компост твоих ладоней

потрепанный временем телевизор самозабвенно кряхтит, донося голос оратора сквозь пелену шума и хрипов механизмов, бутылки перекатываются по кое-где отвалившемуся линолеуму, частично порванному под плинтусами и выглядящим так убого, что марк отворачивается, кривясь, предпочитая отводить взгляд подальше от пытливых глаз, смотрящих поучительно на него. они встречаются с ренджуном на его съемной квартире под предлогом будничного просмотра матча в компании фильтрованного пива на разлив в местном бедняцком магазине, но оба знают, что будут лишь томительно и страстно спорить, обсуждая философию несправедливости судьбы и совсем немного то, отчего перекись выела старшему не только добрую часть волос, но и мозг успела одарить кислотой. ренджун — обыкновенный прогульщик, носящий в боков испачканном кармане льняного рюкзака пачку не открытого винстона, за долги практически отчисленный в срочном порядке, но остающийся на плаву в силу своих интеллектуальных особенностей, спорить с которыми ворчливые кураторы не спорят. марк мог бы сказать, что он стоит на ранг ниже напыщенного элитарного общества университета и не имеет за плечами достижения, купленные за дебетовые пластиковые куски опекунов, и вместе с тем имеет куда больше, чем просто 'все'. влезая в гущу неприятностей и варясь там предумышленно, успевает накопить внутри целую энциклопедию для таких неудачников, как ли. разжевывает, как птенцу, почти заботливо укладывая кашицу в рот. в их случае — в голову, пустующую сейчас и наводненную сущим дерьмом, и это со слов самого ренджуна. — все, что ты делаешь, так это капаешь себе спиртом на рану, — он покачивает полупустой банкой, словно проверяет, сколько еще вылить в себя, и говорит это беззлобно, но не проявляя доли сочувствия, потому что уверен в полнейшем абсурде и глупости сложившейся ситуации. больше воображаемой и подтачиваемой безнадежностью характера марка и слепым счастьем донхека, что безразлично подкидывает дров в костер всем своим появлением. — если ты согласен идти на компромисс, а он нет, в чем мазахистское удовольствие желать того, что будет односторонним? — ведет бровью, давя правду в тяжелом вздохе. хочет сказать грубее, более прямо и так, чтобы с плеча рубануло и отключило в марке процесс самоуничтожения. взамен лишь сдерживается. знает, что болит. — мне хочется, чтобы донхек понял, — сердито утверждает марк, не без честности открывая факт всего, на что надеется и чего жаждет сильнее, чем спокойствия в своем внутреннем мироощущении. — иногда в твоей жизни возникает момент, когда человек, долгое время держащийся рядом и без зазрения совести становящийся твоей второй частью, начинает проседать тебе внутренности своими жесткими истериками. это могут быть сопутствующие вспышки ярости, это может быть безразличие, показательное проявление характера. все, что угодно. стоит твое равновесие сломать — ты взбесишься. и наступает ощущение обреченности, то, что хочется выгнать из себя, и вы друг для друга становитесь обузой. если у тебя было такое, то вспомни то восхитительное ощущение, когда ты не нуждаешься ни в чем, кроме себя, и постарайся сломать в себе те нежные ощущения. понимаешь, что вы не нужны друг другу? молчит, соглашается в мыслях. они не нужны такими, какие есть. он не нужен разочарованному донхеку, сумевшему переступить через границы своего комфорта, прямолинейным и импульсивным. ему нужен готовый и обустроенный дом, в который приходишь и живешь, а не развалены, требующие долгого и муторного ремонта. ему нравится приходить на все готовое, наверное, от этого ему нравятся люди, являющиеся полной противоположностью ли. марк — не готовое, он никакой, как пластилин, лепить из которого нужно. — и что тебя, марк, всегда задевало? вспомни, напрягись последними силами и вспомни, что ты всегда находился в какой-то рискованной зоне. вы могли ссориться вплоть до того, чтобы стены ломать и голоса срывать до изнеможения, и он мог уйти. ему было, куда бежать от тебя, а было ли у тебя место, где мог спрятаться ты? с кем ты говорил о том, что он тебе, черт возьми, грудь дырявил незаконно? — это имеет гребанное значение? — взрывается марк, елозя по дивану тайфуном и не зная, куда деться от правды. неприятно, тревожно, как-то совсем дурно, — он и по сей день в толпе малознакомых людей. донхек доверительно ластится к каждому, кто имеет цепляющую деталь, возносит до небес и в мыслях сравнительно усмехается надо мной, мол, я до этого олимпа вовек не достану. потому что они не ранили его лезвиями прямо по сердцу, потому что они невинны в своем поведении и пока не имели возможности явить себя в другом образе. раньше, как только кто-то из этих псевдо-друзей, насытившись общением с ним и решив включить своей дерьмовый характер, доводил и уходил, донхек говорил мне, убивался по тому, как мог так наивно верить чужим людям, как мог меня поставить ниже уровнем и внушить, что эти самые друзья — не коронованные идеалы. и я кивал, улыбался и молчал, верил ему, что ошибся, что обида и злость смогли перекрыть ко мне все остаточное теплое. теперь же я смотрю, с каким трепетом он воркует с парочкой студентов в коридоре, а к горлу рвота. хочется крикнуть, что это сотые грабли. тысячные грабли, которые шлепнут по лбу и заставят рану болеть. не я — грабли. я уходил и возвращался, неизменно и с любыми изменениями, потому что воронка тянет, потому что магниты никогда не перестали притягиваться, и это обычный закон физики, который донхек яро отрицает. как он говорит: шкаф, передвинутый в сторону, должен остаться на своем месте. и я остаюсь на своем месте. пройдет месяц-два, я останутся стоять в углу, а все, кто его окружают сочувствием и хорошим настроением, могут наплевать, стоит одной его черте вырваться в отвратительную реакцию и обидеть их. в моем отношении, я прошел через все и знаю. и возвращался. просто глупец, не понимающий, что никому из этих людей он не нужен в равной степени с марком. марк пытался унять в нем дрожь, пытался собрать по осколкам разбитое нечто, но тот не понимает, что нужен ему, что он примет его любым, а после — может уже не открыть дверь. тогда будет поздно. каждый имеет особого человека, выливающегося в душу родственной частицей, но на фоне основной детали имеют еще сотни и сотни скоплений. донхек — скопление для его знакомых, которые в частности имеют деталь, которую не смогут предать в силу любви. и когда он отрекается от своей, то остается обреченным на незаметное одиночество. марк не отрицает, что он — такой же. когда ссоришься со всеми, идти не к кому. 'я переболел тобой', — кричал донхек. ренджун снова вздыхает. — когда ты сможешь это отпустить, когда в твоей голове появится доля здравого рассудка, когда тебя отпустит от неоправданного мучения, ты скажешь донхеку честное 'спасибо'. он окружает себя компанией большей, чем в состоянии справиться, и от этого его поведение будет направлено против тебя, пока есть ощутимая поддержка и войско рядом, готовое в любой момент тебя пырнуть. он счастлив сблизиться с новыми приятелями, у него есть шанс наладить свою жизнь, но никто не знает, как долго продлится это эфемерное 'посмотри, ты без меня — ничто'. пусть ты останешься нулем для него, пусть. только в те моменты, когда ты сидишь и не знаешь, что делать, ты думаешь и идешь дальше. становишься выносливее и сильнее. плевать, марк, плевать. запомни его тем парнем, который отдавался тебе всецело, и не смотри больше, не ищи среди лиц, не думай о том, что есть сейчас, иначе твое возможное в будущем разочарование тебя сломает. никто не запрещает до конца жизни лелеять воспоминания и любить то, что было для тебя дорого. но это — пустота. запомни, что ты для него — сорняк, выдернутый с корнем и обязующийся гнить вместе с другими лежащими в куче растениями. донхеку нужно было избавиться от тебя, прими и пойми, если хочешь хотя бы доли понимания от него. марку обидно слышать это. марку н и к а к. но он проглатывает и запоминает. 'сорняк'.