Иногда хочется, чтобы ложь стала правдой

Савада Нана за последние пять лет осунулась, похудела и стала напоминать одинокого призрака в большом японском домике, где кроме нее никого не было. Так может выглядеть только мать, потерявшая своего ребенка. Карие глаза, светившиеся некогда любовью и заботой, поблекли и остекленели; губы, которые когда-то могли озарить самый неудачный день яркой улыбкой, успокаивая, потрескались и обескровились. Здоровье женщины надорвалось, на лице залегли тени. Она больше не видела смысла во всем, что творилось вокруг нее, но несмотря ни на что Нана тонкими бледными пальцами трепетно оглаживала фотографии, на которых счастливо и не очень улыбался ее сын, аккуратно переворачивая страницы потрепанного альбома. — Миссис, самолет снижается для посадки, пожалуйста, пристегните ремень безопасности, — сказала стюардесса, осмотрев хрупкую женщину в белом легком платьице, и мило ей улыбнулась. Девушка впервые видела незнакомку и не могла понять, почему ее так хотелось подбодрить и успокоить, чтобы в безжизненных глазах исчезли застоявшиеся слезы. Госпожа Савада кивнула и пристегнулась, уже через час, когда самолет благополучно сел, подъезжая к резиденции Вонголы, где ее впервые сводят на могилу своего сына. Раньше ей не позволял приехать и проститься с ее любимым дитя Емицу, даже не называя причин. Потом в Италии произошли какие-то смутные события, из-за которых было всем не до слабой женщины, потерявшей все со смертью ребенка. Прижав к груди альбом, который она хотела положить рядом с цветами около мраморной плиты, Нана осматривала холл особняка, в котором когда-то работал Емицу, которого, как она поняла, посадили в тюрьму. Вот только ей было все равно. В душе обосновалась пустота после того, как кто-то позвонил ей и беспечным голосом сообщил о смерти Тсунаеши, еще весело добавив, мол «вы только не кричите…», словно смерть ее мальчика не столь важна, как маникюр. После этого ей было уже не важно, где сейчас находится тот мужчина, который должен был оберегать и заботиться об их общем сыне. — Синьора Савада, — раздался удивленный голос, на который тут же обернулась Нана, увидев смутно знакомых мужчин. Среди снующей туда-сюда прислуги женщина увидела брюнета в фетровой шляпе с рыжей лентой, Реборна, Хибари Кею и еще одного парня блондина, которого она не знала, но все обращались к нему, как к Дечимо. — Вы все-таки решили прилететь. — Да… — выдохнула Нана, заметив, что суета в помещении как-то усилилась. Реборн напрягся, понимая, что допустил ошибку, не рассчитав время прибытия госпожи Савады и Варии. Хотелось бы принять их по отдельности, разобравшись с проблемами по порядку, но… когда хоть что-то касалось варийцев, все шло наперекосяк. А вот и они сами: в холл зашло трое человек. Занзас, Скуало и один не безызвестный рядовой. Сначала женщина даже не заметила их, так как стояла к выходу спиной, а варийцы сегодня были какими-то тихими. Но вдруг на периферии зрения она увидела знакомую, пусть и не такую лохматую и рыжую, макушку…

***

В Варии сегодняшний день начался как-то не так с самого утра. Никто в особняке не орал и не суетился, ощущая что-то невесомое и еле заметное в атмосфере. Никто не мог понять, что это. Но к обеду все встало на свои места, когда кухню решили посетить Занзас и Тапас для завтрака, хотя уже был полдень. Сначала никто ничего не заметил, кроме того, что иллюзионист очень напряжен, изредка потирая виски. Это могло означать лишь одно: знаменитая интуиция парня что-то ему нашептывает, нервируя его. Но, когда острый глаз Луссурии зацепился за блестящее на солнце золотое колечко на безымянном пальце… кухню наполнил радостный писк пингвина, который подразумевал под собой поздравления. Когда и до остальных офицеров дошел смысл происходящего, каждый из них отреагировал по-разному. Скуало поднял большой палец вверх и одобрительно сказал боссу, что он настоящий мужик. Бельфегор зашипел в радостном смехе, что-то прошептав себе под носом, похожее на «ну наконец-то!». Маммон промокнул платочком уголки глаз и достал из-за пазухи блокнот с карточкой, на которой имелась огромная сумма денег как раз-таки на случай, если Тапас усмирит свою гордость и согласится стать невестой (мальчик за все это время стал для него почти сыном). Леви же не проронив ни звука рыдал в три ручья то ли от радости, то ли от грусти — его не поймешь. Рядовые, заметившие это изменение Тапаса, с самого начала дня останавливались в коридорах и улюлюкали иллюзионисту в след, громко посвистывая, на что парень не разворачиваясь победно показывал им средний палец. А ближе к двум часам дня глава Варии и его правая рука покинули особняк, захватив с собой иллюзиониста и отправившись в Вонголу. На сегодня не была запланирована данная поездка, но Тапас и его интуиция настояли. И, войдя в холл резиденции, варийцы поняли, в чем заключалась важность этого момента. К шатену робко подошла хрупкая женщина, которую все с трудом, но узнали. Перед ними была жена бывшего внешнего советника Вонголы и мать умершего первого наследника на пост Дечимо Вонголы. — Простите… — неуверенно произнесла Нана, заглядывая в кофейные глаза молодого человека. Незнакомец так был похож на ее сына, но одновременно с этим похожесть было очень сложно уловить. Если бы ей не подсказало материнское сердце, что вот он ее сыночек, то она никогда бы не подошла и не спросила бы. — Тсу-кун? Вопреки ее ожиданиям, высокий и подтянутый парень с благородной осанкой и цепким взглядом, что совсем не вязалось с неловким подростком из ее воспоминаний, не стал говорить о том, что она обозналась, или называть ее сумасшедшей, а просто мило улыбнулся. Варийцы понимающе затихли. А Вонгола затаила дыхание. Что происходит?.. — Привет, — произнес иллюзионист, разведя руки в стороны, тем самым подсказывая матери о том, что ей можно, нет, нужно обнять его. Так она и поступила, крепко обняв его и выронив альбом, который упал на пол и раскрылся, показывая множество фотографий Тсунаеши. — Меня зовут Тапас Скайрини, — представился шатен приятным тихим баритоном, в то время как у себя в голове Нана слушала успокаивающие слова сына, его извинения и картинки из его прошлого, которые показывали то, как ее дитя жил все эти пять лет. — Прекрасно звучит, — хмыкнул Занзас, думая о своем. И да, все, что касается Тапас и его матери (можно читать: их матери), касается и босса Варии. Именно поэтому вариец без лишних слов подобрал альбом, уже представляя тот момент, когда Нана расскажет ему историю каждого снимка вечером около камина. — Не обольщайся, — фыркнул иллюзионист, молча кивнув на выход, за дверьми которого они тут же скрылись с женщиной. — Я не понял… — произнес Дечимо. — Это… только что… — Если ты не хочешь лишиться своего места в Вонголе, сделай одолжение, никому не рассказывай о том, что услышал, — проговорил Реборн, натянув на глаза поля шляпы. Сердце бешено стучало, а эмоции рьяно рвались наружу. Тсунаеши жив и все это время был рядом! Хибари чувствовал примерно то же самое, но также его одолевала вина за произошедшее пять лет назад и за то, что он так и не понял, кто перед ним стоял все это время. Горечь пронзила сердце, наполняя его пустотой. От иллюзиониста Варии не исходило ничего, что напоминало бы пламя неба… что, черт возьми, они наделали?! Облако хотел сорваться с места и догнать Тсунаеши, чтобы расспросить его, но понимал, что не имеет права. — О чем ты, Реборн? При чем тут мой статус, когда Занзас, кажется, сделал тому парню предложение, окольцевав его! — произнес Дечимо, даже не заметив не менее важного события, как воссоединение матери и сына. — Неужели, они скоро того… поженятся? — Эм… — экс-аркобалено солнца впервые не нашел, что ответить. А ведь на пальце иллюзиониста и правда, что-то блестело.