Синонимы

У Юры к чаю есть только чай, и он уже жалеет, что предложил Виктору остаться. Мог бы и отказаться ради приличия. Но нет, сказал: «Буду, ставь чайник», - и выхватил из рук PSP. Юра встает на цыпочки и заглядывает в кухонные ящики. Там негусто: зеленый чай в пакетиках, да такой, что, как сказал бы дедуля, пыль грузинских дорог, а не чай. Так что, если Виктор будет категоричен, придется налить ему кипятка. За шиворот. Чтобы в гостях не выебывался, а пил, что дают. Чайник закипает и выключается, Юра открывает дверцу холодильника, но без особых надежд. Откуда там чему прибавиться? Со средней полки сиротливо выглядывает батон хлеба. Юра достает его, понимая, что им разве что убивать. Вот Виктору можно втащить, если совсем припечет. Черепно-мозговая обеспечена, как пить дать. Батон отправляется обратно. Вдруг пригодится. Пара шоколадных батончиков обнаруживаются сбоку, Юра бросает их на приготовленный поднос, ставит чашку Виктора - с зеленым чаем, свою - с кофе и возвращается в зал. Перед Виктором Юра ставит чашку, ожидая недовольных комментариев: мол, чего там жемчужные бутоны жасмина не распускаются, где изящно разрезанные листья, собранные прекрасными девственницами на вершине горы Фудзи? Однако Никифоров, на удивление, молчит, только щурится и глядит с интересом на Юру. - Чего встал? - Ничего, - отвечает Юра, - пей давай. И катись уже. - Ты какой-то подозрительный. Что не так с чаем? - Я туда плюнул, - фыркает Юра и усаживается с другой стороны дивана. - А яда сцедил? – хитро спрашивает Виктор и делает маленький глоток, даже не поморщившись. Горячо ведь, наверно - а ему хоть бы что, непрошибаемый. - Сцедил, - кивает Юра, не в силах сдержать улыбку, - не боишься? - У меня на тебя иммунитет. Так что можешь даже кусать, не страшно. - Вот еще, кусать тебя, отравлюсь и сдохну. Мне пока рано, это тебе уже пора. Юра бросает взгляд на окно: лучше не становится, еще и ветер поднимается, и темнеть начинает. - Тебе домой не надо? Без тебя там животные тоскуют. - Надо. Виктор пропускает сарказм мимо ушей, поднимается с дивана и проходит вглубь комнаты. Юра внезапно замечает, какой вокруг бардак - словно ураган прошелся. Рукав кофты виднеется на кресле (вся остальная часть спряталась где-то за спинкой), кипа журналов образует разъехавшуюся гору у ножек кофейного столика, черная футболка на подушке у дивана давно облюбована кошкой. Там шерсти столько, что если вычистить – второго кота собрать можно, а то и не одного. - Допью и поеду… Раз сегодня погода нелетная, в другой раз покатаемся, хорошо? Я время найду, - докладывает Виктор. Изучая стеллаж рядом с телевизором, он попутно складывает лежащие отдельно диски в стопку. - Не трогай тут ничего. У меня все по феншую. - Юр, тут же еще фотографии были. Кроме этих… Никифоров берет в руки одну из фотографий. Юра помнит ее и, даже не поднимаясь, может сказать, что на ней он сам, Мила и Яков. Несколько лет этому снимку. Рядом еще парочка рамок с дедом, совсем новые. - Были да сплыли. Юра знает, о каких фотографиях говорит Никифоров. Прошлогодние, где Юра вместе с ним. Виктор улыбается во все тридцать два, а Юра, по обыкновению, не в духе. На втором снимке улыбаются оба - это Мила снимала на тренировке на мобильник. А так четко и ярко вышло, как будто на профессиональную камеру. - Куда дел? У Виктора память работает неправильно. Только на самые незначительные вещи, которые и в голове-то держать не стоит. - Не помню. - Выкинул, что ли? - Наверно. Юра кидает взгляд на нижний ящик. Вспоминается, как в приступе гнева снес к чертям собачим фотографии с полки, а потом собирал разбитое стекло, даже осколками укололся, как проклинал Виктора и Кацудона вместе с ним. А вот выбросить рука не поднялась - так и сложил помятые снимки в ящик. - Жалко, хорошие фотки были. Виктор грустно усмехается, Юре даже становится немного совестно. Совсем немного. - Юр, я однажды могу надеяться на прощение, а? Ты ведь перестанешь когда-нибудь быть таким колючим? Юра от неожиданной смены темы впадает в ступор. Вот умеет же застать врасплох, и деться некуда. - Ты прощен. Доволен? - Нет. Хочу, чтобы ты знал: я никуда больше не денусь. И не уеду. Веришь? – Виктор ставит обратно рамку, оборачивается и смотрит в упор. Сигнал о пришедшем сообщении звучит спасительным гонгом. Юра сперва отступает на шаг назад, а затем и вовсе уходит в комнату, бросая на ходу: - У меня телефон. Я сейчас. Мобильник обнаруживается в спальне на кровати, а спасительным сообщением оказывается спам об очередном розыгрыше несметных богатств. Отправьте смс и… и получите нихуя. Телефон отправляется под подушку, а Юра возвращается обратно и с удивлением обнаруживает, что Виктора в гостиной нет. Неужели ушел? На кухне что-то шуршит. Не ушел… От него так просто не избавиться, назойливый, как таракан. - Ты чего тут? Юра с опаской заглядывает в кухню и удивляется еще больше прежнего, потому что Виктор Никифоров изучает содержимое его холодильника, как своего собственного. Что он там только ищет с таким упорством? Вход в Нарнию? - Эй, - Юра встает в дверях, скрещивая руки на груди, - ты ничего не попутал? Это вообще-то моя квартира, холодильник тоже мой. Ты чего в нем торчишь? - Ты что, голодаешь? - Я сам не готовлю: если всегда заказать можно, то чего время тратить. Хватит уже смущать мой холодильник, иди чай пей. Виктор дверцу захлопывает и, игнорируя Юру, сметает оставленную пачку сигарет в первый найденный пакет. Юра только фыркает, когда тот замечает вторую пачку и сбрасывает туда же. - Бычки прихвати, вдруг мне припрет. Виктор смотрит на чашку с единственным окурком. - Побрезгуешь. Ладно, пойдем, - Виктор завязывает пакет, смотрит за окно, - одевайся. - Это куда еще? - В магазин пошли. Я с тобой пройдусь, а потом домой. - Мне не надо в магазин, у меня все есть, а чего нет, привезут, - Юра кивает на стопку листовок и флаеров с рекламками всевозможных кафешек и ресторанов. - Нельзя ж все время одними пиццами питаться! Давай уже, а то закроется скоро все… - Виктор тащит Юру в прихожую, одевается сам, ждет, пока нехотя оденется Юра, и вытаскивает за руку из квартиры. Крепко держит, чтобы не сбежал. Юре очень хочется высвободиться: он же не маленький, чего его вести-то. На улице темно и тихо, ветра как не бывало. Обычный спокойный зимний вечер. - Отпусти! - требует Юра, выдергивает свою руку из чужой хватки и сует в карман куртки. Виктор смотрит сверху вниз, смахивает с Юриных волос налетевший снег и натягивает капюшон. - Смотри не заболей. - Да пошли уже! – ворчит Юра и идет вперед. Послали же всевышние… *** Юра с зевком вытаскивает наушники, когда замечает Милу у самых дверей спортивного комплекса, и проверяет время – да уж, ей стоило бы поторопиться. Яков не любит, когда она опаздывает. Попадет ведь идиотке. - Эй, ты чего тут? Пойдем. Мила испуганно оборачивается, услышав знакомый голос, и нервно улыбается, запахивая легкую куртку. - Ты иди, я сейчас. Юра не успевает даже спросить ничего - ответ приходит сам. Неподалеку тормозит красная иномарка, с водительского сидения которой светит узнаваемая рожа. - Мил… это же тот твой хоккеист, да? – Юра дергает Милу за рукав, когда та уже собирается дернуться вниз по ступенькам. - Юр, потом. - Он же тебя на какую-то вешалку тощую променял, сама говорила. Чего он тут забыл? Ты к нему, что ли, дура? Мила резко вырывает рукав и спускается вниз. - Не твое дело. Иди. Я скоро. - Да катись, больно надо… - фыркает Юра. Все-таки один раз оборачивается перед тем, как зайти, но только для того, чтобы убедиться: все бабы - дуры, и Мила - особенно. Иначе чего в машину села? Хоккеист, по мнению Юры, был отъявленным мудаком, таких нарочно поискать - хрен найдешь. А вот Мила как-то откопала - и даже ходила счастливая, пока все не покатилось по наклонной. Юра наблюдал издалека. Вроде не его дело, чего лезть-то? Мила опаздывала на тренировки, а порой и вовсе пропускала, бледнела, худела, и пару раз Юра видел, как растирала красные от слез глаза. Но терпела, дура. Пока однажды сама не засекла с какой-то тощей моделькой. Юра на другой день к ней домой зашел – Яков просил занести какие-то важные бумаги. Вот тогда впервые и увидел, что такое девушка после расставания. Сначала не узнал в зареванном, опухшем, растрепанном создании их Милу, а когда узнал - рот от удивления открыл и бумаги выронил из рук. Только не ушел, остался, потому что она прямо на пороге заревела... хотя и не умел девушек утешать. Да что там говорить, никого не умел. Юра не был ее лучшим другом, просто зашел не вовремя. Или вовремя? Впрочем, не это главное, а то, что в тот день Юра перестал уважать хоккеистов как людей… Затем, конечно, наладилось. Мила пришла в себя, посвежела, и все вздохнули с облегчением. И вот - снова на те же грабли. Жалко ее, идиотку. Но кто он такой, чтоб отговаривать... да она и слушать не будет. Взрослый человек, пусть сама думает, успокаивает Юра свою совесть, пока переодевается. Он торопится, потому что иначе от Якова тоже попадет за опоздание. Не то чтобы очень страшно - но наверняка будет громкий ор, а от него уши имеют свойство в трубочку сворачиваться. Юра отрабатывает прыжки под пристальным вниманием Фельцмана. Мила появляется двадцать минут спустя и ожидаемо получает нагоняй. Сама виновата, решает Юра, но расслабляется. Пришла, и то хорошо. - Живо на лед! – командует Яков, и та в ответ виновато улыбается. Только в глазах раскаяния ни грамма. Мила ловит на себе взгляд Юры и подмигивает, будто ничего и не было. А спустя час зачем-то ждет у выхода со льда. - Двадцать минут, - объявляет Фельцман, - потом продолжим. Юра Милу игнорирует: сразу разворачивается на коньках к противоположному выходу. Но та просто так сдаваться не намерена - догоняет, подхватывает под локти, вытаскивает со льда и усаживает на ближайшее кресло. Сама садится на соседнее. - Вот надоедливая баба… - Юр, ты обиделся, что ли, ну? – Мила роется в своем рюкзаке, достает термос и вручает Юре. - Кофе будешь? - Нет. С чего бы мне обижаться? - Губы надул, я же вижу. Юра возвращает термос и складывает руки на груди, чтобы ничего не совала больше. Мила вздыхает и опускает голову: - Ты только Якову не говори, ладно? - Не скажу. Все? Перерыв не резиновый, - Юра подрывается с кресла, но Мила тянет обратно, вынуждая сесть. - Юр, люди меняются. - Ага, и хоккеист твой внезапно стал благородным, как мушкетер. - Ну, я надеюсь, - Мила льет кофе из термоса в кружку, сует в руки Юре, и теперь он снисходительно принимает. - Он поговорить хотел. Сказал, что любит, что ошибался. И что я все не так поняла, а я… - А ты, дура, и повелась. Нельзя такое прощать. - Вот влюбишься - и поймешь! И прощать научишься… – прерывает Мила громко, а продолжает уже тише. - Люди же все-таки меняются… Юре кажется, что она сама себя убеждает. Но черт их разберет, ей-то виднее. Виктор вот тоже, к примеру, до сих пор не косячил. Хотя раньше чуть ли не каждый день. А сейчас как путный стал. Может, действительно не подведет, и все станет как прежде, чем черт не шутит. Лишь бы с ума не свел своей заботой. А то вон вчера чуть весь магазин не вынесли, тележку час катали, пока Юра не взвыл. Никифоров только отмахнулся, что теперь спокойно спать сможет, зная, что Юрочка с голоду не откинется. Может, и правда меняются люди-то… А прощать все равно нельзя. Юра точно таким не будет. Даже если полюбит, мозги не отключатся. Да и уважать себя надо. - Только не реви потом. Я тебя утешать не буду. И где ты только мудаков находишь таких? – Юра делает глоток из кружки, и кофе тут же теплом разливается внутри. Хорошо горяченького хлебнуть после тренировки - хоть и не замерз, а все равно приятно. - А где ж их взять, хороших? Хотя... ты, конечно, капризный, но хороший! Юра округляет глаза и косится, как на сумасшедшую. - Нет уж, спасибо, ты уже старая для меня! Не надо мне такого счастья! - Юра сует кружку обратно Миле, но та только закатывает глаза. На возраст, что ли, обижается? - О, Юра, возраст - это такая ерунда. Вот был бы ты повыше… - Ага, возраст - ерунда, а рост, значит, принципиален. - Шучу, конечно. На самом деле все ерунда, Юра. И рост, и возраст, и расстояния, и все прочее. Лишь бы обоим нужно было. А ты чего, расстроился, что ли? Что, я в твоем вкусе? А? – Мила обнимает, крепко сжимая, и Юра морщится, отбиваясь от цепких рук. - Да отпусти ты, блядь! Не в моем, даже не мечтай! - И не смею мечтать. Я, между прочим, сочувствую тому человеку, которому посчастливится в тебя влюбиться. Мила встает, потягиваясь, достает из сумки телефон и что-то печатает - хоккеисту, не иначе. Юра переводит взгляд на открытую дверь как раз в тот момент, когда там появляется сладкая парочка. Виктор что-то объясняет Кацудону, а тот внимательно так слушает, того и гляди - очки запотеют. - Это почему еще? - отвлеченно спрашивает Юра у Милы. - Да с тобой как на американских горках! Ты же неуправляемый. Какая у человека выдержка должна быть, чтобы тебя терпеть? Железная, Юра. Тебе - слово, а ты - десять в ответ. - Ты преувеличиваешь мои недостатки… - Преуменьшаю, – Мила задумчиво улыбается. - Да, обязательно стальные нервы и умение ответить так, чтоб ты варежку захлопнул. Я сейчас, отойду позвонить… Мила уходит подальше, чтобы не слышали, а Виктор, видимо, перехватив чужой взгляд, расцветает в улыбке, машет рукой и направляется прямо к Юре. - Чего приперся? Тебя не звали. - И тебе привет, - Виктор треплет по макушке. Юра руку смахивает и недовольно приглаживает волосы. - Потому что страшно соскучился. Жить не могу без твоего острого языка. Пришел за новой порцией сарказма. - Получил? - Мало, Юра. Лей больше. Юра поджимает губы и не находит, что ответить. Язвить на заказ страшно сложно. - О, Витя, вы уже тут, - вернувшаяся Мила улыбается Виктору и кивает Кацуки, который неловко топчется рядом. - Рано вы. - Проснулись рано, других планов не было… Юра внезапно ловит себя на мысли: «А где спит Кацудон?» У Виктора, конечно, места в квартире – потеряешься и не найдешься. Раньше, когда гуляли, набивалась целая толпа – и все равно не было тесно, всем было куда рассосаться. Вот, например, вторая спальня у Виктора вечно свободна. Там, наверно, и разместился Кацудон. Только вот… Если он уже разродился и выдал свои чувства, тогда… Юра косится на Кацудона. Радости не видно, счастье тоже за очками не проблескивает. С другой стороны, он всегда какой-то шуганый и заторможенный… Не поймешь по нему ничего. А Виктор скрывать умеет. Вроде простой, как два рубля, судя по его дурацким ужимкам - а на самом деле все далеко не так. К нему в мозги если залезть – как в дремучем лесу заблудишься и никогда не выберешься. - А мы Юрочке невесту ищем, - Мила обнимает за плечи, похлопывает по-дружески, - чтобы пленила и очаровала. И наш Юра перестал быть бы такой язвой. Глядишь, подобреет, от любви-то. - Подобреешь, Юр? - подключается Виктор, и Юра краснеет от злости, подскакивая со своего места. - Да идите вы оба! Не надо мне никого искать. Спелись, блядь! Виктор с Милой переглядываются и синхронно качают головами. - Не смягчится, - приговаривает Мила, Никифоров кивает. - Только хуже станет. - Заебали! Мудак ты, Витя, - шипит Юра, двигаясь к выходу на лед, - а ты, Мила, дура! Юра отталкивается от бортика и доезжает до середины, не оборачиваясь. - Ах, Юра, Юра, Юра, я такая дура! – кричит Мила вслед, и они смеются уже на пару с Виктором. Юра слышит, как Кацудон интересуется у Виктора, мол, чего это с Юрио, что он сегодня агрессивнее, чем обычно. А как тут быть спокойным и уравновешенным, когда кругом враги, которые еще друзьями зовутся? И прозвище это дурацкое! «Юрио, Юрио, Юрио» - вот заладил. И Никифоров хоть бы слово сказал - нет, ни в чем не перечит Кацуки, только улыбается часто-часто. Достали все. Допекли. Как с ума посходили. Правильно говорят: весной у психов обострение. Вот и обострилось у всех. Докатывает Юра в приступе злости, аж лед из-под коньков летит. Фельцман, правда, не ругается, кивает одобрительно - все прыжки удачные, все докрутил, приземлился легко. Юра упирается руками в коленки, переводит дыхание и косится исподлобья туда, где Виктор стоит. Он-то ни за что не похвалит. Потому что не видел. Потому что смотрел не на него.