить, но между строчек пропускает я хочу говорить с тобой, хочу слышать тебя, это жизненно необходимо. Пожалуйста, Тэхён. – Сожалею, мы не предоставляем эскорт-услуги. Могу порекомендовать вам наше меню и особое предложение, действующее только сегодн- – Пожалуйста, Тэхён. Тэхён замолкает на полуслове, всё так же смотря невидящим взглядом. Карандаш, воткнутый в блокнот, вот-вот продырявит его насквозь, декорации дешёвого театра разваливаются на части, краска осыпается, сцена под ногами гниёт и расслаивается щепка за щепкой. Тэхён едва ли стоит, хотя очень хочется прилечь. А лучше – рассыпаться в мелкий песок, чтобы больше никогда-никогда. Не чувствовать этого. Пьеса с самого начала была обречена на провал, но Тэхён до последнего пытается выплыть со дна, когда в последней попытке к сопротивлению, попытке воззвать к здравому смыслу выдыхает едва слышно: – Если ты не заметил, то я работаю. Чонгук оглядывается на полупустой зал. – Здесь же почти никого нет. – Я страшно занят, – упорно гнёт своё Тэхён, чертя на листе жирную линию. – Хорошо, я подожду, – вздохнув, соглашается Чонгук. И делает попытку улыбнуться: – Принесёшь имбирный латте? – В чашке или сразу на штаны? // До того, как стрелка настенных часов коснётся шестёрки, а минутная пойдёт на новый круг, Чонгук успевает не только выпить кофе, но и полистать в телефоне новостную ленту твиттера, скачать несколько новых песен, чтобы не забыть чуть позже послушать, скинуть пару сообщений в общий чат с одногруппниками и пройти весь спектр эмоций от боязненной дрожи, господи, что я вообще здесь делаю, волнения до ощущения невыносимого ожидания. После окончания своей смены Тэхён улизнул в помещение для персонала и так и не появлялся, даже когда часы показывали уже пятнадцать минут седьмого. Тэхён показывается лишь спустя ещё десять минут, когда нервозность Чонгука достигла своего пика, и он старался её унять, со всей силы сжимая корпус телефона в руке. Потому что Чонгук внезапно осознал, что действительно не понимает, что он вообще здесь делает. Тонна вопросов в голове рассыпается на мелкие осколки, словно витражная картинка от попавшего в самый центр камня, когда он видит Тэхёна, кутающегося в широкую серую толстовку. Когда тот подходит ближе, и Чонгук слышит его прерывистое дыхание. Когда ресницы Тэхёна веером теней опускаются на скулы, стоит ему на мгновение прикрыть глаза. Когда он прячет руки в карман, невольно сжимается, и его плечи кажутся невероятно хрупкими, что их очень хочется обнять. Когда Чонгук чувствует его настолько близко, что он не находит ни единой причины, чтобы отказаться от всего этого. И это кажется ему самой правильной мыслью за последние несколько часов. Они отходят от кафе довольно на большое расстояние, и Тэхён не выдерживает первым. – Ты хотел поговорить? – он вполне осознает, что сам роет себе могилу, кидая в сторону идущего рядом Чонгука короткий взгляд, но молчать становится уже совсем невыносимо. – Так говори. Чонгук давно уже не чувствовал себя таким выбитым из колеи. И даже не сколько из-за вопроса в лоб, сколько из-за ситуации в целом. Потому что единственное, чего ему сейчас по-настоящему хотелось – не контролировать расстояние между ними... Они доходят до следующего поворота и останавливаются на светофоре, когда Чонгук наконец произносит: – Могу я проводить тебя до дома? Он может поклясться, что видел, как на секунду изменился взгляд Тэхёна. С напускного-отстраненного на больше всего на свете я хочу этого. Но. Но. – Сначала мне нужно забрать Хансона из детского сада, – отвечает Тэхён, возвращая на лицо маску холодности. И после этого Чонгук вспоминает один из той тонны вопросов в его голове. – А Хансон – твой... – Можешь считать, что сын. Тэхён думает, что отрезал слишком грубо, но так будет лучше. Так действительно будет лучше для всех. (вот только он старается не думать о том, что уже давно упустил момент, чтобы рубить сразу и на корню; и что ветви вросли уже слишком глубоко) Выдыхая тихое «ясно», Чонгук надеется, что его собьёт машина, пока они идут в потоке людей через пешеходный переход. К сожалению, этого не происходит. Зато, ступив на противоположный тротуар, Чонгук вдруг осознаёт, почему Тэхён так себя ведёт. Что у него есть для этого свои причины. (страхи?) – Если ты думаешь, что это проблема, то... Чонгук не успевает договорить. – А ты считаешь, что нет? – губы Тэхёна искажаются кривой усмешкой отчаяния, когда он, развернувшись, со всем чувством буквально выплёвывает сказанное в лицо Чонгука. – Ты в самом деле считаешь, что это не имеет никакого значения? Тэхёна едва ли не трясет, когда он впивается в Чонгука напряжённым взглядом, а Чонгук в свою очередь до этого момента понятия не имел и только сейчас почувствовал, какой глубины раны он коснулся. (и насколько сильно она желает, чтобы ей помогли зажить) Но в противовес оглушающему внутреннему крику, Тэхён поджимает губы и сцеживает с них морозно-ледяное: – Думаю, нам не стоит больше видеться. И давай разойдёмся здесь. Не нужно идти со мной, я не хочу, чтобы Хансон привыкал к тебе. Ты, похоже, очень ему понравился и... – А тебе? Тэхён замирает. – Что? – почти бесшумно переспрашивает он, хлопая глазами, словно не веря, хотя совершенно точно всё прекрасно слышал. И это, пожалуй, становится для Чонгука самым честным ответом. – Не важно, – мотает головой Тэхён, будто норовясь выкинуть из неё всё лишнее, – мне пора... Чонгук никогда не думал, что сможет сделать это прямо на улице. Но по стечению обстоятельств они оказываются скрыты от многолюдной и шумной дороги забором, увитым сочной зеленью, и стеной дома, а губы Тэхёна оказываются слишком желанными для того, чтобы оторваться от них в ту же секунду. Чонгук не наступает, не давит, не углубляет поцелуй. Он лишь прижимается своими губами к губам Тэхёна, закрывает глаза, и ему кажется, что он умрёт в то же мгновение, когда перестанет чувствовать их тепло. Тэхён застывает, не в силах пошевелиться. Осознание происходящего приходит медленно; его глаза расширяются, затягиваются влажной пленкой, когда он наконец понимает, что прямо сейчас несётся вниз на сверхзвуковой, что ещё вдох – и они оба окажутся размазанными на асфальте, упав с недостижимой высоты. Но вместе с этим Тэхён понимает, насколько сильно он не хочет, чтобы это прекратилось. И насколько горячие у Чонгука губы. И Тэхён больше всего на свете ненавидит себя, когда отталкивает парня, отшатываясь назад. Его глаза блестят болезненными бликами, ресницы вздрагивают с каждым сорванным выдохом, а голос отражается надрывным шёпотом: – Зачем... Зачем ты усложняешь то, что и без того сложное?.. Чонгук рассыпается на части следом. Заходится глубокими трещинами, раскалывается на куски и не ищет в себе сил, чтобы вернуть их на место. – Хорошо, – опуская взгляд, с трудом выдавливает он, – если ты этого хочешь, то я уйду. Тэхён до боли закусывает губу, отступая на шаг, молчит, а сам внутри рвётся сочащимися ранами от не хочу, я не хочу, чтобы ты уходил; но так будет правильнее для всех. Чонгук понимающе кивает. Он старается выглядеть так, словно всё в порядке, и даже пытается улыбнуться на прощание, прежде чем развернуться в сторону улицы, пряча руки в карманы. И именно в момент, когда он поворачивается спиной, Тэхён вдруг осознаёт, что он в самом деле сейчас уйдёт. И эта мысль из единственно верной в ту же секунду превращается в самую невыносимую. (действительно ли легче значит правильнее?) Чонгук не успевает ничего понять. Тэхён появляется перед ним, хватается за плечи, заставляя остановиться, и оказывается настолько близко, что дышать становится невозможно. Чонгук смотрит на него широко распахнутыми глазами, когда расстояние между ними сокращается до миллиметров, и Тэхён, обвив шею руками, опаляет его лицо хриплым выдохом: – Не говори сейчас ни слова. А после целует так, что солнце в груди Чонгука способно взорвать весь мир. (лишь бы только эти лучи больше не отпускали его руки)